Главная Войти О сайте

Геннадий Бокарев

Геннадий Бокарев

Сценарист, драматург
Дата рождения: 09.12.1934
Гражданство: Россия
Родиться имел честь аж в прошлом веке, и даже тысячелетии, а именно в 1934 году. В холодном месяце декабре . И не где-нибудь, а в селе Бобровка. Там и встретил Великую Отечественную. В том же 41-м отправился в 1-й класс сельской школы.

В ноябре 1942 г. погиб отец. Погиб под Сталинградом. Ему, можно сказать, необычайно повезло. Повезло посмертно: из многих тысяч солдат, погибших в той исторической битве, он оказался в числе немногих, чьи имена занесены в смертные списки Мемориала на Мамаевом кургане у подножия монумента Матери-Родины.

"Босоногое детство", над описанием которого так любили поиронизировать коллеги-критики, было и впрямь босоногим: с мая по октябрь на наших ногах не было ничего, кроме кожи. Даже в школу, в уже упомянутый 1-й класс, я пришел в одних трусах.

А с началом войны детство стало еще более босоногим и куда более голодным. Все мало-мальски годные к работе мужики ушли на войну. Остались в деревне только древние старики, мальцы вроде нас да подростки до семнадцати. И, конечно, женщины. Какие это были женщины! Некрасовские могли остановить коня на скаку, войти в горящую избу. Эти остановили войну, спасли горящую Россию. Никакие дивизии, никакие танки, никакой Сталин не победили бы в Той Войне, если бы их не подпирали надежные женские плечи. Я это видел. Я знаю это: моя мама, оставшаяся вдовой с двумя детьми, - одна из них.

На нашу ребячью долю тоже кое-что осталось: работа на зернотоках, неизменный сбор колосков по осени и круглый год - лошади. Привезти, увезти, накормить, напоить, выпасти в ночном.

Осенью 1943-го меня перевезли в Свердловск. На постоянное жительство. Где я живу до сих пор. Постоянно. И деревенское военное детство сменилось городским. Еще более военным, то есть более голодным, с его дворовым футболом, отчаянными драками и, чуть позже, тайными и очень романтическими влюбленностями. Романтическими не только потому, что юношескими, но и потому, что учились мы в разных школах, мужских и женских, и встречать своих дам сердца могли только на объединенных школьных вечерах, на танцах во Дворце пионеров, где танцевали польки, кадрили, па-де-грасы и прочие па. В крайнем случае, вальс. Просто вальс. Не вальс-бостон и уж тем более не фокстрот или танго. А вальс.

А еще мы встречали наших возлюбленных на катке. Ах, что это были за катки! Никакая дискотека, даже самая пулевая, никогда не сравнится с самым захудалым катком!

Худо-бедно осилил среднюю школу. Сходил в армию. На три года. Но еще раньше, лет примерно в пятнадцать, начал тайком пописывать. До сих пор удивляюсь - с чего бы? Ни в роду, ни в округе не было никого, кто бы не презирал это совершенно постыдное для мужчины занятие.

Впрочем, было-таки одно обстоятельство, кое-как объясняющее возникновение этой пагубной страсти: очень рано, в возрасте примерно трех лет, начал читать, и читать запоем. Особенно в деревне, зимой, когда не в чем было выйти на улицу. Самое любимое место и время - полати, коптилка, ночь. Читал все подряд, от "Робинзона Крузо" до "Тихого Дона". Позднее, в городе - гораздо реже. Сначала все на свете затмили спорт и девочки, потом - девушки, танцы, вино и спорт. Времени не хватало не то что на чтение, но даже на учебу.

После армии, естественно, женился. Но далеко не сразу. Года через два. Так что погулять успел. Женился очень счастливо, раз до сего дня живу все с той же, а жена - все с тем же.

Геннадий Бокарев. Автобиография кинодраматурга

21 февраля 2012 года скончался сценарист, драматург и писатель Геннадий Бокарев.

Автоматическая биография профессионального сочинителя

Родиться имел честь аж в прошлом веке, и даже тысячелетии, а именно в 1934 году. В холодном месяце декабре . И не где-нибудь, а в селе Бобровка. Там и встретил Великую Отечественную. В том же 41-м отправился в 1-й класс сельской школы.

В ноябре 1942 г. погиб отец. Погиб под Сталинградом. Ему, можно сказать, необычайно повезло. Повезло посмертно: из многих тысяч солдат, погибших в той исторической битве, он оказался в числе немногих, чьи имена занесены в смертные списки Мемориала на Мамаевом кургане у подножия монумента Матери-Родины.

"Босоногое детство", над описанием которого так любили поиронизировать коллеги-критики, было и впрямь босоногим: с мая по октябрь на наших ногах не было ничего, кроме кожи. Даже в школу, в уже упомянутый 1-й класс, я пришел в одних трусах.

А с началом войны детство стало еще более босоногим и куда более голодным. Все мало-мальски годные к работе мужики ушли на войну. Остались в деревне только древние старики, мальцы вроде нас да подростки до семнадцати. И, конечно, женщины. Какие это были женщины! Некрасовские могли остановить коня на скаку, войти в горящую избу. Эти остановили войну, спасли горящую Россию. Никакие дивизии, никакие танки, никакой Сталин не победили бы в Той Войне, если бы их не подпирали надежные женские плечи. Я это видел. Я знаю это: моя мама, оставшаяся вдовой с двумя детьми, - одна из них.

На нашу ребячью долю тоже кое-что осталось: работа на зернотоках, неизменный сбор колосков по осени и круглый год - лошади. Привезти, увезти, накормить, напоить, выпасти в ночном.

Осенью 1943-го меня перевезли в Свердловск. На постоянное жительство. Где я живу до сих пор. Постоянно. И деревенское военное детство сменилось городским. Еще более военным, то есть более голодным, с его дворовым футболом, отчаянными драками и, чуть позже, тайными и очень романтическими влюбленностями. Романтическими не только потому, что юношескими, но и потому, что учились мы в разных школах, мужских и женских, и встречать своих дам сердца могли только на объединенных школьных вечерах, на танцах во Дворце пионеров, где танцевали польки, кадрили, па-де-грасы и прочие па. В крайнем случае, вальс. Просто вальс. Не вальс-бостон и уж тем более не фокстрот или танго. А вальс.

А еще мы встречали наших возлюбленных на катке. Ах, что это были за катки! Никакая дискотека, даже самая пулевая, никогда не сравнится с самым захудалым катком!

Худо-бедно осилил среднюю школу. Сходил в армию. На три года. Но еще раньше, лет примерно в пятнадцать, начал тайком пописывать. До сих пор удивляюсь - с чего бы? Ни в роду, ни в округе не было никого, кто бы не презирал это совершенно постыдное для мужчины занятие.

Впрочем, было-таки одно обстоятельство, кое-как объясняющее возникновение этой пагубной страсти: очень рано, в возрасте примерно трех лет, начал читать, и читать запоем. Особенно в деревне, зимой, когда не в чем было выйти на улицу. Самое любимое место и время - полати, коптилка, ночь. Читал все подряд, от "Робинзона Крузо" до "Тихого Дона". Позднее, в городе - гораздо реже. Сначала все на свете затмили спорт и девочки, потом - девушки, танцы, вино и спорт. Времени не хватало не то что на чтение, но даже на учебу.

После армии, естественно, женился. Но далеко не сразу. Года через два. Так что погулять успел. Женился очень счастливо, раз до сего дня живу все с той же, а жена - все с тем же.

В 1961г. поступил во ВГИК. Всесоюзный Государственный институт кинематографии. Разумеется, на сценарный факультет, потому что ни о каких других кинопрофессиях ни малейшего понятия не имел. Поступил на заочное отделение - к тому времени у меня образовалась полноценная семья, а семью, как известно, надо кормить. Кстати, оплачивал все мои заочные упражнения, включая приезд в Москву и двухмесячную экзаменационную сессию не кто иной как родной Уралмаш, где мне посчастливилось прослужить в инженерах без малого 10 лет. И, еще раз кстати, вместе со мной на тот же факультет поступили весьма известные ныне люди: Виктория Токарева, Эдуард Володарский, Валентин Черных.

Между тем тяга к вольному сочинительству катастрофически нарастала. Продолжая работать очно и учиться заочно, я успевал еще и лихорадочно писать. Даже сочинил повесть, которую в по сути родном городе единодушно отвергли все существующие в нем газеты, журналы, а уж тем более суровое книжное издательство. И я поверил, что не пишу, а графоманю.

Но вот в самом начале 1964г., зимой, приключилось мне быть в Москве, в командировке, вместе с моим другом, тоже начинающим тогда писателем, а ныне, к жуткому моему сожалению, уже покойным. Шли по улицам, молодые и веселые, глазели на достопримечательности столицы нашей Родины. И одновременно уперлись взглядами в бронзовую табличку на воротах с краткой и до восторга многозначительной надписью: "Журнал Юность".

Мы просто не поверили своим глазам. Как?! Неужели вот здесь, за этими воротами и помещается редакция того самого журнала, чья слава в середине шестидесятых сияла на литературном небосклоне, как самая ярчайшая из самых ярких звезд! Неужели именно сюда приходят гиганты, носящие прямо-таки оглушительные имена: Аксенов, Вознесенский, Евтушенко, Рождественский, Искандер! И другие властители тогдашних величественных дум!

-Зайдем? - неожиданно сказал мой друг, хитровански прищурясь и кивнув на вывеску. Он знал, что в кармане моего пальто покоится, свернутая в тугой бублик, многострадальная рукопись моей никому не нужной повести. 150 страниц на машинке, так что бублик из нее вышел довольно большой, увесистый и неудобный. Я шарахнулся от моего друга, как от сумасшедшего. И был почти прав: ведь одна только мысль о том, чтобы напечататься в этом Журнале Журналов, и кому? Мне, литературному изгою столицы Урала и ее ближайших окрестностей? Разве это не подлинное, не ярко выраженное сумасшедствие?

Однако друг мой был очень по-хорошему нагл и довольно крут физически. Он буквально впер в помещение прославленной редакции, оказавшейся на удивление крохотным. Внутри оно было разбито на совсем уж крохотные комнатки-кельи, где и обитали, большей частью по одному, те самые волшебники-редакторы, периодически выпускающие в свет целые фейерверки ослепительных произведений. На двери одной из таких келий значилось "Отдел прозы". Мы вошли.

- Вот, - сказал мой друг, ткнув в меня пальцем. - Этот юноша чего-то такое начирикал. Не желаете взглянуть?

Дама, сидевшая за небольшим столом, взглянула на нас с некоторым любопытством - очень уж не московского мы были разлива.

- А где же ваша рукопись? - удивилась она, не обнаружив в наших руках ни папок, ни портфелей, ни, тем более, кейсов.

Я молча достал из кармана свой бублик, развернул, так же молча положил на стол. Дама - это и была милейшая и язвительнейшая Мэри Лазаревна, крестная мать всех тогдашних прозаических знаменитостей - глянула на первый лист и вскинула брови.

- А где же название?

Я взял у нее ручку и написал первое, что пришло в голову: "Мы". По своей тогдашней неграмотности я и ведать не ведал о романе с тем же названием истинно талантливого писателя по фамилии Замятин. Он у нас тогда не издавался. И не мог быть издан.

Мы ушли. Больше никаких контактов - ни письменных, ни телефонных - у меня с редакцией не было. Я решил, что получаю очередной классический отлуп, и испытал чувство глубокого потрясения, когда в июне того же 1964-го года в № 6 обожаемого мной журнала я увидел свою повесть напечатанной. Этот не поддающийся никакому разумному объяснению факт так изумил моих земляков, что они всерьез заинтересовались, сколько и кому именно я заплатил за столь эффектный литературный дебют. Утверждал тогда и утверждаю сегодня: видит Бог, никому. Ни единой копейки. И никаких мохнатых лап у меня, глубокого провинциала, в Москве не было. Нет и сейчас. Но такие тогда были в столице нравы. И не только в столице.

Следующий дебют, кинематографический, состоялся опять же не на Свердловской киностудии, а на "Мосфильме".

В 1967 г. получаю я диплом ВГИКа, где очень черным по очень голубоватому записано, что, согласно данному документу, профессия моя - "сценарист, литературный работник телевидения". А еще через какое-то время получаю письмо с того самого "Мосфильма" с предложением сочинить сценарий на тему о рабочем классе - анкетные данные о службе на Уралмаше действовали вполне исправно.

Написал. В 1971 г. на "Мосфильме" вышел первый художественный фильм по моему сценарию. В 1972-м - второй. Работа над режиссерским сценарием второго фильма шла трудно. И почти целый год мне пришлось мыкаться по самым разнообразным гостиницам Москвы - "Националь", "Украина", "Минск" и некоторым другим. Основной же точкой моего трехлетнего пребывания в Москве стала, конечно, весьма модная тогда гостиница "Россия". Мыкался я по всем этим злачным местам, надо сказать, с превеликим удовольствием: командировочные, гостиничные и дорогу до Москвы и обратно исправно оплачивал мой работодатель "Мосфильм". Там-то вот, в одном из номеров гостиницы "Россия", и прогремел однажды Золотой Рог Судьбы, принявший вид будничного звонка телефона.

Я снял трубку и услышал:

- С вами говорит главный режиссер Московского Художественного театра Олег Николаевич Ефремов. Не могли бы вы зайти ко мне в театр, скажем, завтра, к двенадцати?

Голос был, конечно, до боли знакомый. По многочисленным кинофильмам. Однако я не поверил. Ни своим ушам, ни этому голосу. Чтобы Такой человек позвонил, позвонил сам и кому? Мне?! Где, спрашивается, село Бобровка Арамильского района, и где - МХАТ!

И тем не менее все оказалось правдой. Голенькой. И очень симпатичной. Потому что завтра началось почти то же самое, что происходило с героем М. Булгакова, драматургом Максудовым в "Театральном романе". Герои, конечно, были разные, но театр - тот же. И театральные процедуры тоже очень похожие.

Со священным трепетом в душе и коленях я вполз в проходную МХАТа. И меня, трепещущего, с отменной вежливостью повели по тихим коридорам и коридорчикам, узеньким служебным и широким парадным лестницам. Привели в кабинет, так ярко и желчно описанный Булгаковым. Но там, в этом почти мистическом кабинете, сидел не величественный Иван Васильевич, а "Современник". Наш простой демократический современник, выражающийся вовсе не аристократическим, а тоже современным языком. Но весьма и весьма выразительным. Словом, это и был самый настоящий Олег Ефремов.

На том же простом демократическом языке он коротко, но популярно объяснил мне, что очень долго ищет материал для спектакля на современную тему, что на днях совершенно случайно прочел мой сценарий и теперь желает, чтобы я сделал из него пьесу, а он тут же поставит ее на сцене МХАТа.

Ошеломленный, я стал отбиваться, говоря, что вообще никогда не писал пьес и даже не представляю, как это делается, что по этому сценарию уже снимается фильм и что какой тогда смысл всей этой бузы, если премьера фильма явно опередит театральную, что, наконец, изобразить на театральной сцене заводской цех никак невозможно, и привел еще кучу всяких резонов. Но либо я сопрртивлялся не очень активно, либо напор Олега Николаевича был слишком силен: в конце концов, мне пришлось сдаться.

Пожалуй, самое воистину потрясающее впечатление за всю мою уже достаточно длинную жизнь я получил именно тогда, во время читки пьесы на труппе. Читал Ефремов. Я просто сидел рядом. А передо мной буквально в трех метрах - читка происходила в репетиционном зале старого, доперестроечного МХАТа - сидели Они. Великие. Тарасова, Кторов, Массальский, Андровская, Прудкин, Яншин, Грибов, Станицын, Петкер... Все - в парадном. При полных регалиях. Молча слушали. И лица их были царственно отрешенны.

Олег Николаевич читал. Если бы он так же читал вслух даже в начальной школе, учитель обязательно попросил бы его читать "с выражением". Но здесь, увы, была не школа. И, в определенном смысле, учителем был он сам. Должно быть, потому он не читал, а сонно бормотал себе под нос что-то невнятное. "Старики" молчали. Они очень умели молчать. Молчать очень и очень. Потому они и были Великими. Я слушал. Ужасался собственной бездарности. Поэтому я смотрел в пол. И слушал молчание "стариков".

Эта нестерпимая пытка тянулась чуть меньше вечности - два часа. Когда она кончилась, "старики" так же молча разошлись. И снова я - в который раз! - вспомнил Булгакова, "Театральный роман" и злосчастного Максудова. Должно быть, отнюдь не случайно подлинное название романа Булгакова выглядело куда как менее нейтрально: "Записки покойника". А потом была премьера. Но все, что было до премьеры, во время премьеры и после нее, - тема не для автоматической биографии, а для отдельного повествования. Может быть, даже романа. Здесь же, пожалуй, стоит упомянуть, что название спектакля - "Сталевары" дал не кто-нибудь, а сам Олег Николаевич.

И еще: сразу же после премьеры у меня, провинциала, пролезшего на Главную (в то время) Сцену неведомо какими, но явно не чистыми путями, появилось гораздо больше врагов, чем друзей. Не случайно же Государственную премию за спектакль получили все. Кроме автора. Но я не в обиде. Этот факт биографии по-своему примечателен, даже оригинален. Государственные премии получили все драматурги всех премированных спектаклей. Кроме меня. Значит, их много, а я - один. И это в самом деле стоит любой премии. А если добавить, что мне удалось-таки в качестве автора потоптаться на сцене трех "самых-самых" в те времена театров, то уж тут на свою театральную судьбу мне пенять просто неприлично.

Первый театр - МХАТ. Второй - Малый - во время гастролей на сцене Свердловского драмтеатра, в чьем репертуаре, в свою очередь, была другая моя пьеса. И, наконец, "Новый МХАТ", как он тогда назывался, - здоровенная гробница на Тверском бульваре против театра имени А.С.Пушкина. Он, под названием "Новый МХАТ", открывался именно "Сталеварами".

Вот, пожалуй, и все о трех моих дебютах. Все три случились в Москве, и ни одного - в Свердловске. Я уж не говорю про Екатеринбург. С тех давних и веселых пор по моим пьесам было поставлено 4 спектакля, по моим сценариям снято около 20 художественных фильмов.

Довольно много лет служил чиновником от искусства. В 33 года стал главным редактором Свердловской телестудии. Был самым молодым главным во всем Союзе. И единственным беспартийным. Был утвержден в этой сугубо идеологической должности еще за очень долго до моих московских премьер. Стало быть, не все в те времена было так уж тупо и безнадежно.

В 40 лет стал сначала главным редактором, потом - художественным руководителем Свердловской киностудии. По игровым фильмам. В 1984 г. получил звание "Заслуженный деятель искусств". В 1998 г. стал действительным членом Академии киноискусств "НИКА".

Пока что моя творческая биография на этом и заканчивается. Думается только, что виновник всех больших и малых событий моей частной и, особенно, творческой жизни - никак не я, а Некто, сложивший ее именно так, а не иначе. Жизнь обыкновенного деревенского парнишки, абсолютно рядового городского пацана. Потому я и на зываю свою биографию автоматической. И если Он, этот Некто, пожелает, она будет продолжена. Если нет, она и в таком виде кажется мне довольно любопытной. Может быть, только мне.

© БиоЗвёзд.Ру