Нина Чусова

Содержание

1. – Правда ли, что актеры, которые начинают репетировать в ваших спектаклях, порой до премьеры не доходят?
2. – А в какой момент вы им говорите – все, хватит придумывать?
3. – Вы вспоминаете, как вы когда-то были актрисой, или это уже какая-то другая Нина Чусова?
4. – Вы же актеров заставляете это делать?
5. – А в своем спектакле вы бы сыграли?
6. – Вы же учились у Леонида Хейфеца, откуда у вас такое безразличие к классической школе?
7. – Вас часто ругают за несерьезность…
8. – Какие сейчас надо делать спектакли?
9. – После рождения ребенка сильно изменилось ваше восприятие жизни и режиссуры? Вы раньше говорили, что режиссер во время репетиций, как беременная женщина, которая вынашивает спектакль. А теперь?
10. – Режиссер – профессия женская?

– Правда ли, что актеры, которые начинают репетировать в ваших спектаклях, порой до премьеры не доходят?

– По-разному бывает. Кто-то выбывает. Но это нормально, мне кажется. Я вообще не диктатор и мне не интересно заставлять. Мне кажется, это абсолютно не нужно, потому что артисту должно быть в кайф то, что он делает. Впрочем, этот кайф тоже надо держать в ежовых рукавицах. А когда им самим в удовольствие, они начинают придумывать, подходить к процессу творчески, а не просто выполнять режиссерские задачи и отбывать срок на сцене.

– А в какой момент вы им говорите – все, хватит придумывать?

– До конца разрешаю. До первой встречи со зрителем. Основной костяк спектакля уже складывается, менять его уже невозможно, но какие-то пристройки и уточнения должны совершенствоваться все время. Мне кажется, каждый раз, когда артист выходит на сцену, он должен придумывать что-то новенькое.

– Вы вспоминаете, как вы когда-то были актрисой, или это уже какая-то другая Нина Чусова?

– Вспоминаю. Но мне сейчас не очень хочется быть артисткой. Только если возникнет какой-то супер-мега-неординарный материал… Чтобы делать то, что я не умею… В институте мы ездили в Бельгию на практику, и там я играла мужчин. Не мужчин, а клоунов. Это было здорово. А так выходить и просто говорить мне не интересно …

– Вы же актеров заставляете это делать?

– Нет. Мы ищем какие-то новые способы существования, выстраиваем такие предполагаемые обстоятельства или такую обстановку, которая к данной пьесе с первого взгляда мало относится.

– А в своем спектакле вы бы сыграли?

– Нет, никогда! У другого – сыграла бы. Я даже когда что-то показываю, то – с этой стороны рампы, а там мне уже неудобно и все не так. Мне кажется, что режиссеры боятся меня приглашать. Думают, я буду режиссировать. На самом деле они должны знать, что когда я артистка, я не лезу в их профессию. Но на какую-нибудь провокацию я согласилась бы сто процентов. Мне не интересно надевать длинные платья и ходить, психологическим голосом объясняя, что случилось.

– Вы же учились у Леонида Хейфеца, откуда у вас такое безразличие к классической школе?

– Вы зря думаете о Хейфеце, что он классический. Однажды во Франции он ставил спектакль, где живые коровы и лошади ходили. «Дядя Ваня», по-моему… Может, сам-то он и классический, но нас он учил мыслить по-новому: «вы меня должны удивлять» и «сделайте так, как никто никогда до вас». Ему было все равно, как мы будем достигать результатов. Мы все изначально старались все сделать словно назло этой драматической школе. На самом деле правила существуют, они для всех, но поиск альтернативных путей нам Хейфец привил.

– Вас часто ругают за несерьезность…

– Мне все равно. Я вообще человек серьезный, но хочу быть несерьезным. И это, естественно, есть и в спектаклях. Они, в принципе, серьезные, но я считаю, что смех сейчас – проводник к пониманию. Зритель приходит в театр и думает – напрягаться ему или нет. И понимает с первых мгновений: напрягаться не надо. А мы его – раз в оборот и, тепленького, на серьезную уже тему берем. Критики говорят – надо что-то вывести глубокомысленное… Но я не создаю мораль. Я сама не уверенный в себе человек, поэтому я не могу делать выводы. Я могу показать свой взгляд на данный вопрос, при помощи того или иного спектакля.

– Какие сейчас надо делать спектакли?

– Любые. Но они должны быть не нормальной температуры – 36 и 6, а 40, когда бред начинается. Между нормальным состоянием и уходящим в галлюцинации. Такой должен быть накал, болезненный. И юмор должен быть таким. Это для меня. На данный момент.

– После рождения ребенка сильно изменилось ваше восприятие жизни и режиссуры? Вы раньше говорили, что режиссер во время репетиций, как беременная женщина, которая вынашивает спектакль. А теперь?

– Теперь, мне кажется, я стала серьезнее. Раньше на спектакль у меня уходило 2 месяца, и мне это легко было. Сейчас дольше. Процесс очистки и отбора сложнее стал. Правда, у меня и спектакли сейчас сложнее по композиции. Я готовлю «Америку» в «Современнике» и там совмещается актерская игра, видео… Там 27 плазменных экранов… Практически документальный фильм. Это пьеса Биляны Срблянович. Там тема очень интересная. В театре не принято об этом говорить. Принято о любви, о смерти… А это – о человеке. «Америка. Часть вторая» называется. Как бы продолжение Франца Кафки. Но все происходит в наши дни. Премьера в конце марта будет. А еще один спектакль репетирую в МХТ – «Алиса в Зазеркалье». Там уже вообще компьютерная графика будет. Я сама писала сценарий. Это будет такая семейная история. У меня мечта сделать так, чтобы пришел человек в детстве посмотреть спектакль и запомнил на всю жизнь. Это будет первый мюзикл в МХТ. Маленьким – спецэффекты, родителям – содержание. Здесь должны быть в хорошем смысле шокирующие картинки. Впервые мы с художниками делаем раскадровку спектакля. Как в кино. Каждый момент прорисовываем.

– Режиссер – профессия женская?

– Мужская. И что меня в себе раздражает, так это то, что я все пытаюсь организовать. И на личную жизнь переношу это: «Так, построились. Направо-налево». А это не очень хорошо. Умение расслабляться должно быть. Особенно для женщины. Женщина не должна быть организатором.