Андрей Житинкин

Сегодня невозможно ставить Камю, Андреева или обожаемого мной Теннесси Уильямса, невозможно ставить сложную прозу или, скажем, экзистенциальную драматургию, не учитывая того, что зрителю надо все это переварить и он не должен скучать. И хороший драматургический текст имеет смысл только тогда, когда он хорошо энергетически заряжен. Я всегда говорю, что "обманываю", в хорошем смысле, своего зрителя: привлеченный скандалом, иногда слухом - в моих спектаклях много откровенных сцен, много эротики, много странных, иногда даже натуралистических вещей, сделанных умышленно, - зритель уходит со спектакля заряженный уже другим.

Я безумно благодарен своему зрителю, который идет за моими спектаклями из театра в театр. Только в Москве сейчас двенадцать моих спектаклей - в Ермоловском театре, в Театре имени Моссовета, в Сатире, в Вахтанговском, в Табакерке, на Бронной, а также в антрепризе. Такой широкой палитры нет ни у кого, и я не хвастаюсь. Я рад тому обстоятельству, что моих зрителей очень много. Они знают, что если придут на спектакль Житинкина, он их ожидания не обманет. Даже если будет не самая любимая их пьеса или не самые любимые актеры. Потому что даже в эффектной упаковке, иногда скандальной, иногда эпатажной, в глубине будет скрыто очень серьезное содержание.

Я привык к резким высказываниям в свой адрес, и мне это нравится. Люблю, когда моя фамилия будирует. Страшнее другое: когда режиссер ставит годами, а о нем никто не говорит. Я же даю огромное поле деятельности для критиков. Один критик сказал как-то, что Житинкин - это блеф современной режиссуры. То есть я - чеширский кот и как будто исчезаю. Замечательный комплимент. Критики могут сколько угодно ломать свои критические копья, но куда тогда деть мои спектакли? Если говорить о профессионализме критики, то я никогда с ними не вступаю в полемику, потому что сам не позволяю себе быть непрофессионалом.

На сегодняшний день мой зритель голосует ногами. Это западный принцип. Существует жесткий контракт, который невозможно нарушить. И время - деньги. В России привыкли репетировать спектакли годами, и я с этим борюсь. Поэтому и кажется, что много ставлю. А на Западе все так работают. Те режиссеры, которым искренне наплевать, сколько человек сидит в зале, и которые говорят, что они работают на элитарную публику, -блефуют. Потому что это неправда. При полном зале спектакль идет в другом энергетическом режиме, у актеров горят глаза, происходит потрясающий энергообмен со зрителем, и спектакль идет лучше.

Последний мой спектакль "Нежинский - сумасшедший божий клоун" поразил меня странным к нему отношением театральных критиков. Так серьезно они увлеклись формой, не разгадав, по-видимому, сути. И все рецензии облизывали единственную тему - сложность сексуальных взаимоотношений в треугольнике: Дягилев, Ра-мола, Нежинский. Обидно, потому что спектакль - серьезная трагедия художника, и здесь не может быть правых или виноватых. Все свои спектакли я выстраиваю так, чтобы сразу невозможно было сказать, кто нравственен, а кто нет. А уж в этой истории, случившейся почти век назад, да еще в закулисном мире, нет никаких приоритетов. Поэтому я, заставив самого зрителя стать соучастником событий, отдал ему на откуп право решать, с кем он - с Дягилевым, с Нежинским или с Рамолой. С Рамолой, которая заставила мужа совершить побег из балетного мира, предложив ему семью, дом, ребенка, что естественно и нормально для развития любого индивидуума. Но, сделав это, Рамола лишила художника воздуха, в котором он находился. И он начал умирать, потому что без искусства, в данном случае без танца, Ваца - ничто. С другой стороны, нельзя говорить, что виноват Дягилев, стоит только прочитать одну строку из дневника Нежинского: Дягилев -монстр, я его ненавижу, люблю. На Западе опубликованы мемуары князя Львова, из которых понятно, что до Дягилева у Нежинского уже была такая жизнь. И вины Дягилева, что он как-то переориентировал Вацу нет. Наоборот, он ему подарил мир. И свои "Русские сезоны" придумал, чтобы сумел блеснуть Ваца. Начав с оперы, с Шаляпина, с "Бориса Годунова", Дягилев не получил такого резонанса. И вообще я глубоко убежден: очень многое, что происходит в искусстве, - глубинные вещи. Многое непонятно и замешано на любви. Потому что часто наркотиком для художника является любовь. И к этому надо относиться серьезно. Многие шедевры рождались только под бременем этого чувства.

В начале девяностых я поставил очень скандальный спектакль - "Игра в жмурики" нашего парижского эмигранта Михаила Волохова. Во-лохов доводит до абсолюта заветы Станиславского о правде жизни. И мне перед спектаклем приходилось выходить на сцену и разговаривать со зрителями, потому что необходимо было вывести из зала детей. Спектакль основан на ненормативной лексике. Два вохровца сидят в морге и коротают ночь. Понятно, что их язык -это не язык театра, это не язык актеров. А герои не могут по-другому разговаривать и не могут не выпивать. Иначе коллеги затопчут. Это очень жесткий мир. И спектакль - это жесткий поединок в замкнутой ситуации.

Когда спектакль вышел, был скандал. А для меня состоялся лексический эксперимент, потому что я смог доказать, что уже на двенадцатой минуте никто не обращает внимания на эту лексику, если точно собран конфликт, если точно выстроен поединок, если сыграно глубоко. Играли блестящие ленкомовские актеры Сергей Чонишвили и Андрей Соколов. Сейчас играет другая пара - Сергей Чонишвили и Олег Фомин. Но принцип сохранен.

Как-то играли спектакль "Игра в жмурики" в Сорбонне. И тут уже смеялся я, потому что пригласили славистов, которые шесть лет учили русский язык, а пришли на русский спектакль и ничего не поняли. Сидят с вытаращенными глазами на судорожных лицах, потому что не могут осознать: что же они все это время изучали? С этим спектаклем было много забавных случаев. Однажды была просто трогательная история. Учительница купила билеты, привела целый класс, и когда я резонно посоветовал ей увести ребят из зала, она сказала, что сама уже видела спектакль и привела подростков специально, чтобы они узнали эту лексику в театре, нежели в подворотнях. И она права.

Был еще один потрясающий случай. На одном из спектаклей зритель встал и прошел через весь зал к выходу Актеры выдержали паузу, потому что реакция зрителей - тоже спектакль в спектакле. А этот мужчина не ушел, а встал в кулисе и продолжал смотреть весь спектакль. Сначала я не мог понять этого странного поведения, а в конце спектакля увидел невероятную картину - просто праздник души: он, оказывается, послал человека купить ящик водки. И всем выходившим зрителям наливал пластмассовый стаканчик водки и просил выпить, потому что этот спектакль про него. Кто же знал, что он тоже работал в морге?

Так рождаются мифы о Житинкине. Наутро пара газет написала: Житинкин дошел до того, что спаивает зрителей на собственных спектаклях. На следующий спектакль пришло в два раза больше зрителей, потому что все решили, что Житинкин на каждом спектакле наливает водку. А мне дороже миф обо мне. Миф как миф. Дороже, чем статьи, монографии.

Я стоял у истоков еще некоммерческой антрепризы. Это было даже до того момента, когда два народных артиста на двух стульях занимаются чесом по стране. Начинал в начале девяностых. Тогда смысл антрепризы виделся в том, чтобы играть то, чего невозможно увидеть в государственных театрах. И антреприз у меня очень много.

Я впервые поставил последнюю пьесу Леонида Андреева "Собачий вальс". Это сейчас она идет широко. А тогда... В финале - суицид. Кстати, автор предугадал собственный конец. Эту пьесу Андреев вывез в эмиграцию, и в России она никогда не шла, только в Америке и во Франции. Это был мой первый спектакль в Театре Моссовета. А работая в Ермоловском театре, отдавая дань, я поставил драматургию диссидентов - "Снег недалеко от тюрьмы" Николая Климонтовича. В этом спектакле проститутку-лимитчицу сыграла Лена Яковлева. Именно здесь ее увидел Тодоровский и взял на роль интердевочки. Кстати, в том же гриме, с той же стрижкой. Поэтому фильм "Интердевочка" в некотором смысле документ моего спектакля. Для меня это память о Ермоловском периоде.

Я вернул на московскую сцену Камю. Его "Калигула" впервые была поставлена мной, потом уже Калигулы пошли как грибы. "Роковые яйца" Булгакова я взял и перенес в прозу, сделал драматический вариант. Если говорить о забытых литературных шедеврах, то у меня был спектакль "Желтый ангел" - о Теффи и Аверченко, где блистательно сыграли Нина Дробышева и Анатолий Адоскин. Это был страшный спектакль о том, как они спивались, стучали друг на друга. Никто об этом никогда не говорил, просто существовал какой-то розовый сиропчик ностальгии. А ведь было страшное - сексоты, предательства, самоубийства, наркотики. Об этом спектакль -о трагедии эмиграции и ни в коем случае не о ностальгии по родине.

Пьесу "Нежинский - сумасшедший божий клоун" мне подарил переводчик Виталий Вульф. Он привез ее из Вашингтона. Если бы я не решился ее поставить, никто бы ее не увидел в России никогда. Кстати, ЮНЕСКО этот год объявлен годом гениального русского танцовщика Вацлава Нежинского. И мне приятно, несмотря на самую разную критику, что спектакль прозвучал в год 110-летия со дня рождения Нежинского. Странно, что в России никто на это не откликнулся. Зато Парижский фонд Вацлава Нежинского при ЮНЕСКО вручил Саше Домогарову, исполнителю главной роли, серебряную медаль Вацлава Нежинского, а мне - серебряную медаль Сергея Дягилева. В России больше ни у кого нет таких наград. К нам лично приезжала парижская делегация, привозила из музея настоящую трость Дягилева с серебряным набалдашником. И когда Олег Вавилов, исполнитель роли Дягилева, взял трость, оказалось, что Дягилев был невысокого роста. На Западе очень серьезно относятся к такого рода спектаклям. Но в то же время могила Нежинского была заброшена до нынешнего года. Потому что иногда миф дороже сути. Момент рекламы, промоушена у них важнее самого явления. Что очень современно.

Я снимал сорокаминутный фильм для югославов и небольшую картину для британского телевидения. В одном фильме сам сыграл Лу-кино Висконти. Когда снимался, вспомнил свое актерское прошлое. Но я не играющий тренер, как многие наши режиссеры, как Калягин, например, как Ефремов, Козаков. Кстати, сейчас, когда мы репетируем новый спектакль "Венецианский купец" по Шекспиру, я вижу, как комфортно чувствует себя Михаил Козаков, исполнитель главной роли. Потому что он не должен думать, как выглядит со стороны, потому что есть зеркало - я сижу в зале и подсказываю, помогаю ему, работая на наш общий результат.

Сейчас меня уговорили на кино, и я скоро начну снимать большой кинопроект. Не буду раскрывать фабулу. Там все покрыто мраком, вернее, покров таинственности очень плотный. Но это будет эротико-мистический триллер под названием "Санитар вскрывающий", потому что главный герой работает санитаром в морге. Кстати, я выяснил, что профессия "санитар вскрывающий" действительно существует: сам видел запись в трудовой книжке. Но это только предлагаемые обстоятельства, а история - любовная, и очень жесткая. Кстати! (Задумчиво вскрикивает.) Если все сложится, я с удовольствием посвятил бы эту историю памяти Стенли Кубрика, который оставил нас в этом году За свои фильмы он не получил ни одного "Оскара", а когда ушел, стало понятно, что Кубрик - это целое направление культуры. Что только о нем не писали!

В этом году вышла моя книжечка "99". Это не стихи, не поэзия в чистом виде. И я не претендую на роль поэта. "99" - как поток сознания режиссера, облеченный в поэтическую форму Я называю это поэтическим перформансом. Своего рода игра, особенно для тех, кто смотрит мои спектакли. Они найдут там многие мотивы и импульсы, которые так или иначе проявляются в моем творчестве. Когда что-то подобное крутится в башке - это надо выбросить, выплеснуть и идти дальше. Хорошо, что друзья помогли издать книжечку. Потому что и в этом тоже есть факт определенного прожитого куска жизни. И если это кому-то интересно, я счастлив.

Мой имидж порой живет отдельной жизнью. Я уже устал анализировать, почему сначала я назывался элитарным, потом скандальным, потом стал называться модным. Если всерьез об этом думать, можно сойти с ума. Этим летом, пока был в Америке - а я в Бостоне веду семинары по режиссуре, - мне Указом Президента присвоили звание заслуженного артиста России. Можно спятить по этому поводу, потому что я один из самых маргинальных режиссеров. Если бы Борис Николаевич знал, какие спектакли я ставил... Но это веяние времени, и к тому же сейчас нет цензуры. Раньше за все свои фокусы я был бы сослан в места не столь отдаленные. Просто потому что для меня нет табу в драматургии. Я считаю, что в театре возможно все. Вообще, предметом искусства может быть все. С другой стороны, я не хотел бы ставить спектакли про растление детей, и в моих спектаклях никогда не будет пропаганды насилия. Это несмотря на то, что я ставлю подчас жесткие спектакли.

Спектакль "Признание авантюриста Феликса Круля" по роману Томаса Манна никогда не ставился даже на Западе. А у меня Сережа Безруков, сыграв эволюцию от солнечного обаятельного мальчика Феликса до монстра, вызывая отторжение в зале, в финале читает по-немецки кусок из "Майн Камф". Даже те, кто не понимает, что это Гитлер, чувствуют кожей невероятное напряжение, неприятие. Что и было мне нужно, чтобы развенчать этот миф. Миф немецких светловолосых красивых мальчиков. Именно почему и был назначен на роль красавец Безруков. Потому что одно из открытий XX века, наряду с космосом, с генетикой, теорией относительности, - обаяние зла. Есть целый пласт художников в литературе - это Жан Жене, Генри Миллер и т.д., которые первыми вскрыли проблему, что зло может быть очень обаятельным.

Я ничего не боюсь делать в своих спектаклях - они могут быть насыщены разными, даже подчас не театральными элементами, и я не боюсь шоковых вещей, натуралистичных, потому что пользуюсь формулой Льва Толстого: можно как угодно нагнетать безнравственную ситуацию, если в финале есть нравственный выход. Все! И когда наивные зрители задают вопрос - умер ли Джорж Дюруа в финале спектакля "Милый друг" по Мопассану, я улыбаюсь и не продолжаю эту тему Потому что если зритель понял на этом уровне, пусть он там и остается. Но в принципе Мопассан не дописал свой роман, и мы имели право на некую метафору Я же не исключаю, что Дюруа может встать, отряхнуться и пойти дальше. Опять через будуары, через постели высоких особ. Поползет по этой карьерной лестнице. Мне был важен этот знак, эта метафора, эта борьба бога и дьявола в нем. В финале любого спектакля я отпускаю зрителя с ощущениями света и того, что в этом мире есть вещи праведные и неправедные, что легко обмануться и заиграться в неправильные вещи, особенно если у них яркая, классная форма.

Один из моих любимых театров. На сегодняшний день, если говорить о поколении тридцатилетних, у Табакова самая сильная труппа. Не случайно я поставил там три спектакля. Это "Псих" - инсценизация одноименного романа, вышедшего в Америке, о русской психушке. С точки зрения русской ментальности - это самое страшное в мире. В спектакле заняты Дуся Германова, Сергей Чонишвили, Виталик Егоров, Ольга Блок, Настя Заворотнюк. И что ни роль, то шедевр. Конечно, в центре Безруков, который вынужден вот уже почти сто спектаклей в финале вешаться. Я за него иногда боюсь, потому что в результате этого, конечно, происходят определенные сдвиги в психике актера. Но вижу что он крепкий и нормальный человек.

У меня он играет главные роли. В "Старом квартале" - главную роль писателя, молодого Теннесси Уильямса, в "Психе" - мальчика Сашу, будущего писателя, который так заигрался в опасные игры, что лег в психушку чтобы написать романчик и получить Нобелевскую премию, и не смог выскочить из этого страшного круга. И, наконец, в "Феликсе Круле".

Обожаю в своих спектаклях соединять стариков с молодежью. Вот у меня в "Милом друге" компания: все наши народные - Терехова, Иванов, Адоскин, и тут же звезды среднего поколения - Домогаров, Ильин, Кузнецова, Пшенкин, Канышева, и самые начинающие -Родионова, Макаров. Обожаю такой компот. То же самое я сейчас делаю в "Венецианском купце" - Иванов, Линьков, Голобородько, Адоскин, Ильин, Домогаров, Крюкова, и наши самые молодые, которые делают свои первые шаги на сцене. Я счастлив, что в одном независимом проекте мне удалось поработать с гениальным русским актером Иннокентием Михайловичем Смоктуновским.

Никогда не отказываю мастерам в бенефисе, даже если это идет вразрез с моим режиссерским амплуа. Просто, как бы пошло это ни звучало, я боюсь, что может прерваться связь времен. Говоря образами, боюсь того, что если старики бросят нам мяч оттуда, а мы его не подхватим, - тогда, конечно, грош нам цена. Бенефисов у меня очень много: Юрию Яковлеву в Театре Вахтангова по пьесе Саймона "Веселый пар", Георгию Жженову по пьесе Пристли "Он пришел", Александру Ширвиндту в Театре Сатиры по пьесе Радзинского "Поле битвы после победы принадлежит мародерам".

Для Людмилы Гурченко я поставил мюзикл "Бюро счастья" по оригинальной идее Агаты Кристи. Кстати, это мечта всей ее жизни -иметь собственный мюзикл. И я рад, что она осуществилась. Я видел много мюзиклов на Бродвее. И должен сказать, что Гурченко - актриса именно этого жанра, и в своей возрастной категории Людмила Марковна не то что способна конкурировать - она вне конкуренции. Она замечательно двигается и существует на сцене, у нее великолепная музыкальность.

Есть бенефис Любе Полищук - спектакль "Квартет для Лауры" уже в антрепризе. Бенефисы Валентины Талызиной, Нины Дробышевой. И критики сколько угодно могут меня в связи с этим упрекать в коммерции. Но для меня тут существует чисто мистическая причина, очень грустная.

Когда-то у меня прямо на спектакле "Калигула" умер Всеволод Семенович Якут. Наш мастодонт отечественной сцены, динозавр, актер старой школы. Это случилось уже после того, как закрылся занавес. Зрителей мы не напугали, к счастью. Всеволод Семенович выпил бокал шампанского, пошел к служебному входу и упал в кулисы. У меня была истерика, ту ночь я никогда не забуду...

А где-то через полгода актеры собрались и позвали меня. И более молодой, спортивный Саша Пашутин, который раньше не видел спектакля, ввелся на роль. Старики тогда мне, очень хорошо помню, сказали, что театральные приметы работают с точностью до наоборот. Они были правы. И вот этот спектакль идет уже девять лет, он долгожитель в моей практике.

Все считают, что Житинкин - плейбой московской сцены: у него так звездно складывается биография, столько спектаклей - по количеству вытеснил даже Виктюка, и "заслуженного" дали в родном театре. Неправда! У меня сначала было актерское образование, и все было непросто: было сложное время, брежневское. Сначала я окончил Щукинское училище с красным дипломом, потом окончил там же режиссерское отделение, тоже с красным дипломом. Но после окончания режиссерского факультета три года закрывали все мои спектакли. Не буду называть театры - неудобно. Наконец, премьера "Калигулы", и вдруг на этом спектакле умирает Якут... У меня был шок, я думал, что больше никогда ничего не выпущу Такая психологическая травма. А спектакль явно сложился, говорили, что его ждет успех. И совершенно другие обстоятельства разрушают его... Естественно, мы не могли продолжать играть этот спектакль. У актеров был шок не меньше моего. Когда такое происходит на сцене... Все же знают, что "Фигаро" уже не играют после Андрея. Хотя и говорят, что счастлив актер, умерший на сцене. Я думаю - более того, этот актер точно попадает в рай. Но мне от этого было не легче.

Единственный вид млекопитающих - человек, имеющий мозг, гипофиз, придумал столько способов самоуничтожения. Вот что значит опасность суперинтеллекта. Самые страшные апокалипсические вещи возникают сейчас, когда речь идет не только о конкретном человеке, а уже о возможной гибели цивилизации, если мы будем не осторожны. Потому что мы можем просто не заметить, как сползем в черную дыру. И что же тогда - ждать нового взрыва во Вселенной, чтобы появилась новая разумная материя? Мы не люди политики, искусство никогда не должно вмешиваться в политику, но мы обязаны дать определенный сигнал, выбросить маячок и сказать: люди, опомнитесь, в мире происходят страшные вещи, и нельзя не обращать на них внимание. Именно поэтому я хочу поставить почти забытую пьесу Шекспира "Венецианский купец", чтобы люди поняли, что одну из вечных проблем - этот еврейский вопрос -. надо раз и навсегда решить в себе самом и больше не тратить на эту националистическую шелуху ни жизнь, ни эмоции, ни чувства.

Однажды я пошутил на репетиции, сказав, что на афише напишем: спектакль посвящается Альберту Макашову На что кто-то из актеров парировал, что лучше тогда - памяти Альберта Макашова. И в этом тоже провокация. Что говорит о том, что спектакль необыкновенно актуален.

У меня есть новая пьеса, которую мне подарил Вульф, - "Голубая комната". Именно эту пьесу играла целый год в Лондоне Николь Кидман, пока снималась у Кубрика с мужем Томом Крузом в фильме "Широко закрытые глаза". И я ее обязательно поставлю.

Эфрос незадолго до смерти в очень узком кругу близких ему людей признался, что всю жизнь ставил один большой спектакль. И если задуматься всерьез, что сказал мастер, станет понятно, что прежде всего он имел в виду свой стиль, который не перепутаешь ни с чем. О себе могу сказать: я имею свою трейд-марк, свой лейбл. И когда говорят о том, что у меня есть особый почерк, - это очень приятно.

Театр Андрея Житинкина существует. Потому что существует метод Житинкина. Как бы к этому легкомысленно ни относиться, я действительно поиграл в жизни, работал с таким количеством разных трупп, со своими традициями, школами, методологиями. И я смог их всех заразить собой, своим методом. И, согласитесь, в театрах, где я ставил даже всего один спектакль, этот спектакль не похож на весь репертуар театра. Например, "Нежинский". Он же совершенно вырывается из контекста Бронной. Это знают и зрители, и актеры, и тем более критики. И в разных театральных труппах, в разных предлагаемых обстоятельствах, с разными актерами мой метод работает. Следовательно, раз он работает, я могу сказать, что есть мой театр. А если говорить собственно о здании театра, тут мы поставим три точки...