Лев Дурнов

Содержание

1. — А тот ваш поступок так и не раскрыли?
2. — Получается, вы уже больше 40 лет работаете в детской онкологии. Откуда берется мужество оставаться врачом, ведь самое страшное, что приходится сталкиваться со смертью ребенка?
3. — СЕГОДНЯ ни для кого не секрет, что «лечиться даром — даром лечиться». Врачу нужно обязательно заплатить, чтобы повнимательнее отнесся, получше препараты применил. А некоторые прямо намекают о подарках.
4. — ЛЕВ Абрамович, бывают чудеса в медицине?
5. — В газетах пишут: поставили человеку диагноз «рак», сказали «неизлечим». Он на всех врачей плюнул, поехал в деревню. Завел кур, коров, стал подножным кормом питаться, корешки, травки, и — выздоровел.

— Я помню шестилетнюю Веру, ее недетские, строгие и неулыбчивые глаза. «Будет ли жить наша девочка?» — спрашивает мать, а отец, в военной форме, подтянутый, с такими же глазами, как у дочери, старается выглядеть спокойным, но его выдают сцепленные добела руки. Каким растерянным я был тогда! Что мог сказать, если сам не знал, будет ли Вера жить? Но говорил: «Постараемся, примем все меры, нельзя терять надежду…» Казенные слова вырывались помимо воли и ничего не выражали, ни моего смятения, ни моей боли. Но странно, я это видел, — они успокаивали родителей. Сколько потом было таких дней и встреч, сколько раз, мучаясь от своего бессилия, я мысленно бросал медицину, но снова и снова шел на работу, чтобы сказать: «Не теряйте надежды». И вот через несколько лет передо мной стоит красивая молодая женщина. Она стала врачом и хочет посоветоваться: сказать ли мужу, что в детстве она болела раком, и может ли она дать жизнь другому существу. По-видимому, из-за таких минут становятся врачами, и такие минуты у врачей бывают, — вспоминает известный сегодня всему миру детский онколог Лев Абрамович ДУРНОВ.

НО СНАЧАЛА была мама, врач-терапевт, что называется, от Бога. Она поступила в медицинский институт, когда ей было уже 35 лет. Я видел, как она работает, общается с больными, как они верят ей, и тоже хотел посвятить себя медицине. Правда, мир литературы манил меня не меньше. Я в юности, еще в школе, писал стихи, учился у Ошанина. Поэтому какое-то время колебался, что же все-таки выбрать. Но мама — как все такие мамы — сомнения разрешила: «Поэтом ты всегда можешь быть, иди в медицинский». Так что своим призванием я обязан ей.

ЕЩЕ будучи студентом, Лев Абрамович знал, что, получив специальность, обязательно поедет работать в деревню. Его девизом тогда было: «Если не ты, то кто же?» Так и вышло. После окончания института 23-летний врач уехал в село Ульяново, которое раньше звалось Плохино, где проработал три года.

— Приехал ранним июльским утром. На самом краю села, рядом с кладбищем и церковью, увидел маленькую больницу из красного кирпича, построенную каким-то добрым графом, — рассказывает Лев Абрамович. — В рюкзаке у меня лежало белье и несколько книг. В одной руке — старенькая пишущая машинка, в другой — соломенная корзинка со щенком, которого я окрестил Леди. Около больницы стояло несколько подвод с больными, ожидавшими своей очереди. Трепеща, я вошел в двери… Первым моим учителем в операционной была сельская медсестра Татьяна Кузьминична. «Крещение» новоиспеченного хирурга состоялось во время операции по поводу аппендицита. Позади меня стояла санитарка и держала керосиновую лампу (электричества в селе не было). Я растерялся, перед глазами все мелькало, руки делали совсем не то. В мгновение забыл все, чему учили в институте. Очнулся, когда операция была закончена. Почти все сделала за меня Татьяна Кузьминична. А когда вышла из операционной, сказала: «Какой к нам хороший хирург приехал!» Помню и первую серьезную операцию. В нашу больницу из другой деревни привезли шестилетнего мальчика, упавшего с высокого дерева. Я установил, что внутренние органы у него сильно повреждены. Вызвали опытного хирурга, но санитарная авиация в тот день не работала из-за нелетной погоды. А откладывать операцию было нельзя. И вот вдвоем с Татьяной Кузьминичной мы ее начали под местной анестезией — в то время ни анестезиологической аппаратуры, ни анестезиологов в районных больницах еще не было. Открыли брюшную полость и увидели, что разорвана селезенка и кровь поступает в живот. Я сшил селезенку. Когда мы наложили последний шов на стенку живота, сердце ребенка остановилось. Я растерялся: впервые у меня на столе умер больной, я не знал, что делать, не смог ему помочь. Вышел из операционной, сел на ступеньку крыльца и впервые, будучи взрослым человеком, заплакал. Вдруг выбегает Кузьминична и кричит: «Я помассировала сердце, появился пульс!» Влетел в операционную и увидел — лицо мальчика порозовело, схватил руку — отчетливо почувствовал пульс. Я испытал настоящее счастье.

Как ни странно, в селе, молодой, неопытный врач, только покинувший студенческую скамью, я пользовался, кажется, большим авторитетом, чем потом, когда стал профессором. Мне кланялись старики, мужчины снимали передо мной шапки. Это уважение помогало и мне самому, и моим больным. Помню, как однажды пожилая женщина, которой я всего лишь измерил кровяное давление, сказала: «Спасибо доктор, мне стало лучше». Именно в деревне я впервые почувствовал себя врачом, поверил в себя, потому что мне верили люди.

НА ПЕРВОМ съезде врачей от Калужской области выступал среди маститых эскулапов молодой сельский доктор. Докладывал об операциях на конечностях у детей. Талантливого врача заметил главный хирург Морозовской детской больницы профессор И. Э. Сандуковский и пригласил в свою клинику. Заманчивое предложение: из безвестной сельской больницы — сразу в одно из ведущих столичных детских учреждений. Научные перспективы, возможности проявить себя. Как было не согласиться! В Морозовской больнице Лев Абрамович проработал 17 лет. А как защитил кандидатскую диссертацию, задумался: какую специализацию выбрать.

— Однажды я ассистировал И. Сандуковскому, который оперировал девочку с опухолью почки, — говорит Лев Абрамович. — Он с горечью говорил, что почти все дети со злокачественными заболеваниями умирают: «Вот если ты сделаешь так, чтобы выздоравливало хотя бы на 5% больше, это будет огромным достижением». И я решил заняться детской онкологией. Это был 1961 год. Никто тогда этим в России не занимался, такой области медицины еще не существовало. Я сообщил главному врачу больницы, что хочу организовать онкологическое отделение. Тот не возражал и направил меня к президенту Академии медицинских наук выяснить, как к этому отнесутся светила медицины. Президент АМН Николай Николаевич Блохин принял меня сразу же, несмотря на мой еще несолидный возраст (мне тогда не было и 30), хотя в приемной ожидали генералы и профессора, и обещал поддержку. Но заручиться согласием академиков — только полдела. Чтобы открыть отделение, нужно было разрешение руководителя горздравотдела. И я радостный такой — меня ж сам президент академии принял! — поехал добывать нужные бумаги. В приемной просидел с полчаса, хотя, кроме меня, никого из посетителей не было. Наконец пригласили в кабинет заведующего. Тот посмотрел на меня, на бумаги и сказал: «Какое отделение организовывать?! Вон грыжей занимайтесь!» И написал красным карандашом: «Возражаю!» Ну все, думаю, погиб. Еду в трамвае, размышляю, как дальше жить. И вот совершил подлый поступок. Впереди, перед «Возражаю!», подписал слово «Не». Так было открыто первое в Союзе детское онкологическое отделение в январе 1962 г. И оставалось единственным до 1967 г. Потом уже я вместе с коллегами организовал отделения в других городах. А в 1965 г. Н. Н. Блохин пригласил меня работать в онкоцентр, тогда это был Институт экспериментальной онкологии. Я, естественно, обрадовался. Потом быстро защитил докторскую. В 1989-м мне удалось при помощи товарищей — Блохина, Трапезникова — создать Институт детской онкологии, в котором я и работаю до сих пор.

— А тот ваш поступок так и не раскрыли?

— Нет. Я сам раскололся через несколько лет. Заведующий горздравотделом приехал, увидел отделение, но промолчал. Не выгонять же всех больных.

— Получается, вы уже больше 40 лет работаете в детской онкологии. Откуда берется мужество оставаться врачом, ведь самое страшное, что приходится сталкиваться со смертью ребенка?

— Первые годы были страшные, потому что очень много детей погибало. А сейчас 80% выздоравливают, если поступают своевременно. В среднем, если брать всех больных, — среди них есть очень запущенные, — примерно половина полностью излечивается. Раньше с лейкозами все дети погибали. Сегодня мы их лечим. Вот это и дает силы. Когда я выступаю с докладами, всегда показываю свадебные фотографии наших детей. Одну девочку родители привезли умирающей. Ей отказали врачи в одном из городов. Открыли брюшную полость, увидели рак печени, сказали, что неизлечим, и все. Я ее оперировал. Состояние было тяжелейшее, сильные боли не прекращались. У нас иногда опускались руки. Родители даже просили: «Пусть лучше умрет, не мучается». Через несколько лет приехал в тот город на научную конференцию. На станции меня встречают женщина с букетом и рыжий пацан. Это мои уже как бы внуки. Вот откуда мужество. Я лечил таких детей, их было много. Конечно, и сейчас умирают, тяжело бывает. Стараешься отстраниться от смерти, но не выходит: ты здесь, рядом с ребенком, который недавно улыбался и доверчиво прижимался к тебе, дергал за полу халата: «Доктор, ты меня вылечишь?» А ты ничем не смог ему помочь. В такие минуты мысленно бросаешь свою любимую профессию. Но рядом родители погибшего ребенка. Кто же, как не ты, поможет им в эту тяжелую минуту? И остаешься.

— СЕГОДНЯ ни для кого не секрет, что «лечиться даром — даром лечиться». Врачу нужно обязательно заплатить, чтобы повнимательнее отнесся, получше препараты применил. А некоторые прямо намекают о подарках.

— Я считаю, что настоящий врач никогда не возьмет деньги у больного, пусть и бывшего, не станет намекать о «благодарности», не откажется лечить человека только потому, что у того нет денег. Это мое твердое убеждение. Конечно, когда выписывались из больницы мои близкие, я всегда приносил цветы, коробку конфет или бутылку хорошего вина. Не думаю, что это взятка. Это естественная потребность человека поблагодарить врача. Я вам расскажу такой случай. К нам привезли ребенка с раком печени. Ему было всего несколько месяцев от роду. Тогда не только младенцев — взрослых с таким диагнозом не оперировали. Я провел такую операцию в 1963 г. Она описана в журнале педиатрии. Операция прошла удачно. И вот, когда выписываем этого ребенка, приходит ко мне папа, шахтер с Севера, и говорит: «Я вам принес подарок». Я возмутился: «Вам же говорили, что я подарков не беру!» «Нет, — говорит, — вы возьмете этот подарок». — «Не возьму!» Разворачивает такой здоровой сверток, а там… бюст Ленина. Попробуй не возьми, я член партии. Я, конечно, помню многих своих детей. А многие бывшие пациенты напоминают о себе. Звонят, пишут, приезжают, поздравляют с праздниками. У меня очень много учеников.

— И неудивительно. Вся детская онкология в нашей стране началась со Льва Абрамовича, — говорит сотрудник его института, профессор и один из учеников Владимир Георгиевич Поляков. — Каждый, кто работает сегодня в детской онкологии, и в России, и в странах СНГ, я не преувеличиваю, это ученики Льва Абрамовича, которые прошли здесь аспирантуру или курсы. Плюс все те детские онкологические отделения, которые по России были открыты, — это все работа Льва Абрамовича и его сотрудников. Замечательный врач, руководитель, организатор, с прекрасным чувством юмора, острым интеллектом, широко эрудированный во всех областях. Любит театр, сам писал стихи в молодости. Очень многое из поэзии на память знает. Всегда к месту что-нибудь процитирует.

— Ты там потише, а то у меня между лопаток крылья вырастут, — смеется Лев Абрамович, присутствовавший при нашем разговоре.

— Достойнейший человек, безусловно. Лев Абрамович — просто любимец женщин, потому что он очень обаятелен, всегда готов рассказать что-то интересное. Еще в нем есть такое хорошее качество. Становясь академиками, повышаясь в должностях, многие люди меняются, чего не произошло со Львом Абрамовичем. Сколько я его помню, еще с Морозовской больницы, все грани и ступени восхождения никак не повлияли на отношения в коллективе, к людям. Он прост, доступен, в любое время к нему можно прийти посоветоваться. В отличие от некоторых наших светил, к которым надо еще записаться за 3 недели, чтобы попасть на прием.

— ЛЕВ Абрамович, бывают чудеса в медицине?

— Бывают. Когда к нам присылают ребенка и написано «заболевание некурабельно», т. е. «не подлежит лечению», а у нас он — не все, конечно, — выздоравливает. Вот это для всех чудо. В моей практике не так уж редки случаи неожиданного выздоровления. Жизнь, слава Богу, преподносит такие подарки. Мы оперировали девочку по поводу саркомы костей. Удалили пораженный сустав и заменили металлическим, но возник рецидив, и ногу пришлось отнять. Несмотря на лекарственное и лучевое лечение, возникли метастазы в легких. Опять провели лучевую терапию. Пять раз в течение года удаляли ей часть легких, пораженных метастазами. Онкологи высокого класса считали девочку неизлечимой и предполагали близкий конец. А тринадцатилетний подросток яростно сражался за жизнь. Наконец, исчерпав все возможности, сдались и мы. Выписывая девочку из больницы, сказали матери: «Если будет жива, привезите, продолжим лечение». Девочке объяснили, что отпускаем ее домой немного отдохнуть. А она всегда просила меня прийти на следующий день после операции, говорила, что это приносит ей счастье. Потом мать привезла ее к нам, повзрослевшую, красивую. «Видите, профессор, вы принесли мне счастье. Я боролась за жизнь и выздоровела». Я думаю, что было бы, если б мы ей сказали, что она обречена и спасти ее никто не может (а мы были в этом уверены)? Никогда — это мое кредо — нельзя отнимать последнюю надежду у больного. Даже умирающего.

— В газетах пишут: поставили человеку диагноз «рак», сказали «неизлечим». Он на всех врачей плюнул, поехал в деревню. Завел кур, коров, стал подножным кормом питаться, корешки, травки, и — выздоровел.

— Вранье! Вот если вы пройдете вдоль стены нашего института, увидите: белые листки приклеены. Это мы срываем рекламу шарлатанов, которые все излечивают. Почему люди идут к колдунам и экстрасенсам? Потому что родители приходят к врачу и спрашивают: «Вы вылечите?» — «Постараемся». — «Вы даете гарантию?» Как мы можем дать гарантию, если при опухоли прогноз полностью непредсказуем? Надо быть честными с больными. А этот даст. Заплатите деньги — даст. Однажды мой школьный товарищ привез в клинику ребенка с опухолью в грудной полости. Я сказал, что предстоит трудная борьба за жизнь девочки, не скрыл, что возможен неблагоприятный исход. Он забрал дочку. Как потом выяснилось, лечил за большие деньги у знахаря. Тот надевал на нее рубашки, пропитанные каким-то веществом. Девочка вскоре погибла. Я до сих пор виню себя, что не настоял тогда на лечении. У родителей тяжелобольного ребенка меняется психика. Они начинают метаться от консультантов к экстрасенсам и травникам, упуская драгоценное время. Цену этому лечению мы, врачи, хорошо знаем. Это убийцы! Скольких детей они погубили! От нетрадиционной медицины веет таинственностью, шарлатаны замалчивают многие неудачи. Американский профессор-онколог рассказывал мне, что у них судили родителей, которые отказались лечить малыша у врачей и обратились к знахарям. Это было расценено как издевательство над ребенком. Я об этом много писал в газетах. А потом по телефону звонят, угрожают. Это же мафия, большие деньги.