Владимир Короленко

В бытность моей работы в Одесском литературном музее мне пришлось побывать в Полтаве, в доме-музее Владимира Галактионовича Короленко, где писатель жил последние двадцать лет. Сотрудники музея показали мне пулевое отверстие над дверным проемом в коридоре. Во время Гражданской войны два вооруженных бандита проникли в дом Короленко, где временно хранились два миллиона рублей, собранных общественными организациями для перевозки детей из голодающей Москвы на Украину. И больной шестидесятишестилетний писатель бросился на грабителя и схватил его за руку. «Затем, — вспоминает В. Г. Короленко, — (…) бандит пытался повернуть револьвер ко мне, а мне удавалось мешать этому. Раздался еще выстрел, который он направил на меня, но который попал в противоположную сторону в дверь… Отчетливо помню, что у меня не было страха, а был сильный гнев». На помощь Владимиру Галактионовичу в борьбе с бандитом сразу кинулась его жена, Евдокия Семеновна, а затем и младшая дочь, Наташа. Соня, старшая дочь писателя, схватив чемоданчик с деньгами, выскочила через окно на улицу и помчалась к соседям. Увидев такой резкий отпор, ошеломлённые бандиты кинулись в бегство. Короленко, схватив свой маленький револьвер, ринулся за бандитами, но жена и дочь силой удержали его, заперев двери.

Что современный читатель знает о жизни и творчестве выдающегося русского писателя-гуманиста Владимира Галактионовича Короленко? К сожалению, не много. В основном мы знакомы с его творчеством только по рассказу «Дети подземелья», который вы не найдете ни в одном собрании сочинений писателя, потому что такого рассказа Короленко не писал. У него есть повесть «В дурном обществе». Для того, чтобы познакомить детей с этим произведением, повесть сократили до размера небольшого рассказа. Сокращение было сделано без участия писателя, и этот рассказ ему не нравился.

Владимир Галактионович Короленко родился 27 июля 1853 года в городе Житомире. Отец писателя, Галактион Афанасьевич, был уездным судьёй, выделяясь в среде мелкого уездного чиновничества своей донкихотской честностью. За это его считали чудаком и даже опасным человеком. На протяжении всей своей жизни таким же непреклонно честным был и Владимир Галактионович. Восемь лет тюрем и ссылок не смогли сломить его волю. Бесстрашие и стремление сохранить незапятнанными свою совесть и честь были определяющими чертами личности Короленко.

Казалось бы, пустая формальность: всем политическим ссыльным нужно подписать присягу на верноподданство новому императору Александру III. Короленко не может пойти против своей совести. В заявлении пермскому губернатору он указал «на беззаконие власти, жертвой которой стали не только члены моей семьи, но и множество встреченных мною людей… Произвол власти вторгается во все отправления жизни, часто самые честные и законные… Ввиду всего изложенного выше, я заявляю отказ дать требуемую от меня присягу. Я не считаю уместным давать какие бы то ни было указания или ставить условия, но считаю своим нравственным правом указать мотивы, по которым совесть запрещает мне произнести требуемое от меня обещание в существующей форме». «Я не мог поступить иначе», — сообщал он тогда в письме к брату. Последовал арест, трудный путь в Восточную Сибирь, тюрьмы и, наконец, поселение в отдалённом районе Якутской области, в слободе Амге. «Делай, что должно и пусть будет, что будет», — девиз, которому Короленко следовал всю жизнь, никогда не оглядываясь на последствия. Потянулись долгие месяцы далёкой ссылки, но неиссякаемая энергия не покидала Короленко и здесь. Пытливо изучал он быт людей, записывал якутские песни и легенды и пытался писать сам. Первый рассказ Короленко «Сон Макара» принёс ему широкую известность. Проведя в ссылке три года, Короленко с семьёй поселяется в Нижнем Новгороде. Один за другим выходят его первые сборники сибирских рассказов, с восторгом принятые читателями.

Писательской работе Короленко всегда сопутствовала его широкая публицистическая деятельность. Придавая большое значение этой стороне своего дела, Короленко писал, что публицистика была для него непосредственным вмешательством в жизнь, отвечала его «желанию… открыть форточку в затхлых помещениях, громко крикнуть, чтобы рассеять кошмарное молчание общества…, защищая права и достоинства человека всюду, где это можно сделать пером».

Делом своей чести считал Короленко защиту вотяков (Мултанский процесс) и столь далекого от них еврея Бейлиса (Дело Бейлиса), несправедливо обвиненных в жертвоприношениях, где в обоих случаях была брошена тень на весь народ; борьбу за отмену смертных приговоров, волной прокатившихся по России после революции 1905 года; спасение людей, попавших в жернова беззакония во время анархии Гражданской войны.

«Люди погибают невинно», — записал Короленко в дневнике по поводу мултанского жертвоприношения. Дело группы удмуртов (вотяков), жителей села Старый Мултан Вятской губернии — одно из громких и памятных судебных дел конца XIX столетия. Оно стало таким благодаря вмешательству в него В.Г. Короленко.

Недалеко от села Старый Мултан был найден обезглавленный труп нищего Матюнина с извлеченными сердцем и легкими. Семеро жителей этого села были обвинены в убийстве с целью жертвоприношения и приговорены к десяти годам каторжных работ.

Узнав о беде мултанских вотяков, Короленко присутствовал на вторичном разбирательстве дела в городе Елабуге в качестве корреспондента. Он был глубоко потрясен повторным обвинительным приговором и предпринял собственное расследование, поехав на место совершения убийства. Ему удалось установить, что убийство сфальсифицировано, и несчастный нищий был уже мертв, когда над трупом совершили надругательство — именно затем, чтобы обвинить вотяков в ритуальном убийстве. Возвратившись в Петербург, Короленко немедленно начал борьбу за спасение невинных крестьян.

«Я весь потонул в деле мултанских вотяков… и теперь ничем не могу заниматься и ни о чем больше думать», — писал Владимир Галактионович Н.Ф. Анненскому.

Короленко написал по Мултанскому делу десять статей и заметок, опубликованных в столичных газетах и выступил в Петербургском антропологическом обществе с докладом о Мултанском деле. Вместе с тем он решил принять личное участие в третьем судебном заседании, взяв на себя этнографическую часть защиты. Короленко произнес в конце процесса две заключительные речи, которые до нас не дошли, так как стенографистки, увлеченные его выступлениями, начисто забыли о своих обязанностях. Процесс закончился оправданием всех подсудимых. После выступления Владимиру Галактионовичу дали телеграмму о смерти маленькой дочери, которую он оставил больной, уезжая на защиту мултанцев. «Папу надломил этот удар. Радость за оправдание удмуртов и горе в своей личной жизни оказались такой «ядовитой смесью» (по выражению отца), которая нарушила равновесие его нервной системы, и он заболел жестокой бессонницей, оставшейся у него в разной степени на всю жизнь…», — вспоминает дочь писателя Наталья Короленко-Ляхович.

В 1893 году Короленко как корреспондент «Нижегородского листка» отправляется на Чикагскую Всемирную Выставку.

16 августа корабль «Урания», на котором Короленко прибыл в Америку, вошел в гавань нью-йоркского залива. На другой день в прессе появилось интервью с Короленко. В статье «One Of The Czar’s Victims» корреспондент газеты «New York Times» представляет читателям Владимира Галактионовича Короленко, человека, проведшего шeсть лет в сибирской ссылке, ставшего затем талантливым писателем, издавшем более двенадцати книг, и рассказ которого «Слепой музыкант» был переведен на английский, немецкий, французский, шведский, польский и другие европейские языки. Он — «красивый мужчина небольшого роста, крепкого телосложения и по внешнему виду способный переносить большие физические лишения… Густая, курчавая, каштановая борода обрамляет лицо Короленко. Волосы густые, слегка вьются, глаза светло-карие. Черты лица мягкие. На лбу у него — никогда не разглаживающиеся морщины, что придаёт ему вид постоянно погруженного в глубокие мысли».

На вопрос: «Почему вас сослали?», Короленко ответил:

— Я не знаю. Я был в то время студентом и полагаю, что, так как я был знаком с кем-то, кого зовут в этой стране «нигилисты», меня просто забрали и отослали за одиннадцать тысяч вёрст как политического преступника.

— Почему вас сослали без суда?

— Не было ни суда, ни объяснения вины. По прошествии шести лет я был возвращён назад. Это также было сделано без объяснений.

— Что вы делали в Сибири?

— Я шил обувь, — сказал Короленко с улыбкой, — пахал в поле. Сеял и жал пшеницу и ел выпеченный из неё хлеб.

Отвечая на вопрос о преследовании евреев в России, писатель сказал, что он против политики гонения евреев.

— В моей книге «Йом Кипур», — заметил Короленко, — я хотел показать, что от русского может быть больше вреда, чем от еврея, если он займет его место. Существует суеверие, что в Йом Кипур приходит чёрт и хватает из синагоги нерадивого еврея. Я выбрал жертвой продавца вина и показал, как чёрт пришёл и схватил его, человека, который своей профессией приносит больше вреда, чем пользы. После еврея на его место пришёл русский, и от него зла оказалось намного больше, чем от его предшественника, и в конце года чёрт вернул еврея, захотев забрать русского.

— Евреев преследуют из-за религиозных соображений?

— Я хотел показать, как пагубно для христианской страны преследовать любого безвинного. Нельзя наказывать человека, если он не совершил злодеяния. Родиться евреем — разве это преступление? В России те, кто родились евреем и отреклись от своей религии, принимая православие, не преследуются. Но очень мало евреев отказываются от своей веры.

— Куда направляются русские евреи, вынужденные оставить Россию?

— В Палестину или в Аргентину — на помощь барона де Герша. Те, кто приехали в Аргентину, пишут, что смена климата настолько трудна, что вытерпеть это очень тяжело.

— Расскажите, пожалуйста, о вашей последней книге.

— Последние статьи, что я написал, появились на страницах журнала. Это серия очерков «В голодный год». Я не знаю, разрешат ли мне отпечатать их в виде книги или нет. Если не будет никаких возражений, то это, вероятно, возможно. Существуют очень суровые правила относительно цензуры. Книги менее чем в сто шестьдесят страниц не разрешено печатать до тех пор, пока цензор не прочтёт рукопись и не найдет в ней никакого антиправительственного содержания.

В силу своей скромности Владимир Галактионович не рассказал интервьюеру, что очерки «В голодный год» написаны непосредственно по личным впечатлениям и связаны с той работой по оказанию помощи голодающим крестьянам, которую Короленко вёл в 1892 году в сёлах Лукояновского уезда Нижегородской губернии. «Приступая к этим очеркам голодного года, — писал он впоследствии, — я имел в виду не только привлекать пожертвования в пользу голодающих, но ещё поставить перед обществом, а может быть и перед правительством, потрясающую картину земельной неурядицы и нищеты земледельческого населения на лучших землях».

Кроме «New York Times» о приезде писателя в Америку сообщалось в газетах «New York Herald», «Tribune», «World», еженедельнике «Speaker» и др.

Публикации в центральных нью-йоркских газетах с критикой самодержавия не сулили Короленко ничего хорошего в России, и он решил поскорее уехать из Нью-Йорка в Чикаго. В Чикаго Владимир Галактионович внимательно осмотрел интернациональный отдел выставки и встретился со знакомыми русскими эмигрантами.

По возвращении на родину опасения Владимира Галактионовича подтвердились. Он подвергся унизительному обыску и был вызван для объяснений в департамент полиции в Петербург. Об этом событии Короленко записал в дневнике: «Перевёртывали всё, брали в руки всякую бумажку, развёртывали бумаги, заглянули в письма, на что таможенный досмотр не давал никакого права. Молодой таможенный щенок усердствовал совсем не в меру. Схватился за коробку, в которой лежали детские куклы. В коробке с куклами может скрываться революция. Таковы были первые впечатления в дорогом отечестве».

А впечатления от пребывания писателя в Америке переданы Короленко в очерках и незаконченной повести, но с наибольшей полнотой они отражены в рассказе «Без языка», где зарисовки Америки, особенно — Нью-Йорка, даны глазами его героев. «Эта книга не об Америке, а о том, как Америка представляется на первый взгляд простому человеку из России», — писал Короленко впоследствии. И хотя он утверждает, что его знакомство с Америкой кратковременно и недостаточно, зарисовки Нью-Йорка столетней давности, жизнь и проблемы эмигрантов из России, и простых крестьян, и бедных евреев, можно узнать по этому рассказу. Только в Америке его герои обрели свободу, к которой так стремились, и землю, о которой они могли только мечтать у себя на родине. В Америке неграмотный украинский крестьянин становится уважаемым человеком и фермером, а находившийся на самом дне социальной лестницы еврей, которого на родине презрительно звали Берко, здесь — достопочтенный мистер Берк.

Еврей, как герой произведения, в этом рассказе не случаен. В интервью с американским журналистом Короленко чётко определил своё отношение к еврейскому вопросу, и еврейская тема занимала особое место в жизни и творчестве писателя. Уже в раннем рассказе «Cказание о флоре, Агриппе и Менахеме, сыне Иегуды» и в лирической сказке «Cудный день» («Йом-Кипур») Короленко в художественной форме выразил свой взгляд на антисемитизм, особенно обострившийся в те годы. «Бороться нужно со злом, а не с той одеждой, в которой оно ходит», — писал Владимир Галактионович в 1890 году.

Весна 1903 года ознаменовалась волной еврейских погромов в Молдавии и на юге Малороссии. 6 и 7 апреля погром проходил в Кишиневе, где отличался особой свирепостью. Короленко был глубоко взволнован кишиневским погромом, но поехать в Кишинев тогда не смог. 30 апреля после тяжелой болезни умерла мать Владимира Галактионовича. Однако мысль об этих событиях не оставляла Короленко. В письмах Ф.Д. Батюшкову он позднее писал, что не мог ни о чем свободно думать, пока не отдаст дань этому «болящему вопросу». 10 июня Владимир Галактионович приезжает в Кишинев и пишет родным: «Не знаю, успею ли, но мне хочется написать то, что я здесь вижу и чувствую, и написать так, в виде отдельных непосредственных набросков, без претензии дать сколько-нибудь исчерпывающую картину».

Уже в Кишиневе Короленко набрасывает в тетради своего дневника черновик очерка «Дом № 13». Читать эти строки без содрогания нельзя, но я рискну привести здесь небольшой абзац:

«Евреи заметались, «как мыши в ловушке», — выражение одного из кишиневских христиан, веселого человека, который и в подобных эпизодах находит поводы для веселья…

Они стали бегать кругом по крыше, перебегая то в сторону двора, то появляясь над улицей. А за ними бегали громилы. Берлацкого первого ранил тот же сосед, который нанес удар Гриншпуну. А один из громил кидал под ноги бегавших синий умывальный таз, который лежал на крыше еще два месяца спустя после погрома… Таз ударялся о крышу и звенел. — И, вероятно, толпа смеялась…

Наконец, всех троих кинули с крыши. Хайка попала в гору пуха во дворе и осталась жива. Раненые Маклин и Берлацкий ушиблись при падении, а затем подлая толпа охочих палачей добила их дрючками и со смехом закидала горой пуха. Потом на это место вылили несколько бочек вина, и несчастные жертвы (о Маклине говорят положительно, что он несколько часов был еще жив) задыхались в этой грязной луже из уличной пыли, вина и пуха».

Когда в октябре 1905 года в Полтаве ожидался еврейский погром, Владимир Галактионович три самых решительных дня провел на базаре, удерживая толпу от кровавых действий, пожимая руку на прощание особенно рьяным мужикам. Один из них растеряно сказал, что не знает, как ему теперь быть, «потому что не можно бить жидiв тиею рукою, що Короленко пожав».

В 1913 году Короленко пришлось лично сразиться с «воинствующим антисемитизмом». На знаменитом процессе, который потряс тогда всю Россию, киевского еврея Бейлиса обвинили в ритуальном убийстве христианского мальчика Андрея Ющинского, потому что евреям, якобы, была нужна христианская кровь для мацы. Процесс был инспирирован киевскими черносотенцами при содействии высших властей, в том числе министра юстиции Щегловитова. Дело это уже больше двух лет волновало всё общество.

В 1911 году, ввиду предстоящего процесса, в Петербурге проходили совещания юристов и прогрессивных писателей. Владимир Галактионович Короленко, который участвовал в этих совещаниях, составил текст коллективного протеста, озаглавленный «К русскому обществу (по поводу кровавого навета на евреев)». Протест этот был опубликован за многими подписями писателей, ученых и общественных деятелей. В декабре того же 1911 года в «Русском Богатстве» появилась статья Короленко «К вопросу о ритуальных убийствах», посвященная истории происхождения легенд о разного рода ритуальных убийствах.

По мере приближения процесса к Короленко стали обращаться с просьбами лично выступить на суде в защиту Бейлиса. Владимир Галактионович тоже подумывал об этом. Но в то время у него обострилась болезнь сердца, и лечащие врачи старались удержать его от поездки в Киев. Личное выступление на процессе стало невозможным, и Короленко вернулся домой, в Полтаву. Но и здесь беспокойство не покидало его. «…Сидеть здесь и только читать газеты не могу», — писал он сестре.

Владимир Галактионович приехал в Киев 11 октября 1913 года и оставался в городе до конца процесса. На суде он присутствовал в качестве журналиста. «Нахожусь в Киеве собственно потому, — писал он Ф.Д.Батюшкову, — что не мог бы себе во время этой подлости найти место в Полтаве. Нашел ли место здесь? — не скажу. Но все-таки, хоть вижу собственными глазами».

Начиная с 20 октября в столичных газетах стали появляться корреспонденции В.Г.Короленко, посвященные происходящему процессу. Они привлекли к «Делу Бейлиса» огромное, напряженное внимание всей России. За одну из статей, опубликованную под названием «Господа присяжные заседатели» и разоблачавшую фальсификацию состава присяжных, писатель был привлечен к суду. Суд угрожал Владимиру Галактионовичу вплоть до 1917 года и был отменен февральской революцией.

Судебное разбирательство по делу Бейлиса проходило с 25 сентября по 28 октября 1913 года.

Возглавлял процесс симпатизировавший черносотенцам председатель киевского окружного суда В.А. Болдырев. В качестве «ученых экспертов» суд привлек зоологических антисемитов, которые настаивали на том, что у евреев якобы существуют ритуальные убийства. Истинные виновники смерти мальчика — преступники из воровской банды — были приглашены в качестве свидетелей. Суд пытался отвести от них любой намёк вины. «Все это волнует, раздражает, печалит… Это прямо какая-то Лысая гора, а не суд», — писал Короленко своим близким. Однако он не терял надежды на то, что даже темные и предубежденные присяжные разглядят правду.

Процесс закончился 28 октября. Черносотенные организации, ожидавшие обвинительного приговора, готовились к погрому. Он должен был начаться немедленно после обвинения Бейлиса. Все ждали решения присяжных.

«Присяжные ответили…», — так называлась последняя корреспонденция Короленко по «Делу Бейлиса»:

«Среди величайшего напряжения заканчивается дело Бейлиса. Мимо суда прекращено всякое движение. Не пропускаются даже вагоны трамвая. На улицах — наряды конной и пешей полиции, на четыре часа в Софийском соборе назначена с участием архиерея панихида по убиенном младенце Андрюше Ющинском. В перспективе улицы, на которой находится суд, густо чернеет пятно народа у стен Софийского собора. Кое-где над толпой вспыхивают факелы. Сумерки спускаются среди тягостного волнения.

Становится известно, что председательское резюме резко и определенно обвинительное. После протеста защиты председатель решает дополнить своё резюме, но Замысловский возражает, и председатель отказывается. Присяжные ушли под впечатлением односторонней речи. Настроение в суде еще более напрягается, передаваясь и городу.

Около шести часов стремительно выбегают репортеры. Разносится молнией известие, что Бейлис оправдан. Внезапно физиономия улиц меняется. Виднеются многочисленные кучки народа, поздравляющие друг друга. Русские и евреи сливаются в общей радости. Погромное пятно у собора сразу теряет свое мрачное значение. Кошмары тускнеют. Исключительность состава присяжных еще подчеркивает значение оправдания».

Дочь писателя, Софья Владимировна, вспоминала, что из зала суда Владимир Галактионович с женой возвращались в гостиницу, где они остановились, на бричке. Ликующая толпа выпрягла бричку и донесла ее на руках в гостиницу. Трамвайное движение было перекрыто на несколько часов.

В июле 1913 года широко отмечалось 60-летие со дня рождения Короленко. Русская пресса называла писателя «солнцем русской литературы». Иван Алексеевич Бунин на вопрос корреспондента, что он думает о Короленко, ответил, что он, Бунин, может спокойно жить, потому что в России есть Владимир Галактионович Короленко — «живая совесть русского народа».

Наступил роковой 1917 год. За ним пришли кровавые 1918-1920 годы. Короленко не принял красный террор, называя его «излишней жестокостью». Он доказывал, что постепенный переход к демократии скорее достигнет желанной цели, чем беспощадная борьба классов. С присущей ему откровенностью и бесстрашием Владимир Галактионович это своё мнение высказывал в украинской (в России все печатные издания были национализированы) и зарубежной прессе, чем привлёк внимание Ленина. Ленин с возмущением отнёсся к непримиримой позиции Короленко, написав Горькому в 1919 году: «…Интеллектуальные силы» народа смешались с «силами» буржуазных интеллигентов неправильно. За образец возьму Короленко… Короленко ведь лучший из «околокадетских», почти меньшевик. …Жалкий мещанин, пленённый буржуазными предрассудками!.. Нет. Таким «талантам» не грех посидеть недельки три в тюрьме, если это надо сделать для предупреждения заговоров (вроде Красной горки) и гибели десятков тысяч…» Ленин предложил А.В. Луначарскому встретиться с Владимиром Галактионовичем и объяснить ему директивы партии и правительства. Луначарский был в Полтаве в июне 1920 года и виделся там с Короленко. Они договорились о переписке. Короленко станет посылать Луначарскому письма, где изложит негативные явления политики Советской власти, а Луначарский будет их публиковать. Ни на одно из писем Владимир Галактионович ответа не получил.

Годы Гражданской войны были очень тяжелыми на Украине, где власти менялись чуть ли не каждый день. Короленко постоянно можно было встретить то в контрразведке, то в ревтрибунале, куда он обращался с ходатайствами, пытаясь сделать всё возможное, чтобы спасти людей от грозившей им участи. Во многом Владимиру Галактионовичу содействовал его зять, Константин Иванович Ляхович, муж его младшей дочери Наташи. Он помогал Короленко принимать посетителей, сопровождал его в хождениях по разным инстанциям и исполнял обязанности секретаря. Но вскоре писатель лишился своего верного помощника. Константин Иванович был арестован и препровождён в тюрьму. Несмотря на просьбы и заверения Короленко в его невиновности, большевики не желали освобождать Ляховича. Лишь когда Ляхович заразился в тюрьме сыпным тифом, его милостиво отпустили домой умирать, где он и скончался через несколько дней, 16 апреля 1920 года. Смерть эта была большим ударом для Короленко и тяжело отразилась на его здоровье.

Тем не менее, эти годы были отмечены активной творческой деятельностью писателя. Не обращая внимания на резкое ухудшение здоровья, Короленко продолжал усиленно работать над автобиографическим романом «История моего современника», начатым ещё двадцать лет назад. «Теперь заканчиваю, — сообщал он в письме к Горнфельду от 18 декабря 1920 года, — очень интересный период своих скитаний, — иркутская тюрьма, — где судьба свела меня со всеми напластованиями тогдашней революции, начиная от народников и кончая террористами». К сожалению, «История моего современника», как и многие произведения писателя, осталась незаконченной. Последнюю главу романа Короленко начал писать за два дня до смерти.

Короленко, несомненно, был мастером художественного слова, но злободневные общественно-политические события часто вытесняли его беллетристические планы. Иначе он не мог. И, как он сам говорил в конце жизни, не жалеет, что уходил с художественной тропы на дорогу публициста или на путь непосредственной помощи, была ли это работа в помощь голодающим или борьба против смертных приговоров.

Умер Владимир Галактионович Короленко 25 декабря 1921 года. Ему было всего шестьдесят восемь лет. Критик А. Горнфельд, многие годы работавший с Короленко, писал: «О лучшем произведении Короленко едва ли возможны споры. Лучшее его произведение не «Сон Макара», не «Мороз», не «Без языка»: лучшее его произведение — он сам, его жизнь, его существо. Лучшее — не потому, что моральное, привлекательное, поучительное, но потому, что самое художественное».

И последнее. Собирая информацию о жизни и творчестве Владимира Галактионовича Короленко в Одессе, я прочитала статью Беллы Езерской о том, что в Одессе живут родственники Короленко — дочь и внучка двоюродного брата писателя, Владимира Казимировича Туцевича. Это Ксения Владимировна Мухина и Елизавета Владимировна Белан. И, о чудо, — там был даже их адрес. Я безмерно благодарна вам за это, дорогая Белла Самойловна. И вот — стою в волнении перед их дверью.

Я нашла за этими дверьми поистине бесценный клад. В этом доме бережно хранились книги Короленко с его дарственными надписями, письмо Владимира Галактионовича к Туце вичу и рисунок Короленко. Книги с дарственной надписью писателя и его письмо передала в Одесский литературный музей Елизавета Владимировна, а рисунок — Ксения Владимировна. На рисунке изображена маленькая дочь Туцевича — Люся. Рисунок был сделан в Кронштадте в 1876 году во время первой ссылки Владимира Галактионовича. Позже я выяснила, что это первый известный рисунок писателя. Директор музея Никита Алексеевич Брыгин, узнав о библиографической ценности этого уникального экспоната, предложил провести его через закупочную комиссию музея. Ксения Владимировна, в то время — старый больной человек с мизерной пенсией, отказалась от денег. Она сказала: «Короленко не взял бы деньги, и я не возьму». Как видим, свет души Короленко не погас. Этот огонь светил его современникам, светит нам и нашим детям и будет светить дальше: «…Всё-таки… всё-таки впереди — огни!», потому что «Человек создан для счастья, как птица для полёта». (В.Г. Короленко.)