Елена Шанина

– Елена Юрьевна, чем интересна вам эта героиня?

– Она служанка, но это только формальный статус. По сути, Дорина – главный человек в доме Оргона, именно она затевает интригу против Тартюфа. Дорина активная, демократичная, свободная личность, как большинство мольеровских героев.

– Роль медсестры Речид из «Затмения» – полная противоположность мольеровской служанке. Тяжело играть эту историю?

– Тяжело и не тяжело. Роль сестры Речид для меня тяжела тем, что она практически вся внутри, в ней нет эмоционального выхода. И я, честно говоря, после этого спектакля чувствую себя абсолютно выжатым лимоном.

– Со времени написания романа Кена Кизи «Над кукушкиным гнездом», по которому поставлено «Затмение», прошло более сорока лет. Мир за это время кардинально изменился.

– Тогда в моде было быть свободным и нищим, а сейчас совсем другое время. Макмэрфи умирает не только потому, что моя героиня его убивает. Этот характер изжил себя, я так понимаю. Бунтари, люди вне общества – последние из могикан. По ним может быть только ностальгия, как по Дон Кихоту. Ведь Дон Кихота все любят как образ, но никто не хочет им быть.

– Сейчас у вас несколько интересных ролей в «Ленкоме» и в антрепризах. Но были же периоды, когда вы мало играли в театре. Как переживали простои?

– А у меня не было простоев. Четырнадцать лет назад, когда я родила девочку и лишилась всех основных ролей – уже в силу возраста, в силу политики театральной, сразу появились Роман Козак и Паша Каплевич со спектаклем «Банан» по пьесе Мрожека «Вдовы». Замечательный был спектакль, от которого осталась очень хорошая легенда. Потом Захаров дал мне одну роль, но вскоре отобрал, сказав: «Поищите для себя режиссера, пьесу. Я поддержу». Я этим воспользовалась, возникли «Две женщины» по Тургеневу в постановке Мирзоева. Поэтому особого простоя у меня не было. Другое дело, что я уже четырнадцать лет не работаю с Захаровым. Сейчас он репетирует «Женитьбу», у меня там нет работы. Хотя для меня, наверное, нет роли в этой пьесе. Но очень грустно, потому что спектакль ставится к восьмидесятилетию театра, и чувствуешь себя чужой на этом празднике жизни.

– В этом сезоне «Ленком» отметил еще один юбилей – двадцатипятилетие «Юноны и Авось». Вас, наверное, много спрашивают про Кончитту?

– Вот что такое судьба! Когда мне дали эту роль, я была уверена, что она ничего мне не даст – после «Тиля», после «В списках не значился», после «Хории»... Ну, что там – прибежала, убежала. И вообще в «Юноне» дело не в Кончитте. И вдруг именно эта роль принесла мне известность.

– А популярность мешала или помогала?

– Я ее особенно не чувствовала. Надо сказать, что статьи о том, что я – лучшая Кончитта, первая Кончитта, посыпались, когда я уже перестала играть эту роль. Где вы были раньше? Я бы хоть что-то требовала, топала ножками. А я думала, что запросто заменима. Вообще это, к сожалению, очень неприятное чувство для актера, что мы заменимы, а сейчас особенно. Театральная политика поменялась в сторону коммерции. Такое ощущение, что мы все перестали быть уникальными, что любого из нас можно заменить, и это всегда очень грустно.Ты что-то придумываешь, у тебя это может забрать другой актер, он что-то придумывает… Но дело даже не в этом, а в том, что вообще допускается мысль: «какая разница, кто играет».

– Одна из ярких ваших ролей – Цейтл в «Поминальной молитве». В этом спектакле вы играли вместе с Евгением Павловичем Леоновым.

– Мне очень его не хватает. Я из Питера, и мое московское одиночество закончилось с того момента, когда я стала общаться с Евгением Павловичем. Его дом всегда был открыт для меня, мне было очень тепло в нем. Маленькая кухня, Палыч сидит весь обложенный какими-то таблетками, мы обсуждаем жизненно важные темы. Он меня поддерживал во всех сферах – и в творчестве, и в личной жизни. Причем мудро поддерживал, не касаясь подробностей. Очень много говорил такого, что меня перевернуло, изменило. И ругал меня часто. Ушел уголочек, куда можно было прибежать и взять какого-то тепла, поддержки.

– В этом сезоне «Ленком» потерял и своего главного художника – Олега Шейнциса…

– Это просто шок. Этого никто не ждал. Это не просто грустно. Мы осиротели. Это был человек энергичный, взрывчатый. Соавтор Захарова, художник с режиссерским мышлением. Щейнцис был абсолютно бескомпромиссным. Он не боялся хорошего скандала – это моя тайная зависть, я не умею скандалить. Он всегда отстаивал свои принципы. Я с Олегом общалась более тесно, когда он только пришел в театр, подолгу просиживала в его мастерской в Настасьинском переулке. Меня удивляло, что я могла по его макетам сразу отгадать пьесу. Настольк о точный сценический образ он создавал. Вот так вот. «Иных уж нет, а те далече».

– Как вы думаете, что самое трудное в жизни?

– Я очень люблю выражение – «все люди артисты, кроме нескольких хороших». Самое тяжелое – быть самим собой. Самое тяжелое – быть естественным. Вот Евгений Павлович был совершенно не актер, поэтому был великим артистом.

– Говорят, что театр – ярмарка тщеславия. Какие качества, кроме таланта, нужны, чтобы на ней выжить?

– Во-первых, конечно, терпение. Евгений Павлович очень любил повторять чеховское: «Неси свой крест и веруй». Не надо разбрасываться на какие-то мелкие чувства. Конечно, самовоспитание – вещь непростая. Но если в тебе есть внутренняя вера в то, что ты пришел в искусство не просто, чтобы стать самым знаменитым-презнаменитым, а потому, что тебе нравиться участвовать в благотворном, возвышенном влиянии на человеческую душу, тогда все возможно.