Татьяня Атабек

Содержание

1. * * *
2. Фронт, первые потери
3. Лев Николаевич
4. Майор Изюмов
5. Сегодня пошли в наступление.
6. Синебрюхи
7. Наступление
8. Латвия, Литва

Дневники и письма военного фельдшера Татьяны Атабек.

* * *

На лето МГУ перевели в Свердловск. В поезде Татьяна Атабек познакомилась с Алексеем, тоже студентом филфака. Всего-то 10 дней вагонного знакомства.

"Октябрь 1942 г. Мамуська, дорогая! Как мне тяжело писать о новости, которая для меня является радостью, а ты по-своему, по-матерински можешь понять как горе. Меня наконец мобилизовали, но направили не на фронт, чего мне больше всего хотелось, а в Киевское военно-медицинское училище".

Никто ее не мобилизовывал. На самом деле несколько девушек из МГУ по приезде в Свердловск подали заявление с просьбой отправить их на фронт. То, что пошла добровольцем, от мамы скрыла.

"5 октября 1942 г. Здравствуй Алеша! Перечитывала твои письма, и мне было грустно - ведь нам так и не пришлось проститься.

Спать приходится под тонкими байковыми одеялами - холодно, стерла ноги портянками - утром за пять минут никак не успеваем встать, одеться и обуться как надо.

Целую тебя, мой милый, очень крепко. Твоя Татьянка".

"15 февраля 1943 г. Здравствуй, моя дорогая мамуська. Мама, как-то и не верится, что скоро мне стукнет двадцать, пол бабьего века. Большое, большое спасибо за долгожданную посылку. Я теперь спасена: и платочки, и бюстгальтеры, и воротнички - все это здесь так нужно, а достать невозможно.

Начали изучать пулемет Дегтярева".

"21 марта 1943 г. Идем в поход (с ночевкой с полной выкладкой: шинель-скатка, винтовка, противогаз кг на 30, не меньше)".

Выпуск - младший лейтенант, военфельдшер.

"В Санитарном управлении, где я получала назначение в часть, молодые здоровые парни-медики, искренне желая мне счастья и добра, давали "мудрые" советы, как "устроиться", чтобы не попасть на передовую. Сами они прекрасно окопались в Москве".

Фронт, первые потери

"Санрота 510-го стрелкового полка. Это единственная санрота в дивизии, где командир - женщина.

Вечером при свете коптилки все собрались в землянке у командира роты, пили спирт, веселились. Все относились ко мне покровительственно, "прощали" то, что одна из них не пью, не курю и в один голос "выражали уверенность, что через месяц я буду совсем другая".

"7 января 1944 г. Все кругом так закручивается. Уберегу ли я Алексея в своем сердце так, как берегла его эти полтора года...

На передовой опасно иметь такую рыжую шапку, как у меня - столько раз начштаба артиллерии и начдив разведки ходили на НП (наблюдательный пункт. - Авт.) и ничего, а как я пошла, немцы такой артобстрел устроили, что у нас угол блиндажа обвалился, минут десять нельзя было поднять голову, сидели, прижавшись, в траншее и только считали: "недолет" - "перелет".

"Когда мы вышли из блиндажа, чтобы отправиться в МСБ, немцы открыли огонь, и надо было пробежать открытый участок. Снег глубокий, по колено, и свист снарядов. Я пробежала, оглянулась - с Любой моей что-то случилось, копошится. Вернулась и тащила ее на себе, оказывается, у нее сердце сдало".

Лев Николаевич

Даже немного странно, почему я так свободно могу разговаривать обо всем с Львом Николаевичем, несмотря на такое различие в возрасте.

Возраст доктора Лебедева - 29 лет. Женат.

"10 января 1944 г. Никто не знает, что в кармане телогрейки я вожу с собой письмо и карточку моего единственного, и вряд ли какой-нибудь ухарь-красавец смутит мою душу. Лев Николаевич, конечно, опасается за меня, как бы я "не испортилась". Уже много сплетен насчет меня и Льва Николаевича. Мне наплевать на них, в душе я горжусь нашими отношениями, потому что, к сожалению, мало таких умных людей и честных мужей... Мне бы даже очень хотелось, чтобы у Алексея были некоторые черты Льва Николаевича. Но Л.Н. все сплетни, видно, тяжело переживает, и мне поэтому как-то неприятно..."

Потом, после войны, Татьяна Атабек скажет:

- На фронте пока девушка не выберет себе кого-то, ее в покое не оставят. Лев Николаевич был мне щитом.

"13 января 1944 г. Я знаю, что сегодня кажусь красивее, чем всегда, только потому, что получила от Алексея письмо".

"25 января 1944 г. Получила от Ляльки с известие о гибели Вовки Сапожникова, моей тайной школьной любви, - разбился с самолетом под Днепропетровском. Бесшабашный, храбрый парень, предводитель класса. За шесть месяцев на фронте успел получить три ордена.

Из 13 ребят нашего класса осталось только трое. Даже не с кем будет вспомнить лучшие годы своей жизни. И, возможно, это не последняя еще война...

Скорее бы вперед! А то совсем все закиснут в этой обороне: по двадцать раз переженятся, перестреляют друг друга. (Новиков сегодня, будучи "под парами", уже хватался за оружие.)

"26 января 1944 г. Слава Богу, отношения между мной и Львом Николаевичем такие, как я и хотела. Знает, что у меня есть Алексей. Относится очень чутко".

Майор Изюмов

"28 января 1944 г. Сегодня наконец назначено наступление, и в связи с этим - общедивизионный женский вечер. Немного потанцевала - неудобно. Как на новенькую все смотрят большими глазами. Видно, приглянулась майору Изюмову из 437-го полка, замкомполка по политчасти. Приклеился и ни на шаг от меня. Пробовал по-всякому мне понравиться - безрезультатно. Ростом этот детинушка около двух метров. В сердцах собрался уехать, а чтобы без него здесь не веселились, взял и... разбил гармонь".

"29 января 1944 г. С утра уселась в палатке за письма. А в этот момент немцы начали артналет, да такой мощный. Я из упрямства решила, что все равно допишу, тем более что писала Алексею. Когда снаряд перелетает через палатку, ощущение неважное. Пока дописала, 32 снаряда разорвались довольно близко, да все тяжелые, фугасные.

У Клавы четвертый месяц беременности. Жалко ее. Обычная история, польстилась на "великую честь" - обратил на нее внимание командир полка. А женой своей он ее делать не собирается - у него дома есть жена, которая растит сына.

Ст. врач Хачатуров, который читал мне наставления о нравственности, когда я прибыла в роту, сам уже "сдался".

Сегодня пошли в наступление.

"31 января 1944 г. Весь вечер проторчала у комбата. Он передал мне письмо. Думала, служебное. В конверте записка, а вместо адреса написано: "Туда, где находят исцеление больные телом и душой". Только успела прочесть подпись - "майор Изюмов" и разорвала, не читая".

"3 февраля 1944 г. ...В машине раненые, каждый просит, чтобы укрыла получше от ветра. Я каждого укрою так, как мама меня укрывала, когда я была маленькой и больной.

С Львом Николаевичем стали много говорить серьезно на философские темы. Он действительно интересный человек, и взгляды подходящи к моим, мы даже часто одну и ту же мысль в один голос высказываем. Читали вместе Маяковского, Пушкина.

С Алексеем договорились не ныть в письмах, а терпеливо ждать".

"11 февраля 1944 г. Батальонные фельдшера остались почти совсем без батальонов..."

"14 февраля 1944 г. Слушая капитана Мазо, вспомнила слова Первенцева из "Испытания": во время войны Армия должна быть холостой. Он горько усмехнулся и сказал, что через пару месяцев я буду говорить по-другому.

Задержалась в учебной роте и к начхиму пришла уже, когда стемнело. Начхим стал уверять, что у него сегодня много работы, спать не будет, и предложил мне свою кровать. Через пять минут я уже спала богатырским сном и не слышала, как укрывали меня по очереди инженер, начхим и начсандив".

"16 февраля 1944 г. Явился почтальон из 437-го с письмом от Изюмова на вечер по поводу получения знамен. Написала письменный отказ".

"19 февраля 1944 г. Дежурила в шоковой - там было двое тяжелораненых, умирающих. Хоть не в первый раз, все равно жутко".

"23 февраля 1944 г. Прислали пригласительные билеты на полковой вечер - 8 штук неподписанные, мне - именной. Бедный Изюмов, опять не повезло ему - я дежурная по части".

Синебрюхи

"25 февраля 1944 г. Вчера с Жильцовым провели эпидобследование дер. Синебрюхи: 180 человек местного населения, 150 беженцев. Живут по сараям и хлевам. Похожи на скелеты, спят на земле в грязи, завшивлены, повальная дизентерия. Половина людей обриты (после сыпного тифа). Только вчера собирала у одной бабки анамнез и наложили с Жильцовым на ее дом карантин, а сегодня она умерла. В сарае умер дед, и труп валяется в навозе. Хозяин дома, где мы пока поселились, строгает для себя гроб.

В соседней деревне Малые Скрипки не лучше. Вошли в первый дом - и сразу два гроба с покойниками и пятеро детей: двое болеют (мальчик 5 лет и девочка 9 лет), а трое должны скоро заболеть. В доме напротив на печке колышется груда тряпья, из-под которой слышны стоны девочки, а у остывшей печки копошится мальчонка, совершенно высохший, бледный, окоченевшими ручонками пытается очистить скользкую черную картофелину. Эти двое сирот обречены на смерть.

Кошмарнее, чем у Радищева".

"6 марта 1944 г. Лев Николаевич не спал нормально уже 12 ночей, три дня не вылезал с передовой, совсем дошел. Он появился замерзший и усталый, сел за стол, взял ложку в рот и - бегом на улицу: все вырвало.

В деревне зашел разговор о 8 марта, и одна женщина с двумя худенькими ребятишками сказала, что не забудет этот день до самой смерти - ровно 10 лет назад сгорела в доме ее четырехлетняя дочка - "первенькая". А теперь ей совсем пришлось уехать из родной деревни (она оказалась на передовой), и сегодня ей сообщили, что какие-то бойцы-сволочи вырыли из ямы ее картошку - последнее пропитание. А бойцы это сделали не потому, что они голодны, а на самогонку. И ведь не немцы, а свои".

"7 марта 1944 г. Был вечер. Меня почему-то заставили сидеть в президиуме. Чувствовала себя неловко рядом с комбатом, доктором Хохловой в мундире, увешанном орденами.

Танцевала с каким-то изящным молодым человеком из приезжих артистов и боялась отдавить ему ногу - я ведь танцую не очень".

"23 марта 1944 г. Вот мне и стукнул 21 год. Хотелось к маме".

"Как трудно и одиноко Льву Николаевичу жить, у меня возникают как бы материнские чувства - начинает щемить сердце и хочется хоть в чем-то помочь ему.

Какая страшная диалектика: чтобы отстоять свою любовь, надо топтать чужую, отбросить сочувствие. Дальше так продолжаться не может - не хватит сил. Алеша, дорогой мой, любимый, чувствуешь ли, как мне тяжело без тебя!"

* * *

На фронте страшна не любовь, а страсть, тяжелая, слепая

"29 марта 1944 г. Вчера в 437-м по приказанию командира полка был расстрелян изменник - самострельщик. Из всех батальонов отобрали 20 лучших автоматчиков, они встали в десяти шагах от него тесным кольцом, а он стоял на краю вырытой ямы".

"13 апреля 1944 г. В семь утра выехала в Барсучину для обработки сыпнотифозного очага. Вечером, промокшая и усталая, вернулась в нетопленый дом, где шоферы греются матом".

"1 мая 1944 г. Праздник на фронте в обороне - это водка и еще раз водка. Все пьяные в "дымину". Кругом песни, слезы, мат и опять мат, слезы, песни.

Вернулась домой и долго не спала. Опять думала - на фронте страшна не любовь, а страсть, тяжелая, слепая.

Взять хотя бы Валентину и Липнера. Он до безумия любит свою жену - недавно его адъютант Петя ездил с подарками к сынишке и жене к нему домой. И Валентину он, похоже, тоже любит. И вот я увидела: подвыпивший Липнер сидит за столом, стиснув голову руками, потом в сердцах, стукнув кулаком по столу, призывает к ответу своего адъютанта, деревенского паренька: кто же все-таки лучше из двух - жена или Валентина. "Жена", - ответил Петя.

Подобная история и у Клавы с командиром их полка. Как все перепуталось и как трудно будет все это распутать после войны.

Александра Павловна рассказывала, как ей было трудно, когда она попала - одна среди мужчин - в дивизион. Молчать, чураться всех - скажут, много о себе понимает, быть ласковой и общительной - многим захочется большего. Эти условия подтолкнули ее к мысли создать здесь свою семью. Еще одно подвело ее к этому - качество, неистребимое в женщине в отличие от мужчины - ничем не заглушаемая потребность заботиться о другом человеке. Она - женщина в хорошем смысле этого слова. Вышла замуж за Петю Петлякова. Он хороший парень, любит ее очень и заботится о ней трогательно.

Истину надо искать, пока человек молод и силен".

Наступление

"Началось наступление на нашем фронте 22 июня, в четыре часа утра... К дате. Самолеты под прикрытием артиллерии бомбили передний край немцев. После артподготовки пошли танки и пехота.

В МСБ первые раненые поступили в 10 часов утра, а потом целый день тянулись без конца: искромсанные, кровавые рубахи и брюки, потные, утомленные лица, промокшие кровью бинты. Опираясь на березовые палки, сбросив по дороге лишний груз ботинок, качаясь от потери крови и усталости, со всех сторон к МСБ стекались раненые".

"25 июня 1944 г. Наконец начинается кочевая, фронтовая жизнь. В 15 минут свернули палатку, погрузили барахлишко в машину и - газу, вперед. Только доехали - встречает начсандив: "Не сгружайтесь, следуйте дальше вместе с передовым пунктом. Сегодня для меня третья бессонная ночь - за трое суток спала всего два часа. Стоим на берегу Западной Двины, чтобы не хотеть спать, бегаем окунаться в реку".

"13 июля 1944 г. Здравствуйте, родные! Пишу открыточку в Западной Белоруссии. Завтра, вероятно, будем уже в Литве. За последние три дня наш взвод прошел больше сотни км. Из всего барахла у меня с собой полевая сумка, плащ-палатка, полотенце, мыло, трусики для купания и все".

"16 июля 1944 г. Сегодня ночью бомбили медсанбат. Убит гражданский фельдшер-старичок, хозяин дома, в котором вчера мы "гоняли чай"; ранен лейтенант Свиридко в ногу, руку и голову. Маслова всего завалило, но он остался цел".

"17 июля 1944 г. Двух третей состава уже нет. Убит Бурмистров, погиб геройски: застрелил восьмерых фрицев. Бывший старшина санроты 437-го полка тяжело ранен в живот - вряд ли будет жить. На правом фланге оборону держит санрота. Долгов, эпидемиолог, - начальник обороны".

"18 июля 1944 г. Из письма Бете, сестре. "Шагаем от деревни к деревне. Спим где придется: на улице, в сараях (в домах ночевать у нас запрещено). Конечно, чувствуется, что не на русской территории - пистолет носишь на ремне, еще заставляют гранаты подвешивать".

"20 июля 1944 г. Санрота расположилась в гуще леса. Там еще остались целые банды немецких и латышских шакалов. Ночью на санроту напоролись немецкие разведчики - пришлось санроте занять круговую оборону.

Латвия, Литва

Первый латвийский дом. Бабка в очках недовольно брюзжит и брызжет слюной: зачем зашли к ней пачкать пол. Сразу чувствуешь, что началась Латвия. Солдаты, знающие эти места, говорят: "В 1941-м такие бабки лили в городах кипяток на головы красноармейцам, а те, кто посильнее, строчили с чердаков из пулеметов".

Слава Богу, здесь не все такие. На хуторах много симпатичных и дружелюбных латышей, особенно среди молодежи. Русский язык они, конечно, не знают - по-русски говорят только старики.

"24 июля 1944 г. Путь дивизии причудлив - то мы в Латвии, то в Белоруссии, то в Польше, то в Литве. В большинстве домов людей нет - удрали и сами дали немцам дома заминировать".

"30 июля 1944 г. Сегодня утром Лев Николаевич мне сказал, что он меня "немножко любит". Я просто молчала, потом сказала правду, что я не знаю, как определить мое отношение к нему. Ни с кем мне не бывает так хорошо и интересно, как с ним..."

Ольга Киреевская пережила здесь оккупацию. Рассказала, как пьяные латыши грабили евреев. Делали облаву по городу, пойманных согнали в крепость, чтобы на следующий день отправить в Германию. Вечером в крепость пришли два пьяных латыша и стали избивать народ, насиловать девушек. Проезжал мимо какой-то немецкий визитер, увидел за проволокой ревущих девушек и навел кое-какой порядок, усмирил латышей".

"2 августа 1944 г. Лев Николаевич знакомил меня с обстановкой и опять о том, что с латышами надо быть настороже: одна латышка напоила четырех наших бойцов отравленным молоком. Поймали одного гражданского с пистолетом. Он сказал, что ему изменила жена, и он ее хочет застрелить. Повели его домой к жене. А она увидела из окна, что к ней идет целая группа красноармейцев, выхватила гранату и в наших - хорошо, что никто не пострадал. Женщину расстреляли на месте, а мужчину забрали".

"31 августа 1944 г. Модная портниха из Шяуляя пытается льстить: "Русская девушка, а такая красивая, "не топорна". После войны приезжай Литва - хорошего кавалера тебе найдем".

"1 сентября 1944 г. Напряжение между мной и Львом Николаевичем все растет и передается всему нашему санитарному взводу. Я не имею права облегчить его страдания, чтобы не принести страдания людям, ждущим его дома".

* * *

"6 октября 1944 г. Все ребята подтрунивают над Юдиным: как только появляются самолеты, он начинает гадать, чьи они, и если хоть кто-то скажет, что, вероятно, немецкие, Юдин бежит прятаться в щель".

"18 октября 1944 г. Допрашивала двух пленных австрийцев".

"22 октября 1944 г. Получила письмо от Алексея, его наградили орденом Отечественной войны II степени - очень радуюсь за него.

Условия последнего наступления - собачьи. Грязь, дождь, шалаш, где 8 мужчин и ты одна. Со стен льются потоки дождя. Ночью вода в котелке замерзает. Сплю, только когда под боком Лев Николаевич. Я ему очень верю - знаю, что он меня пальцем не тронет, и как-то не страшно летящих снарядов, бомб, когда он рядом".

"25 октября 1944 г. Какой-то гвардии майор, осетин, пытался ухаживать за мной и старался доказать, что, вероятно, мой друг редко пишет, потому что нашел другую".

А может, рука отрастет?

"7 ноября 1944 г. Здравствуй, Алешка, дорогой мой! ...Одному раненому танкисту отдала кровь (у нас не было больше крови I группы, а он умирал).

Четыре дня тому назад у меня на глазах снарядом убило девчонку - всего 4 месяца как на фронте: несла медикаменты из аптеки и ей помогал паренек из команды выздоравливающих (он за ней пытался ухаживать). ...Похоронили их рядом. Одного нашего шофера ранило осколком в спину. Сама его перевязывала, тащила в операционную, а он прожил всего несколько часов. Все такие молодые.

Сегодня выдали нам по случаю праздника по 100 г. И хотя я не переношу водку, решила выпить, потому что тост был: "За скорую встречу с самым дорогим каждому человеком". Сделалось мне грустно-грустно и почувствовала себя маленькой и беззащитной, а от того, что ты так далеко, захотелось плакать...

По поводу наших успехов был приказ Сталина - конечно, приятно. И все-таки у нас в Прибалтике 30 окруженных дивизий еще "недомолочены". Мы находимся на самом острие клина, так что достается немного больше, чем другим. ...Приходится кончать - рядом обрушилась большая землянка, надо идти откапывать людей".

"14 ноября 1944 г. Здравствуйте, дорогие папа, мама и Бета. Сейчас уже работаю не в МСБ, а в отдельном саперном батальоне ст. фельдшером. Бесконечные переезды, даже не успеваем себе вырыть землянок - так и живем на улице, а сейчас уже начинается зима, выпал снег".

"15 ноября 1944 г. Пять дней в малой перевязочной во время потока раненых. Обморок, чего со мной никогда не бывало. Нервное перенапряжение. Гибель Шуры, Жорки и Павлика и многое другое - личное... Все чужое - ненавистная Прибалтика и ни одного близкого человека. От Льва Николаевича сама ушла, потому что так надо".

Чтобы не травить человеку душу - так объяснит она потом уход.

"26 ноября 1944 г. Привет, Алеша! Пока мне, слава Богу, везет... правда, один раз шинель осколками порвало..."

Крупно повезло - первый раз.

"27 ноября 1944 г. Грязь, дождь, сырость окончательно довели пехоту, ее невозможно поднять. Пока поднимут одного, второй засыпает.

Проводила помывку в бане. Снаряд разорвался в шести метрах. Убил солдата. Подбежала к нему - тело еще теплое, а мозги все вытекли. В этот же день убило шофера командующего артиллерией. Шуре из хозчасти оторвало руку. В МСБ вырезали ей весь плечевой сустав и лопатку - ну, кому она теперь нужна такая, без родных.

Валя прокомментировала: "Бог сирот жалеет, а счастья не дает".

А Шура наивно спрашивает: "А может быть, все-таки рука отрастет?" Мурашки по телу от этих слов".

"30 ноября 1944 г. ...Случайный выстрел, пуля прошла в рукав шинели и не зацепила. Не успела даже перепугаться. Судьба, значит, такая моя..."

Опять крупно повезло. Но - Бог троицу любит...

Восточная Пруссия

"24 декабря 1944 г. Здравствуй, Алеша! Вчера перешли границу Германии и вступили в Восточную Пруссию. Программа максимум осталась та же: если сохранится на плечах голова, наверное, буду психотерапевтом. Если останусь инвалидом, даже тогда буду хотеть жить, потому что очень хочется видеть, что же будет после войны, ведь недаром столько хороших людей отдали свои жизни.

В отношении остального, что двадцать раз говорить: глупый, никого у меня, кроме тебя, нет".

"27 декабря 1944 г. Поговорила с Львом Николаевичем всего полчаса. Говорит, что все в порядке, а сам боится поднять глаза, чтобы я не увидела, как ему плохо. Писем из дома нет уже два месяца".

"28 декабря 1944 г. Как только никого нет, достаю Алешкину фотокарточку и смотрю без конца. Портрет оживает и из рамы выходит живой человек".

"2 января 1945 г. Попытка меня сватать. Блинов, как начальник отдела кадров, считает своей обязанностью соединять хороших людей, и вот он решил поженить Дружника на мне. Я сказала, что такие жизненно важные вопросы буду решать после войны.

Как как батальон как раз вернулся с задания, решили именно сегодня встретить Новый год. Все перепились, и никаких танцев не было.

Среди рядовых я чувствую себя как-то лучше".

"14 января 1945 г. Получила медаль "За боевые заслуги" и звание лейтенанта".

"15 января 1945 г. Решила во что бы то ни стало идти с саперами на задание - заминировать проходы на нейтралке.

Вечером меня встречают: "Доктор Дружник и лейтенант Дроздов убиты. Тяжело ранены Бедин, Шаталов и еще двое. Смерть Дружника и Дроздова оказалась внезапной. Несколько часов назад ушли из батальона жизнерадостные парни. Дружник шутил: "Вот людей ранит, убивает, а я маленький, до меня снаряд или не долетит или перелетит". И вот лежат трупы с залитыми кровью, серыми лицами.

Подорвался сапер Демчук. Шел впереди с миноискателем, и почему-то он у него не взял эту мину. Оторвало правую ногу чуть ниже колена. Крепкий парень - даже не вскрикнул, а когда перевязывали культю, сказал только: "Нога как зенитная пушка".

"20 января 1945 г. Немцы, отходя, рвут мосты. Работы саперам будет много. Послала по почте успокаивающее письмо Льву Николаевичу, нашла и вложила васильки.

Вечером притащили патефон. Командир роты разведчиков Алексей Седых ухаживал усиленнее, чем обычно. Спросила, почему разведчики так безбожно пьют? Говорит: все равно все погибнут. Вероятность смерти в разведке - 90%.

Сагитировали спать прямо у костра. Крепко заснула. А ночью... как будто какой-то безумный сон. Страстный шепот: "Люблю, не отступлюсь все равно". Попытка обнять и поцеловать и этот стон-мольба "дать губы". Это был начальник штаба батальона Седых, он всегда так умел владеть собой. Кругом спят - неудобно поднимать шум. Схватила подушку, закрыла лицо. Но он силой поцеловал меня. От обиды хлынули слезы. Вскочила и без шинели, шапки... лицом в снег".

"22 января 1945 г. В первый раз пришлось побывать под таким жутким артобстрелом. Из узеньких окон подвала было видно, как падали деревья-великаны и носились, как безумные коровы, надрываясь от рева. Весь второй и третий этаж раздолбали. Разведчики-наблюдатели сообщили, что идут три танка и видна цепь пехоты. Заняли оборону у всех окон и дверей. Отбились!.. Перед самым утром нашли возможность немного поспать. Перевернули шкаф, и хватило улечься комбату, верховному, Петро Ивановичу и мне".

* * *

"Переправу наводили прямо на льду. Снаряд ухнул на берегу рядом со мной, свалил огромное дерево и... не разорвался. Все ахают - какая я везучая".

* * *

В третий раз крупно повезло. Лимит Божьей троицы исчерпан?

"3 февраля 1945 г. Негде совершенно приткнуться, пришлось идти в штаб батальона. Легла и опять вспомнилась та безумная ночь. Нет, сейчас все было по-другому. Начштаба укрыл меня шинелями, перинами. А сам сидел у печки и топил ее, чтобы я согрелась. А потом, как виноватый ребенок, стал просить прощения: "Танюша, неужели ты не веришь, что я в силах сделать тебя счастливой?" Я ответила компромиссно, что буду решать личные вопросы после войны. Эту неопределенность он принял как малую надежду. Из пивных немецких стаканов мы выпили молока и на счастье бросили стаканы на пол.

Ни один не разбился".

"4 февраля 1945 г. Остановились в местечке Альбрехтедорф. Расположились возле здания штаба. И вдруг появились немецкие "фердинанды" и за ними немецкие солдаты. Дивизионный начальник артиллерии крикнул мне, чтобы тоже отходила с ними. Но я перевязывала раненых и перетаскивала в укрытие - как я могла бросить их? У командира взвода проникающее ранение в брюшную полость - все кишки наружу. Пришлось вправлять рукой.

Молодые солдаты (молдавское пополнение), ни разу не побывавшие в бою, обезумели от страха при виде крови, буквально повисли на полах моей шинели, умоляя о помощи и мешая мне перевязывать тяжелораненых. Положение казалось безвыходным. Выбора не было, я приготовила пистолет с последним патроном для себя. Ближайший танк был уже в нескольких метрах от нас... Но - сквозь мощные крепостные постройки они не прошли, и мы сумели прорваться, отойти.

К вечеру стрельба стихла. Саперам - новое задание: проверить мины на дороге, по которой должна продвигаться дивизия. Разведчики доложили, что в пределах 8 км немцев нет. И я, несмотря на дневные переживания и настоятельные уговоры офицеров остаться, пошла. Мы с капитаном шли впереди. Вдруг из-за кустов автоматная очередь... Сразу все залегли. Но одна пуля все-таки достала меня, разбила локоть левой руки. Слава Богу, что пуля была неразрывная.

Пришлось отойти, предплечье держалось на каких-то жилочках, левую руку буквально "несла" правой.

Так я поплатилась за плохую работу разведчиков".

В госпиталях

"5 февраля 1945 г. Инстенбург. Начали мне делать операцию - налетели немецкие самолеты и стали бомбить. Медперсонал - в убежище, а меня с носилками оставили на полу у стола. После налета вернулись, сделали два разреза сантиметров по 20 с каждой стороны предплечья. Когда хирург рассек ткани, они "сократились" и сами выбросили пулю. Врачи удивляются: пуля летела с очень близкого расстояния, а ранение несквозное. Она раздробила много костей (локтевую, лучевую, сам сустав) и, видимо, потеряла силу. Кости поставили на место. Наложили гипс".

Отрывок из письма от 19 февраля 1945 г.

"Здравствуй, милая мамочка! ...Температура нормальная. Но плохо сплю: раны болят больше ночью. Только бы добраться до России..."

"25 февраля 1945 г. Каунас. Со мной в палате 9 человек.

Нина Бурмистрова из медсанбата 88 стр. дивизии. Принимали и рассортировывали поток раненых - около 500 человек. Работали без отдыха несколько суток. Неожиданно деревню окружили 11 "фердинандов". По МСБ был дан приказ продолжать работу. Когда немцы подошли совсем близко, отходить было поздно. Замначаптеки спряталась в подвале вместе с 25 девушками.

Ст. лейтенант Бушак застрелилась. Командира МСБ, ведущего хирурга и еще несколько врачей отравили газом в подвале.

Погибли все, за исключением двух девушек.

Первой удалось выскочить Нине. Спряталась под машиной. Приползла еще одна девушка и еще 5 мужчин. Стали отстреливаться.

Нина:

- Пуля пробила бензобак, и бензин стал стекать на одежду. Перезаряжаю, думаю, все равно живой не дамся. Правда, один мужчина вышел, поднял руки. Вечером стихло, вокруг машины куча немецких трупов. Все тело от бензина горит - шагнуть больно.

Рассвет застал в лесу. Встала из канавы, смотрю - человек, русский, лейтенант. Узнал, что я обожжена бензином, быстро принес откуда-то чистую простынь. Мы отошли в сторону - здесь не до стеснения, сняла с себя всю одежду, а он замотал меня в простынь - сделал в виде брюк, а одежду высушил над костром. Уговорились: если один захочет сдаться, другой пристрелит. Обнаружат - врассыпную.

Катя Скакун. Одесситка. Ушла на фронт со 2-го курса индустриального института. Защищала свою Одессу, потом - под Сталинградом. Когда убило командира санвзвода, пошла вперед с автоматчиками. Одну высотку взяли, на второй - перелом костей предплечья. Ехать бы домой после выздоровления, но дом разбит. Девочки, которые оставались в бригаде, все погибли. Опять пошла воевать.

Анфиса Печенкина - высоченная, широкоплечая дивчина. Сибирячка. Детдомовка. На фронт ушла добровольно. Санитар-носильщик. Два раза поднимала батальон в атаку. Вынесла с поля боя много раненых, и ее представили к званию Героя, но документы затерялись. Из 14 девчат в полку в живых остались двое.

Маринка Панфилова. Цыганка. В 15 лет стала партизанской разведчицей (партизанский отряд генерал-майора Шустарья - "Руслан" состоял на 98 процентов из цыган). Цыгане сражались отчаянно. Отец Маринки стал инвалидом, братишка 16 лет без ноги, а самый младший, восьмилетний, бросился с гранатой под танк. У самой Марины на спине следы от 11 ножевых ран.

Закончила школу разведчиков, была помкомвзвода полковой разведки. Какому-то полковнику, который ее домогался, - выстрелила в плечо. Разжаловали. После этого - санинструктор в строевой роте, наводчик орудия. 6 ранений и две контузии. В госпитале, когда она почти умирала, не дала перелить себе русскую кровь. Выручила медсестра-цыганка. Сейчас ранена в "казенную часть" - в ягодицы, не может сидеть. Последствия контузии - кошмарные сны, дико кричит по ночам.

В части, видно, не одному парню вскружила голову, получает письма и с удовольствием читает их нам".

* * *

Таня Атабек, которую только один раз поцеловали в полусне, Марина, которая стреляла в нахального полковника-ухажера, другие, защищавшие не только Родину, но и собственную честь, эти раненные в боях девочки лежат вместе на 4-м этаже госпиталя.

А рядом, на 5-м этаже, лежат другие девочки - с венерическими заболеваниями. У них кличка - ППЖ: походно-полевые жены. Отношение к ним фронтовичек - враждебное.

* * *

"Добрый день, моя любимая сестричка Бетуська! ...Написала большущее письмо Алексею - немного волнует, как он отнесется к моему ранению - ведь это тоже испытание".

* * *

"8 марта 1945 г. Торжественное собрание. Маринку-цыганку притащили на носилках в президиум. Широкоплечая, мощная Анфиса - ее адъютант. С бурным успехом исполнили Маринкину песню:

А эта сволочь ППЖ

Лежит на пятом этаже,

А с чем лежит - я не открою.

Доклад. Остроумный конферансье (рука с колотыми ранами). Потом пьеса "Жена" Кононенко. Третий раз слышу, а только сейчас со сцены дошло: "Кому ты теперь нужна с одной рукой, неужели он не найдет себе здоровую". Готовить себя надо к самому худшему. Так легче будет потом. Посмотрим, что за "счастье" мне так многие пророчили и Маринка-цыганка нагадала.

Черноглазая дивчина, у которой ампутировали ногу, пыталась удушиться на полотенце. Хорошо, Катя подоспела вовремя. Сегодня она весь день курит, говорит, что все равно жить не будет".

"Сегодняшняя ночь тоже беспокойная. С Маринкой было два сердечных припадка. Кричит она во сне очень страшно: "Убили, сволочи, моего братика! Всю Литву за него расстреляю!"

"10 марта 1945 г. Пришла почта. Девчата читают письма. Катюше пишет подруга: "Потеряла я своего Сашку. Своими руками собрала оставшиеся куски мяса, а голову не могли найти. Похоронила. Все готовятся к празднику, а я плету венки на могилу.

В одном углу плачет Анфиска, в другом - Валя, из дома написали, что отец-инвалид после известия о ее ранении тяжело заболел".

* * *

Из письма начштаба С. Сатарова, ухажера-неудачника, в госпиталь Татьяне Атабек от 10 марта 1945 г.: "Поздравляю Вас, дорогая, с награждением орденом Отечественной войны II степени.

Долгоносов (ст. лейтенант) и Юдин погибли".

Юдин, который боялся всяких военных звуков - самолетов, снарядов, пуль, который раньше всех успевал спрятаться в любую щель, надо же - погиб в самом конце войны.

* * *

"13 марта 1945 г. Гипс такой толстый и сложный, что снимали три человека, и все выбились из сил. Когда наконец сняли эту белую броню, меня всю трясло, как в лихорадке. Сразу хлынула кровь - думала, из раны. А это, оказывается, такое сильное раздражение - пузыри кровавые, как от ожога. На руку страшно смотреть - тоненькая, а на месте раны и перелома - как бутылка. А главное, кости не срослись...

Как ни утешай себя - урод уродом.

А Нинка Бурмистрова - "женская практичность" - утешает: "Ну и что? Я переписывалась с 13 парнями. А сейчас осталось шестеро, ну и что!"

* * *

Маринка-цыганка тяжело переживает, что Анатолий, возлюбленный, перестал писать: "Испугался, видно, что у меня нет "казенной части". Она очень опасается, что может потерять еще и ногу, которая растет из этой самой казенной части. Написать самой не позволяет гордость.

Почти у каждой своя беспросветная госпитальная печаль.

Забыв на время о своем личном искалеченном войной, девочки собираются вместе и пишут коллективное письмо матери Анатолия, в надежде, что она передаст письмо сыну.

* * *

"18 марта 1945 г. Опять наложили гипс, опять больше чем на месяц. Снова понадеялась на свою выносливость - отказалась от морфия. Три человека стали мне ломать и выворачивать кости.

Истину надо искать, пока не ушла молодость, энергия. Значит сейчас, когда бываешь беспомощна. К счастью или к несчастью, моя любовь для меня так же велика, как сама жизнь. Я ненавижу копаться в своих чувствах, пытаться словами выразить невыразимое, но я и не могу жить без ясности.

Достаточно книги, одной мысли, и я тогда оживаю, живу... истинно так".

* * *

Новость, большущая новость - сегодня эвакуация тяжелораненых. Расставание со 2-й палатой - такое жаркое, слезы, как будто бы все девять человек провоевали вместе всю войну.

Маринка-цыганка получила письмо, цитирует своего Анатолия: "Ну и наплевать, если останешься с одной ногой, зато у меня две".

Возвращение

"Санитарный поезд миновал Литву, Латвию, и вот едем по родной белорусской земле. Я уже почти в России, в Москве.

Лена, соседка моя, тоже из нашего госпиталя, только из другой палаты. Москвичка. Начинала воевать в партизанском отряде. Дважды бежала из немецкого концлагеря. Камера смертников. Потом - санинструктор в танковом полку, а муж - командир полка. Ворвались в населенный пункт, занятый немцами. По самоходке, на которой она сидела, дали очередь. Одна пуля попала Лене в грудь, другая - в живот, а третья - в руку, а в спину еще - осколки. Месяц она пролежала в тяжелейшем состоянии. Муж безуспешно разыскивал ее, думал, что погибла. Потом два раза приезжал к ней в госпиталь, в Каунас - за 300 км.

Отец ее и два старших брата убиты. Сестренки были отправлены на лето в Смоленскую область. Старшая подорвалась на мине, младшую контузило, мать привезла ее больную домой. Теперь дома, в Москве - мать, больная младшая сестра и брат с 1925 г. - инвалид. Мечта Лены - попасть в госпиталь в Москву.

Немного пооткровенничали с Леной - она читала мне письмо своего мужа, он писал ей, когда она была в безнадежном состоянии в госпитале в Каунасе. Только болтуны могут утверждать, что на фронте не может быть настоящей любви. Поэзию этой любви еще воспоют поэты тонко и глубоко".

* * *

Права оказалась Таня Атабек, в России родилась лучшая в мире фронтовая лирика, начиная от "Жди меня" и до бесконечности.

* * *

"Ночью до часу разговор в соседнем купе о судьбе калек... Скорее, ужасно хочу скорее получить письмо от Алексея. Хочу узнать, что покалеченная рука не помеха нашей любви. Я хотя и верю Алешке больше, чем всем, но все-таки маленькое сомнение гложет..."

"24 марта 1945 г. Драка в вагоне после принятия спиртного. Душераздирающий вой и крик. Разорванные рубашки, разбитые гипсы, кровь. Перекосившееся, совершенно неузнаваемое лицо контуженного Гриши, в руках полено и взор, блуждающий по верхним полкам: "Г-гд-де он?" А полчаса назад был совершенно нормальным тихим человеком. Господи, сколько после войны будет таких психических калек - ведь почти каждый перенес одну-две контузии!"

* * *

И опять права оказалась девочка, все предчувствовала. Всю Россию заполнили "психические" и физические калеки. Они разбрелись по улицам и дворам, по электричкам, автобусам, трамваям. Каждый городок в России, даже самый маленький, имел своего сумасшедшего.

"Истерика с Шурой. Несколько мужчин еле удерживали ее. Один раз она вырвалась и так стукнула ногой о верхнюю полку, что сорвала все крючки".

Москва

"Ст. Андроновка. В Москве отказались снимать раненых. Только одну Полину (танкиста, заряжающую) - у нее в Москве ребенок.

Ребята посоветовали мне "отстать от поезда".

Решилась. Когда Лена узнала о моем плане, стала умолять взять ее с собой. Как я ее ни отговаривала - ведь у нее такое тяжелое ранение, две операции, она - ни в какую. К