Андрей Житкин

Творчество режиссера Андрея Житинкина вызывает самые противоречивые чувства и мнения. Одни называют его режиссером скандальным, другие модным, третьи элитарным. Его считают удачливым, несмотря на то, что в течение трех лет после окончания режиссерского факультета высшего театрального училища имени Щукина спектакли Житинкина не принимали и даже запрещали по цензурным соображениям. Как человек Андрей Альбертович приятно поразил меня своей пунктуальностью, несвойственной творческим людям. На встречу, которая проходила в грузинском ресторане «Сулико», что на Большой Полянке, он пришел ровно в назначенное время. «Ценю свое время и время других», – сказал Житинкин, здороваясь. Оригинальностью отличается не только творчество режиссера, но и манера одеваться, в любое время года на нем длинный шелковый шарф и две пары очков – с диоптриями на глазах и солнцезащитные, сдвинутые на лоб.

Андрей, вы даже в помещении не снимаете со своей головы солнцезащитные очки. Это что – такая фишка, чтобы быть не как все?

– На самом деле это никакая не фишка. Все почему-то думают, что я выдрючиваюсь. На самом деле у меня просто текут слезы от софитов или от снега. И как только начинают течь слезы, я надеваю темные очки, потом опять обычные. Таким образом, мне приходится в день раз по сто менять очки местами. Поэтому нет смысла куда-то их убирать. Хотя, скажу вам по секрету, сначала это было модно. Андрон Кончаловский увидел, как на съемочной площадке Куросава сидит в темных очках, и применил это как фишку. Знаете, для Советского Союза режиссер, работающий в черных очках, – это было так необычно. И Андрон ввел эту моду. А на самом деле это действительно очень удобно, потому что на съемочной площадке, когда работают мощные осветительные приборы, иногда бывает такая яркая вспышка света, что происходит просто удар по сетчатке. Так что, если очки надеты не для понтов, то я только приветствую это.

Смотрю, на вас очки моей любимой фирмы. Отдаете дань моде, или носите то, в чем вам комфортно?

– Понимаете, у режиссеров несколько другой мир. Я должен быть в том, в чем мне комфортно и в тоже время вещь должна быть элегантной. Я не кладезь вещей и в любой дорогой шмотке могу сесть на грязную сцену, объясняя что-то актерам. Мой костюм должен быть в чем-то универсальным, потому что при очень сложном графике, когда сразу после репетиции мне вечером нужно появиться на какой-нибудь тусовке, я не успеваю заехать переодеться. Пусть это будут дорогие вещи. Но я не раб вещей, я их не берегу. Могу пролить на костюм кофе, или актер вдруг заденет сигаретой мой пиджак. Это все абсолютно разрешается.

Вот, например, мои часы. Я их купил в Нью-Йорке в хорошем магазине, но они недорогие. Для меня это неважно, главное – чтобы показывали время. Опять же, видите, я ношу только серебро. И считаю, что для режиссеров это лучше, чем золото.

Кстати, Оскар Уайльд, несмотря на то, что был пижоном, считал, что стильные вещи обязаны производить впечатление очень богатых вещей, а на самом деле должны быть очень дешевыми. И это его кредо.

Свой длинный шарф, который носите со студенчества, вы называете «приветом от Айседоры Дункан». А почему вам не пришло в голову сравнение с Маленьким принцем Экзюпери?

– Хороший вопрос, замечательный (смеется). Дело в том, что Айседора в хорошем смысле просто сумасшедшая, а Маленький принц очень разумен. Что меня всегда поражало – в этой сказке он самый умный. У него философия Экзюпери. Маленький принц – это его абсолютное Альтер эго и я даже верю, что Экзюпери не умер, а улетел на звезду. Я прочитал его очень рано. Знаете, как я плакал? Вы не представляете. Потом целую неделю играл Маленького принца. Можно сказать, что это было началом режиссуры. Это очень красивые вещи, которые понятны только детям. Прочитав Экзюпери, я в первый раз понял, что такое метафора. Ведь что такое метафорический ход в режиссуре? Это не объяснить на словах. Можно только почувствовать – так знаете, как укол в сердце. Я вообще верю, что режиссура должна быть очень эмоциональной.

Не люблю театр литературный – такой рассудочный, последовательный, без взрывов. Потому что сам сниму с полки любую книжку и прочитаю. Не люблю театр эпический, повествовательный. Может, такой театр и имеет право на жизнь, но сейчас такое время, что мы наконец-то поняли – человек очень недолго живет и, если в этот миг ты ни разу не обжегся, то все зря.

Я люблю театр парадоксальный. Театр, обжигающий правдой. Пусть в чем-то провокационный. Вот этот театр я люблю.

Во время ужина я обратила внимание на то, что любое блюдо, еще не попробовав, Житинкин сразу же обильно посыпает перцем.

Андрей, осторожно! Мы же в грузинском ресторане, здесь изначально острая кухня.

– Я очень люблю грузинскую кухню, потому что люблю все острое. Очень люблю перец жгучий красный, люблю имбирь. Почему в грузинской кухне жгучий красный перец? Во-первых, это решает проблемы мужчин – никогда не будет рака простаты. Во-вторых, лучше работает сердечная мышца, и простите, это замечательное средство для потенции. Почему грузины такие темпераментные? Потому что помимо солнца и моря, там и кухня такая.

Мой совет – чтобы быть в хорошей форме и не болеть, надо употреблять крепкие напитки и крепкие яства. Как режиссер я не имею права болеть, потому что должен каждый день репетировать. А поскольку актер может себе позволить придти на репетицию простуженным, я вынужден принимать меры – предпочитаю крепкие напитки и острую кухню. Это единственный естественный способ убить вирус. Стараюсь держать себя в форме.

Вы действительно в хорошей форме. Видимо, в детстве занимались спортом.

– Мое детство, с одной стороны, было хулиганское, а с другой стороны, интеллектуальное. Родители известные ученые-химики. Во Владимире был НИИ, который работал на космос, и в этом институте они трудились. И у папы была своя лаборатория, и у мамы тоже. Если говорить о маме. Есть такой материал ИЗОЛАН, так вот окончание названия «АН» – это начало имени моей мамы – Анастасия. Этот материал – ее изобретение.

В три года родители научили меня читать, что очень редко по тем временам. И поскольку они очень часто уезжали в командировки, на симпозиумы, то я оставался с бабушкой и был предоставлен сам себе. И думаю, отсюда началась режиссура. Я много читал и соответственно фантазировал по поводу прочитанного. У меня не было табу. И куда дотягивалась рука ребенка, ту книгу я и снимал с полки. В семь лет прочитал Мопассана «Милый друг» и много других книг.

Естественно, все эти книги затем перечитываются. Потому что сначала обращаешь внимание на совершенно другие вещи. Первый опыт – это движение вширь, а потом происходит движение вглубь. И как говорили великие, «движение вглубь бесконечно». С годами понимаешь, что любимые книги надо обязательно перечитывать.

А что же хулиганского было в вашем детстве?

– (Смеется.) Очень много из прочитанного хотелось проверить на практике…

Но при всем этом я был кондовым отличником. Школу окончил с золотой медалью и поехал в МГУ поступать на филфак. Но поскольку экзамены в творческие вузы сдают раньше, сначала подал документы на актерский факультет в Щукинское театральное училище. С первого захода поступил на курс Людмилы Владимировны Ставской и окончил его с красным дипломом. А потом тоже с красным дипломом окончил режиссерский факультет Евгения Рубеновича Симонова. Более того, он сам и увел меня из актеров. Я спросил у него: «Разве я такой плохой артист?» Но Симонов уверил меня в том, что это не так. «Просто ты по амплуа актер характерный. И очень долго будешь ждать, пока придет твоя грандиозная роль. А в режиссуре можешь сразу попробовать проявить себя». В итоге получилось, что я учился десять лет – сначала на актерском факультете, потом на режиссерском, затем в аспирантуре. Все сходили с ума – годы идут, актеры выпускаются, выпускаются, а Житинкин все учится и учится. Я был такой домовой.

Ну да. Если Житинкин учится, значит, в институте все в порядке.

– Да (смеется), это уже было как примета. Даже в гардеробе уже привыкли к тому, что там вечно висит мой плащ и длинный шарф.

Андрей, а что забавного происходило на ваших спектаклях? Или, может, мистического?

– Вы знаете, я очень верю в некое присутствие еще кого-то на сцене. Но тут дошло до смешного. Мы репетировали с Валентиной Талызиной Тенесси Вильямса в Театре Моссовета. Это было в филиале на Фрунзенской, и там жили две крысы, которых я звал Машка и Мишка. И они почему-то все время выходили на сцену только на голос Валентины Илларионовны. А ее голос поразительный, музыкальный. И вот эти крысы, слыша этот хрустальный, завораживающий голос, выходили на сцену. Вот волшебная сила искусства! Это было очень смешно, потому что крысы выходили, смотрели точно на сцену, а как только эта сцена заканчивалась, уходили. Я даже думаю, что это некоторые таинственные законы вибрации. И ее голос, как та сказочная дудочка, куда-то их вел. И я уже знал, что если Талызина не репетирует, то этих крыс не будет. А как только она появлялась, они приходили. Валентине Илларионовне я никогда этого не говорил, а то она упала бы в обморок.

Вообще в театре есть какие-то тайны. Большой актер – это актер с уникальной энергетикой. Что такое голос Валентины Талызиной? Его не повторить. Вот и все. Что такое темперамент Владимира Высоцкого? Что такое интеллектуальный нерв в глазах Олега Даля? Как это сделать?

Мы сейчас репетируем «Распутника» и я сказал Юрию Васильеву: «Юр, надо забыть свой актерский темперамент. Тут должен быть темперамент мысли. Если будет ощущение текста – мы проиграли». Вот эти тайны театра – они для меня дороги.

Как строятся ваши взаимоотношения с актерами?

– Режиссер – он подобен Творцу. Тому, с большой буквы. Есть режиссер, есть актер, между ними есть какая-то алхимия и потом рождается третий человек. Это уже не я, не он, а кто-то, в кого он перевоплотился, образ. Ради этого волшебства магического идешь иногда на некоторые жертвы. Хотя я никогда не унижаю актера. Нет ни одного актера, который бы провалился в моем спектакле. Могу внести какую-то коррекцию или взять второго исполнителя, но никогда не снимаю с ролей. Потому что я ответственен за человека.

Я работал с выдающимися и даже великими актерами – Всеволодом Якутом, Иннокентием Смоктуновским, Георгием Жженовым, Борисом Ивановым, Любой Полищук. Это я говорю об ушедших от нас актерах. И, конечно же, выдающие актрисы сегодняшнего времени: Люся Гурченко, Людмила Касаткина, Элина Быстрицкая, Маргарита Терехова, Валентина Талызина, Нина Дробышева, Елена Яковлева. И замечательные актеры: Михаил Козаков, Александр Домогаров, Сергей Безруков, Сергей Чонишвили, Андрей Соколов. Для народного артиста СССР Юрия Яковлева я сделал бенефис «Весельчаки» по пьесе Нила Саймона «Комики». Никогда не отказываю нашим выдающимся мастерам, потому что они своей жизнью доказали право на бенефис. Я считаю, что наши выдающиеся актеры не так обласканы, как на Западе, не так материально обеспечены, как там. И лишать их чего-то еще и в творческом плане – это преступление.

Я судорожно иног да думаю, помните, как у Шекспира – «Не дай Бог, прервется связь времен», если уйдет некая преемственность. Сейчас я понимаю, что она есть.

Андрей ЖИТИНКИН:

– Я очень хорошо знаю коллектив, который работает над журналом, и в частности, шеф-редактора Ксению Ларину. И мне всегда понятно, что там не будет никаких резких, неприятных, скажем, «желтых» вещей, которые сейчас тотально захватили все – и искусство, и бизнес, и быт. Журнал «Театрал» культурный, интеллигентный, умный и что немаловажно с хорошим юмором и добрым отношением к людям. В журнале есть ощущение некоей фиксации времени. Журнал «Театрал» оперативный и очень демократичен. Когда зрители узнают новости из журнала «Театрал», это очень приятно. Потому что по большому счету мы работаем только на зрителя. А вы – на читателя. Поэтому я желаю только увеличения тиража, процветания и, конечно, сохранения той интеллигентной интонации, которая присуща вашему журналу.