Алексей Казанцев

Содержание

1. - Честно говоря, не знаю никого, кто бы столько раз менял род занятий. У вас характер такой неуемный или это авантюризм?
2. - А какая идея не давала вам покоя, когда Центр затевали?
3. - Кстати, о деньгах. На какие средства Центр существует?
4. - Как же вы существовали?
5. - Что это значит?
6. - Вам не кажется, что на самом деле все не так радужно? Есть ведь три-четыре ударных спектакля (из 35, заметим) - "Пластилин" Серебренникова, "Облом off" Угарова, "Пленные духи" Агеева. А большинство других уже не столь успешны. Энергия, может, еще и есть, а результат не всегда радует.
7. - И вам ни за что не было мучительно стыдно?
8. - А как у вас происходит отбор? Кто решает, кому дать возможность проявиться, а кому нет?
9. - Вы говорили, что положение молодежи было ужасным, мол, дедовщина в наших театрах расцвела. Так было, но сейчас-то все наоборот, теперь уже "внуковщина" началась. Разве не так?
10. - То есть, если к вам придет уже не очень молодой режиссер с хорошей идеей, вы не станете интересоваться датой его рождения?
11. - Действительно, странно было бы, если бы вы себе ставить не разрешили.
12. - Откуда такая старомодная щепетильность? Вы ведь продаете билеты, а все, что продается, - товар, как ни обидно это звучит. И роман Толстого товар, и спектакль, разве нет?
13. - Тогда давайте о реформе поговорим. Как вам кажется, она необходима стационарному театру? Ваш Центр вполне успешно противопоставил ему совсем другую структуру.
14. - С чего вы взяли, что будет именно так?
15. - Вот странно, вы вроде так легко и органично вписались в новое время. Придумали в год дефолта Центр (то есть театр новый) в Москве создать, и вам дали это сделать. Чем плохо-то? Цензуры теперь никакой, и даже помощь финансовая у вас наконец появилась. Откуда такая мизантропия?
16. - Что-что? Вот с этого места поподробнее, пожалуйста.

Алексей Казанцев всегда числился по разряду молодых и подающих надежды. Был начинающим актером, потом молодым режиссером, драматургом, издателем журнала "Драматург", и созданный им 7 лет назад Центр драматургии и режиссуры - дело молодое и вызывающе задиристое. И вот как-то незаметно 60 лет стукнуло, а ему все неймется, энергия и полемический задор через край плещут. Ловить его для интервью "Итогам" пришлось в двухдневный перерыв между заграничными гастрольными поездками. Казанцев, как Фигаро, сегодня здесь, завтра там.

- Честно говоря, не знаю никого, кто бы столько раз менял род занятий. У вас характер такой неуемный или это авантюризм?

- Я думаю, природа такая. Никакого насилия над собой я не совершал, все случалось очень легко. А потом, ни одну из профессий я не бросил. Только что я после огромного перерыва поставил "Смерть Тарелкина". И у меня, кстати, масса предложений от молодых режиссеров, чтобы я как артист у них сыграл, но я пока не соглашаюсь. И пьесы писать не бросил, другое дело, что у меня расстояние между ними бывает огромным, так уж я работаю. Одна из самых нелюбимых моих фраз в литературе - "ни дня без строчки". Не считаю, что я каждый день должен что-то писать, для этого мне нужно весомое основание. Когда я сочиняю, спектакль ставлю, издаю журнал или Центр создаю, обязательно должна быть какая-то идея, которая не дает мне покоя.

- А какая идея не давала вам покоя, когда Центр затевали?

- Мы открылись 7 декабря 1998 года, после дефолта, и это было абсолютное сумасшествие. Все кругом разорялись, а мы затевали театральное дело без помещения, без копейки денег, на голом энтузиазме. А мысли мои во всех начинаниях - социального порядка. Долгие годы мы только и слышали стоны: нет молодой режиссуры, нет молодых драматургов, да и с актерским поколением что-то не так. Но относились к молодым откровенно несправедливо. И я придумал Центр, чтобы молодежь могла реализоваться. Ведь этих модных сегодня молодых режиссеров ни в какие театры тогда и близко не пускали. Только после некоторых наших спектаклей ситуация начала меняться. Наверное, мы начали свою деятельность в нужное время и в нужном месте, это совпало с потребностью времени. А система работы у нас такая: я договариваюсь с молодым режиссером о пьесе, а дальше он сам выбирает себе актеров. И в этом одна из причин, почему у нас никогда не бывает никаких конфликтов и интриг. Каждый режиссер приводит только тех, с кем ему интересно и приятно работать. И никто не спрашивает: "Сколько вы мне заплатите за это?"

- Кстати, о деньгах. На какие средства Центр существует?

- Есть вещи, которые я сам до конца объяснить не могу. Извините за нескромность, но впервые в истории театра возникло огромное театральное дело (за это время мы выпустили 35 спектаклей) без своего помещения и государственного финансирования, у нас даже спонсоров не было никаких. Были отдельные вложения замечательных наших коллег. Помогали Олег Меньшиков, Константин Райкин, Григорий Нерсесян, это была разовая помощь, но именно они не дали нам погибнуть.

- Как же вы существовали?

- Вкладывал свои личные средства, моя жена, художник Наталия Сомова, картины свои продавала, занимали деньги у друзей, потом каким-то чудом отдавали долги. Артисты и режиссеры мало того что работали бесплатно, свои, пусть небольшие деньги вкладывали в изготовление декораций, так всем хотелось работать. Иногда нам давали гранты правительство Москвы, Комитет по культуре, Конфедерация театральных союзов и т. д. Это чудо, что мы выжили. Зато теперь мы государственный театр.

- Что это значит?

- Мы находимся под попечительством московского Комитета по культуре и получаем дотацию, как все другие театры. Получили бывшее помещение Камерного театра Бориса Покровского на Соколе, там сейчас идет капитальный ремонт. Мы выжили с трудом, но такой уж я, наверное, человек - мне как-то неловко отступать, если начал хорошее дело. Ну и, конечно, огромное желание молодежи проявиться сыграло свою роль. У нас и сейчас сумасшедшее количество предложений и просьб, говорят: не надо нам никаких денег, только дайте под вашей крышей сделать то, что мы хотим.

- Вам не кажется, что на самом деле все не так радужно? Есть ведь три-четыре ударных спектакля (из 35, заметим) - "Пластилин" Серебренникова, "Облом off" Угарова, "Пленные духи" Агеева. А большинство других уже не столь успешны. Энергия, может, еще и есть, а результат не всегда радует.

- Обо всем этом мы думаем последние года три с утра до вечера. Пусть и нескромно опять прозвучит, но Центр наш по природе своей ни к какому застою не склонен. Да, у нас есть 5-6 спектаклей (а не 3-4), которые часто приглашаются на зарубежные фестивали, но в жизни бывают ведь взлеты и спады - это нормально, и таких примеров в истории театра не счесть. Мы затевали нашу деятельность не для того, чтобы всякий раз создавать шедевры, они, кстати, везде редки. Должна вестись планомерная работа с начинающими людьми, а когда и кто из них вдруг рванет, этого никто не знает. К результатам работы отношусь так - это процесс. Конечно, какие-то спектакли мне ближе и дороже, какие-то нет, но для меня процесс важнее результата. Людям надо давать возможность пробовать и ошибаться.

- И вам ни за что не было мучительно стыдно?

- Стыдно не было ни за один спектакль, считаю, что мы ни один не провалили. Были спектакли, которые оказались неспособны на долгую жизнь, и мы их сняли. Но сегодня у нас 21 спектакль в репертуаре, и я не знаю, что снимать. Актеры очень трепетно к ним относятся.

- А как у вас происходит отбор? Кто решает, кому дать возможность проявиться, а кому нет?

- Я решаю. Советуюсь, конечно, с директором, со своим замом по художественным вопросам - режиссером Ольгой Субботиной, но честно скажу, окончательное решение принимаю единолично. Как-то у нас все складывается таким чудесным образом, что принятое решение никогда не оспаривается, не осуждается, и его все принимают как данность. А вот почему с одним человеком возникает контакт и понимание, а с другим нет, это иногда загадка и для меня самого.

- Вы говорили, что положение молодежи было ужасным, мол, дедовщина в наших театрах расцвела. Так было, но сейчас-то все наоборот, теперь уже "внуковщина" началась. Разве не так?

- Да, и мне не нравится обратная сторона этого процесса. На молодых сегодня откровенно спекулируют, им начинают внушать, что кроме них никого нет, они самые главные, они революционеры и так далее. Надеюсь, что наш Центр драматургии не принимает в этом никакого участия. Для нас очень важны академические, традиционные исторические ценности русской культуры. Известно, что когда старшему поколению начинали говорить: "Вы больше не нужны", - это всегда кончалось ужасно.

- То есть, если к вам придет уже не очень молодой режиссер с хорошей идеей, вы не станете интересоваться датой его рождения?

- Нет, все-таки мы - организация молодежная. Есть много нереализованных режиссеров среднего поколения, но представьте, что будет с Центром, если мы снимем возрастные ограничения. Мы просто погибнем от количества предложений. Конечно, могут быть какие-то исключения. Вот я впервые за 7 лет существования Центра поставил спектакль. По возрасту я явно не молодежь.

- Действительно, странно было бы, если бы вы себе ставить не разрешили.

- Да, я сам для себя сделал исключение. Но тут другой вопрос - года два назад мы приняли решение, что наш Центр начинает ставить классику, это был первый опыт. И теперь, могу открыть наши планы, я приступил к работе над пьесой Ибсена "Пер Гюнт". Единственное, что для нас прочно закрыто, - бульварная, чисто развлекательная тематика. У нас никогда не ставится во главу угла вопрос, соберет ли эта пьеса зрительный зал. Теперь ведь некоторые руководители, держа пьесу в руках, любят спрашивать: "Это товар?" Мы никогда не подходим к нашим спектаклям как к товару, который можно выгодно продать.

- Откуда такая старомодная щепетильность? Вы ведь продаете билеты, а все, что продается, - товар, как ни обидно это звучит. И роман Толстого товар, и спектакль, разве нет?

- Вот-вот, и вы туда же. Это сейчас большая беда, большая социальная проблема в нашем обществе. Ему пытаются навязать чуждые ценности и при этом ссылаются почему-то на капиталистические страны. Но там социальные программы такие, которые нам и не снились, там столько всего бесплатного, начиная с высшего образования, дай бог, чтобы у нас это было. И театры поддерживают - в отличие от наших реформаторов, которые хотят сегодня этой поддержки театры лишить.

- Тогда давайте о реформе поговорим. Как вам кажется, она необходима стационарному театру? Ваш Центр вполне успешно противопоставил ему совсем другую структуру.

- Центр сочетает в себе репертуарный театр и некоммерческую антрепризу, если такие вообще бывают. Мы никогда не ставили перед собой задачу заработать деньги. Некоторые наши знаменитые спектакли в первые месяцы посещались в основном приглашенными людьми, публика с трудом втягивалась - это сейчас билеты нельзя достать. В принципе, репертуарный театр должен меняться, но его нельзя революционно менять. Что касается предстоящей реформы, то для меня ясно: она создается для того, чтобы перераспределить театральную недвижимость. Создадут попечительские советы из представителей общественности (а мы знаем, какая у нас общественность) с правом назначать худрука и директора. Назначат нужного руководителя, и начнется резкое или плавное перепрофилирование, по России ведь много лакомых театральных зданий. Сначала скажут, что канкан - тоже танец, потом столики появятся, потом рулетка в фойе.

- С чего вы взяли, что будет именно так?

- Потому что я уже 60 лет живу в России и вижу, что в любом постановлении власти жители России должны выискивать его истинный, скрытый смысл. Недаром же все встрепенулись и началась борьба. Никто из театральных деятелей не подумал, что реформа затеяна для того, чтобы театру стало лучше. Наши современные реформаторы - это все те же большевики 17-го года, они ни одну проблему не могут решить мудро, спокойно, в интересах дела и государства.

- Вот странно, вы вроде так легко и органично вписались в новое время. Придумали в год дефолта Центр (то есть театр новый) в Москве создать, и вам дали это сделать. Чем плохо-то? Цензуры теперь никакой, и даже помощь финансовая у вас наконец появилась. Откуда такая мизантропия?

- Почему мизантропия? Я большой оптимист.

- Что-что? Вот с этого места поподробнее, пожалуйста.

- Пессимист не мог бы делать то, что делаю я. А потом, вы говорите обо мне, а я - о стариках и обманутых гражданах. Разве их положение не ужасно? 90-е годы - одни из самых безнравственных в истории, шло массовое разворовывание страны, а людям внушали, что это и есть демократия. И журнал, и Центр я тогда создал в знак протеста, это было мое личное небольшое сопротивление безнравственной ситуации. Так что, с одной стороны, я оптимист, но постоянно недоволен происходящим.