Михаил Беломлинский

— Михаил, когда вы взяли карандаш (или кисточку) в руки? Я знаю, было это на брегах Невы…

— Да, я ленинградец. Сколько себя помню, я все время рисовал, начал рисовать еще мелом на тротуаре. Потом все пошло очень гладко: после эвакуации поступил в художественную школу. Отвела меня туда моя тетя, причем не только для учебы, но и для получения стипендии, в ту пору это была дополнительная рабочая карточка. Ну, а из школы я поступил уже в Академию художеств, на графический факультет, по окончании которой был принят в Союз художников, поскольку начал работать еще студентом. Так что занимаюсь рисованием практически всю жизнь, ничего другого делать не умею и не люблю. Окончив Академию, я много поездил по Союзу. Был на Камчатке, на Командорских островах, на Чукотке. Можно сказать, впервые Америку увидел «с той стороны».

— Вы проиллюстрировали около 250 книг. Назовите, пожалуйста, несколько известных авторов.

— Первой назову детскую книжку Толкина (Толкиена) «Хоббит», я делал к ней картинки. Потом иллюстрировал «Янки при дворе короля Артура» Марка Твена, делал рисунки к чудесной повести Василия Аксенова «Мой дедушка — памятник» в журнале «Костер», в котором я, кстати, проработал главным художником 10 лет. Иллюстрировал я и «Английские новеллы» Сервантеса, оформлял книжку Дарелла «Говорящий сверток» и книжку Эдуарда Успенского «Каникулы в Простоквашино». «Хоббит» переиздается с моими рисунками до сих пор.

— То есть вы, Михаил, были востребованным, довольно успешным художником. Почему же тогда уехали?

— Я действительно был вполне благополучным художником с квартирой, машиной, дачей. Шел 1989-й год, началась перестройка, всех охватила эйфория. Хотя у нас, ленинградцев, жизнь отличалась от московской — она была более изолированной, что ли, более оторванной от системы. Приезжаешь в Москву, выпиваешь в компании художников, там сидит человек, о котором говорят: он из КГБ, но он нам помогает. Москвичи ездили в загранкомандировки, о чем мы и мечтать не смели, участвовали в разных «перестроечных» мероприятиях. Мы же к ним относились скептически, видели во всем этом какую-то подтасовку. Идет, к примеру, передача о Тарковском. Сидит там сам Жванецкий, а рядом с ним какая-то жуткая физиономия из ЦК комсомола. И говорит: «сколько раз Андрей приходил к нам, сколько мы ему помогали!» Всё смешалось: правда и вранье, установилась какая-то, я бы сказал, бесперспективность. Я понял, что все это надолго и неизвестно чем кончится.

— К тому же — дети, да?

— У меня две дочки и внучка. Шаг был, конечно, очень рискованный, моя жена — писательница Виктория Платова, старшая дочка — художница, то есть обладательницы не очень востребованных в Америке профессий.

— Ну и что получилось?

— Получилось довольно гладко, потому что буквально через два месяца я приступил к работе в газете, где вполне благополучно проработал 12 лет — до ухода на пенсию.

— Как вы перешли к карикатуре? Кто в этой области художественной деятельности ваш кумир? Кукрыниксы, Борис Ефимов, Херлуф Бидструп?

— «Карикатурить» я начал еще в Ленинграде. Был там такой коллектив — «Боевой карандаш», созданный еще во время блокады. Художники делали рисунки (карикатуры) на литографских досках, затем рисунки размножали, расклеивали на танках и так далее. В мирное время этот коллектив возродился, туда пришли мы с приятелем и стали делать юмористические плакаты. Аналогичные рисунки появлялись в газетах, да и иллюстрации в книжках были, как правило, с юмористическим уклоном. С Бидструпом я был лично знаком, а из учителей могу назвать автора первых рисунков к «Приключениям Буратино» Бронислава Брониславовича Малаховского, к сожалению, расстрелянного в 1937 году. Он был не только очень талантлив, но и безумно красив — как Джек Лондон.

Был еще такой художник Ротов, автор замечательных иллюстраций к «Капитану Врунгелю». Он тоже, к сожалению, сел, причем арестовали его на даче, едва он закончил работу над иллюстрациями к «Доктору Айболиту». Назову еще великолепного ленинградского художника Лебедева, основателя целой школы.

— А рисунки Малаховского не издавались потом?

— Я и готовил его первую после реабилитации книжку.

— Обычно карикатуристы рисуют, а под этим рисунком поэты пишут веселые четверостишия. У вас бывало так?

— Со многими ленинградскими писателями я общался, дружил, они захаживали в мою мастерскую, располагавшуюся в самом центре Питера. Это и Игорь Ефимов, и Сергей Довлатов, и Иосиф Бродский. Родители моей жены и родители Бродского знали друг друга очень хорошо, вместе воевали. Александр Иванович Бродский был кантонист, выкрест. Когда Иосиф уехал, мы навещали его родителей. Так что моя жена знала Бродского задолго до того, как он стал знаменитым. Иосиф очень любил рисовать, у меня сохранилось несколько его рисунков. В беседах с Соломоном Волковым он тепло вспоминал мою мастерскую: там, мол, всегда можно было выпить, порисовать, да и натурщицы там были симпатичные.

— А свою собственную книжку вам не приходилось иллюстрировать?

— Я выпустил здесь книгу карандашных набросков, которые делаю всю жизнь, где бы я не находился: в гостях, в очереди к врачу и тому подобное. Помню, в Риме, на пути в эмиграцию, я сел рисовать знаменитую лестницу на площади Испании. Вдруг слышу вопрос по-итальянски: «Кванто косто?» — сколько стоит? Мой рисунок за 10 тысяч лир купил какой-то немецкий студент. На 5 тысяч я купил мороженое, а другие 5 тысяч положил в бумажник — это ведь был мой первый гонорар в иностранной валюте! Книжку, о которой речь, издала Наяна, называлась она «Ура, мы едем в Америку!» Текст к ней написала моя жена.

— За время эмиграции вы посещали родной город?

— Первый раз собрались туда спустя 13 лет после приезда. Поездка была очень удачной и для меня, и для жены. Во-первых, вышла книжка моей жены. Называется она «Вика Платонова. С любовью на память» — первая ее книжка в Союзе, поскольку до эмиграции её там не печатали. Вика — неплохая писательница, два раза попадала в финал Букеровской премии. У дочки здесь тоже вышла книжка — «Бедная девушка». Вернусь к поездке в Ленинград. Мне предложили сделать там выставку, хотя я никаких картинок с собой не вез. Но у моих приятелей оказались полные коробки моих рисунков — тех, что я бросил, уезжая. В одной из таких коробок обнаружился набросок Натана Альтмана, в другой — шарж на Марлен Дитрих с ее автографом. А главное — я получил там заказ на несколько обложек для книг.

— А здесь, в Штатах, вам приходилось участвовать в выставк ах?

— Почти нет, поскольку выставка — дорогое удовольствие. Но об одной выставке — эмигрантских художников — вспоминаю с теплотой. Она состоялась в 1997 году в Сити Холле. О представленных на ней двух моих работах сказал в своей речи тогдашний мэр города Рудольф Джулиани. Ему понравился мой цикл — как бы статую Свободы нарисовали знаменитые художники: Пикассо, Шагал, Дали, Джексон Поллак и другие. Я ему эту работу подарил, и дружеский шарж на него. Шаржи — моя особая работа, у меня их тысячи, на писателей, художников, артистов. Несколько шаржей на художников-авангардистов приобрёл для своей прекрасной коллекции американский коллекционер Нортон Додж. У меня вышли две книжки с шаржами. Ещё я делаю книжки для американского издательства «Play Books» («Рики-Тики-Тави» Р.Киплинга, «Три медведя» и т.д.) Сейчас делаю рисунки для Питерского издательства «Азбука» — к книгам замечательного американского писателя Лемони Сникета…