Денис Гуцко

– Денис Николаевич, ваш роман – о ломке Советского Союза. Почему именно эту тему вы выбрали?

– Мы ведь все оттуда. Ну кто здесь космополит? Покажите пальцем! У нас у всех корни оттуда, все наши лучшие чувства, все тараканы. Мы все дети этих руин. Глупо себя обманывать. Но за этими политическими перипетиями и потрясениями мы не успели просто по-человечески сесть и все это переварить. У нас не было времени.

– Как ваша семья попала в Грузию?

– Мой дед приехал в Грузию в 14 лет, остался там после того как раскулачили его семью. Я прожил в Грузии до 17 лет, окончил школу и уехал в Ростов-на-Дону. И первое ощущение от России было, что это однозначно чужая страна. В Грузии все вертится вокруг определенной оси, а в России, мне показалось, все пронизывает какой-то хаос.

– Например? Где вы с этим сталкивались?

– Самое простое: в Грузии все делалось по знакомству…

– Это разве хорошо?

– Я не говорю, хорошо это или плохо, но так оно было привычно. Например, если в Грузии ты приходишь «от Ивана Ивановича» (хотя там, скорее всего, присутствовало бы совсем другое имя и отчество) и тебе оказывают какую-то услугу, то максимум, чего от тебя ждут – что ты пригласишь в гости, накроешь стол. Ждут ответной услуги. Здесь же с тебя возьмут втридорога, что называется. Или, например, семья. Любое празднество означало, что соберутся все до седьмого колена, самые дальние родственники. Опять их увидишь, с ними поговоришь. Почувствуешь, где ты в этом мире и куда ушел с прошлого раза, когда вы встречались. Тот преуспел, а этот запил. А у того сын родился. И вот в этой системе координат ты определял себя. Это давало ощущение законченности, уюта. А здесь люди не встречаются, не приглашают друг друга в гости, не знают, какие родственники у них есть.

– Может быть, это индивидуализм европейской культуры?

– Да, наверное. Но я ведь оттуда, я ведь не из Европы. Мне ближе Грузия. Я себя уже не переломаю.

– Какие-нибудь ваши родственники остались там, в Грузии?

– Нет, но осталась учительница литературы, которой я обязан тем, что сейчас получил «Букера». Я был у нее любимчиком, и она заставляла меня писать сочинения, в то время как все читали вслух. А начинали мы с того, что я постоянно стоял в углу. Я был хулиган. Плевался на уроках, из рогатки стрелял. А потом она показала мне, что есть русская литература. И это меня так увлекло, что закончилось (или еще не закончилось?), – словом, привело меня к «Букеру». Я так зачитывался, что бежал с уроков домой, если там ждала книга. Если хоть один человек так побежит к моей книге, я буду считать, что сделал свое дело.