Джорджоне Кастельфранко

Помню, как, закончив художественную школу, я с самоуверенностью юности считала, что ничто в классическом искусстве уже не удивит меня, узнавшую шедевры Леонардо, Рафаэля, Боттичелли. Самонадеянность эта вскоре решительно рухнула. На выставке итальянских репродукций в Библиотеке им. Ленина я увидела незнакомую картину: разделенные неширокой рекой стройный пышнокудрый воин и полунагая юная женщина с ребенком у груди смотрят в разные стороны, словно прислушиваясь каждый к своей, неповторимо личной мелодии. Похожие на разлученных любовников, они связаны между собой и с окружающей природой только общим состоянием нарастающей тревоги. Тревожным томлением пронизано все вокруг: и медленные синие струи глубоких вод, и одичалые изумрудно-рыжие заросли на берегах, скрывающие развалины неведомых древних построек, и даже нежданный порыв ветра, потревоживший в высоте одинокую ветку... В картине царила тишина, грозящая взрывом. Все замерло в трепетном ожидании. Из напряженно мерцающих таинственных далей, как неотвратимость судьбы, надвигалась гроза.

То была "Гроза" Джорджоне да Кастельфранко, прежде знакомого мне, как и многим, только своей безмятежною "Спящей Венерой".

***

История Венеции, блистательной "Царицы Адриатики", необычайно богата множеством загадок, легенд и таинственных личностей. А самым таинственным из плеяды ее великих живописцев был, несомненно, Джорджоне из Кастельфранко. Он стал легендой еще при жизни, короткой и ослепительной, подобной полету и вспышке звезды.

Когда 25 октября 1510 года просвещенная герцогиня города Мантуи Изабелла де Эсте пожелала приобрести картину Джорджоне - "прекрасную и единственную в своем роде", ее поверенный в Венеции ответил: художник недавно умер. А владельцы, любившие и знавшие автора, ни за какие сокровища не желают расставаться с его произведениями.

В те дни Венеция оправлялась после очередной опустошительной эпидемии чумы, которая среди многих вырвала из жизни и Джорджоне. Едва перешагнувший возраст Христа, полный сил, живописец ушел в разгаре творческих исканий, не успев оставить ни писем, ни дневников, ни законных наследников. Только молодую мастерскую на взлете, со множеством едва начатых или недописанных холстов.

Влюбленность в неразгаданную магию и живописное совершенство художника побудила стыдливых биографов ХIХ века подыскивать Джорджоне хотя бы "незаконных", но по возможности знатных предков, задним числом подарив художнику дворянскую звучную фамилию Барбарелли. В действительности, как выяснилось уже в ХХ столетии, был он просто Джорджо, безо всякой фамилии, роду и племени, родившийся в "неустановленном месте", едва ли не на большой дороге, близ Кастельфранко - мало примечательного городка, единственное сокровище которого по сей день составляет задумчивая Мадонна кисти Джорджоне, украшающая надгробие сына кондотьера в местной церкви.

Но! Пусть происхождение художника, истинного "сына любви", было самое темное - клиентура его была самой избранной: потомки правителей-дожей и других старинных аристократических родов.

В его независимом нраве и мужественной красоте еще современники находили нечто цыганское. Чутко вникавший в природу, Джорджоне первым в искусстве Италии дал небывалую свободу пейзажу, сделав его из простого фона гармонически одухотворенной, действенной средой, куда всецело погружены весьма необычные его герои. Новые для того времени персонажи - странники, пастухи, музыканты - под видом античных божеств или библейских волхвов населяют затаенно-пламенные пейзажи. Спокойствие тех и других обманчиво, как временное бездействие вулкана. Но еще удивительней совершенно особенный женский тип Джорджоне - его мадонны и нимфы, горделиво смиренные и сдержанно-страстные.

У кого он учился в ранней юности? И это не установлено. Джорджо словно родился готовым живописцем. Поэты, монахи и кондотьеры охотно заказывали ему картины, поскольку в Азоло и Кастельфранко изначально не было равных ему. В Венеции живописец объявился не скоро - уже около 1506 года, зато появление его было замечено сразу всеми. Молодой, но уже сложившийся мастер привнес в сугубо городское "дворцовое" искусство "Царицы Адриатики" щедрую к цветению и росту, чуть диковатую, безбрежно вольную красоту ее провинций.

За победительную яркую внешность и подтвержденное всеми биографами величие духа именно в столице его прозвали Джорджоне, что означает "большой Джорджо". На краткое время сделавшись подмастерьем славного мастера Джованни Беллини, он решительно преобразует на свой лад привычные библейские и античные сюжеты учителя. Вскоре, по единодушному признанию современников, молодой художник мощью и смелостью кисти превосходит все семейство прославленных корифеев города - братьев Беллини, а еще немного спустя бросает вызов самому Леонардо да Винчи. Манифестом этого вызова и полной творческой зрелости стала "Юдифь", чьи прекрасные глаза неспроста со смиренным лукавством опущены долу.

Женщины Джорджоне не смотрят на зрителя, словно боясь подавить его непочатою глубиной, грозною силой своих таинственных темных очей. В этой обольстительно нежной Юдифи, которая и меч-то свой героический удерживает с немалым трудом, нелегко признать суровую библейскую воительницу, силой и хитростью уничтожившую вражеского полководца Олоферна. Зато понимаешь, чем она завлекла и пленила завоевателя. По-кошачьи грациозная и гибкая, вкрадчиво властная, джорджоневская Юдифь улыбается загадочной полуулыбкой, которую принято называть "джокондовской". И отблеск этой невыразимой улыбки переходит на бледный лик убитого врага, попираемый ее соблазнительной ножкой, - будто торжествующая победительница одарила поверженного Олоферна таким блаженством, что даже смерть его обращает в некий сладостный сон. Удивительное открытие художника: ведь именно Джорджоне впервые утвердил в живописи всевластие чарующей женской слабости.

Тогда же, вращаясь в избранном кругу жадных до жизни и всех ее услад молодых патрициев, соединявших богатство и знатность с обширностью научных и высотой эстетических интересов и мечтавших, по замечанию очевидца, "всю землю превратить в сад веселья", Джорджоне до предела наполнил свои дни искусством, любовью и музицированием. По словам исследователя Бернсока, "иметь картину у себя дома стало для венецианцев такой же потребностью, как слушать музыку". И Большой Джорджо, согласно биографу Вазари, со свойственным ему размахом и душевной щедростью мог с блеском утолять обе эти задушевные потребности. Ибо владел лютней и голосом не хуже, чем палитрой и кистью.

С легкой руки виртуозного лютиниста-импровизатора, часто писавшего портреты друзей-музыкантов, музицирующие персонажи явились и во множестве картин его коллег, названных тогда же в его честь "джорджонесками". То был настоящий переворот: благодаря всестороннему музыкальному воздействию Джорджоне, музыка навсегда вошла в живопись венецианского Возрождения.

Увы, сегодня "ноты" его живой музыки утрачены. Джорджоневские напевы давно растворились в песнях безымянных крестьян и гондольеров. И мы никогда уже не узнаем признанных в свое время "божественными" музыкальных импровизаций художника. Зато мощное эхо его лютневых пьес-кантилен сохранилось в широком звучании его живописных мелодий.

Это подтверждает многообразная и полнозвучная оркестровка "Сельского концерта" - воплощения знойного полдня, насквозь пронизанного музыкой и солнцем. Здесь утонченный художник-лютинист ищет заветных созвучий у пастуха и крестьянских нимф, в полифонии самой природы. Невозможно согласиться с позднейшей переадресовкой этого (ныне хранящегося в Лувре) шедевра Тициану.

Ну а что же любовь? Была ли в его жизни всепоглощающая страсть? Художник, музыкант, красавец мужчина, любимец прекрасных венецианок, словно не находя равной себе возлюбленной, он создает с в о ю "Спящую Венеру". Венера Джорджоне - вся поэзия, вся тайна. Ее отрешенность не допускает ни малейшего кокетства со зрителем. Спящая, она связана только с окружающей ее природой - всем своим существом. Упругие, мелодически плавные, чистые линии прекрасного тела сродни невысоким окрестным холмам. За сомкнутыми веками богини любви таится божественный мир. Певучее тело Венеры исполнено царственной простоты. И как величаво ее одиночество!

Джорждоне удалось прикоснуться к сокровеннейшей сердцевине жизни - к самой сущности высочайшей женственности. Это и сделало "Спящую Венеру" непревзойденным прообразом для всех последующих живописцев. Многие души задела "страшная сила" цельной и чистой красоты. Крупнейшие романтические поэты Европы, воспевая красоту, признали Джорджо из Кастельфранко своим предтечей. И как подлинно романтический герой, художник был "настигнут злым роком" - заразился чумой от возлюбленной, которую не пожелал оставить из гордости и любви. Бросил вызов смерти - и сгорел, как позднее сгорели дотла его потрясающие фрески при пожаре знаменитого Немецкого подворья. От них уцелел лишь неясный фрагмент - женский силуэт, подобный нежной тени...

Когда я впервые увидела его автопортрет, испытала еще одно потрясение: прекрасные черты таинственных героев "Грозы" и "Сельского концерта" проступили в фантастическом облике человека с могучей, как крона дерева, темно-рыжей спутанной гривой, живописно обрамляющей золотисто-смуглое лицо с трагически затененными глазами неутоленного мечтателя.