Александр Грин (Гриневский)

Директива была такая – полгуся в одни руки. Жёлтые пупырчатые тушки кооперативных гусей светящейся горкой возвышались за спиной сумрачного гусеведа, а тот, не глядя, хватал тушку и с надсадным кхеком, словно колол дрова, опускал на неё мечевидный нож, разваливая гуся пополам. Очередь зорко следила, чтобы всем выходило поровну.

Тут две сестры у прилавка возникли. Мы, говорят, вместе живём, одним хозяйством. Ты нам гуся не руби, говорят, давай целым. Гусевед в слова вник, счёл их не лишёнными здравого смысла, отставил нож, завернул тушку.

Очередь немедленно завопила:

– Куда?! Нам половина, а этим целого? Руби им, как всем! Не старое время!

– Так ведь им в один дом, – оправдывался гусевед.

– Есть директива рубить – руби! – требовала толпа. – А надо им целого – дома зашьют!

– Ошалелый бабняк! – растерялся гусевед.

И разрубил гуся.

Одна из сестёр рыдала в голос, вторая её утешала:

– Зашьём, дома зашьём...

Он посмотрел им вслед и вдруг заторопился – в свою холодную каморку, по холодным и пустым петроградским улицам. Дом, приютивший в ту зиму художников и поэтов, скрипел и раскачивался, как пьяный корабль, но, не замечая ничего, он писал:

"Слушай меня внимательно, – сказал волшебник. – Я был в деревне, откуда ты, должно быть, идёшь; словом, в Каперне. Я люблю сказки и песни, и просидел я в деревне той целый день, стараясь услышать что-нибудь, никем не слышанное. Но у вас не рассказывают сказок. У вас не поют песен. А если рассказывают и поют, то это истории о хитрых мужиках, с вечным восхвалением жульничества, это грязные, как немытые ноги, грубые, как урчание в животе, коротенькие четверостишия с ужасным мотивом..."

С жалобным визгом распахнулась дверь, в каморку вошли двое – комендант дома и дворник. Выдернув из-под писателя венский стул, комендант удовлетворённо сказал:

– Хватит, попользовалась интеллигенция. Пусть пользуется пролетариат.

– Не старое время, – подтвердил дворник.

Угнездив тощий зад на стопке книг и водрузив на другую стопку лист бумаги, писатель сжал карандаш коченеющими пальцами и продолжал писать. Он не умел петь вместе с другими:

Мы Карла Маркса рабочие,

Красного Шара правительство,

Мы созидатели – зодчие,

А религия наша – строительство, –

потому и писал о другом:

"Почему они нас не любят? – спрашивала девочка. "Э-э, разве они умеют любить? Надо уметь любить, а этого-то они не могут".

Первые биографы Александра Грина строили догадки о его прошлом. Одни утверждали, что он старый морской волк; другие говорили, что он, будучи матросом, убил английского капитана и завладел его сундуком с рукописями; третьи клялись, что он найдёныш – его подобрала младенцем на необитаемом острове команда американского китобоя и воспитала как сына экипажа.

Но родился Александр Гриневский в дремучем русском городе, стоявшем далеко от Белого и Чёрного морей, в семье конторщика пивоваренного завода. В 16 лет сбежал в Одессу, мечтая об Индии, однако довелось ему совершить лишь несколько каботажных плаваний. Остальные он осуществил в мечтах, построив в них города Зурбаган и Лисс, проложив курс через коварный пролив Кассет. Ему пришлось побывать грузчиком и землекопом, банщиком и пожарным, дезертиром и агитатором. В Севастополе угодил в тюрьму, удостоившись сомнительной чести быть упомянутым в письме военного министра министру внутренних дел: "Задержан весьма важный деятель из гражданских лиц, назвавший себя сперва Григорьевым, а затем Гриневским". Ссылка, побег, опять ссылка. Он разочаровался в партии эсеров, к которой прибила его житейская волна, новую искать не стал; бушевала война, революция пронеслась опустошающим ветром, а он, одинокий чудак, мечтал о том, ч то грязная корзина угольщика брызнет зелёными листьями и расцветёт яркими цветами.

В тоскливом Петрограде Грин писал странную повесть.

Вместе со старым матросом Лонгреном писатель мастерил детские игрушки, да такие, что если это бот, то он человек 15 выдержит в любую погоду; он помог юному капитану Грэю выбрать шёлк цвета благородного веселья. Наконец трёхмачтовый красавец "Секрет" обогнул пологий мыс и, держась к берегу левым бортом, алея парусами, приблизился к Каперне.

Александр Грин закончил "Алые паруса" 23 ноября 1922 года. Петроград, опоясанный очередями, как пулемётными лентами, готовился к новой долгой зиме.

Писателю отомстили несколько десятилетий спустя. Жизнерадостные пошляки присвоили его имена и названия, раздав их ширпотребовской дребедени. Они считали, что это им теперь принадлежит весь мир, – не старое время!

Правда, они так и не научились любить. Но уже никогда не узнают об этом.