Евгений Ловчев

Содержание

1. Переворачиваем страницу:
2. Еще страничка долой:

Дело шло к вечеру, когда я нагрянул в его офис, имея в карманах диктофон и блокнот с набросками к его мятежному портрету:

<Идеальный режимщик. Никогда не курил. К спиртному каменно равнодушен. За столом на собственной свадьбе пригубил полфужера шампанского>.<.P>

<Женат дважды. Детей двое>.<.P>

<Владеет собственной фирмой>.<.P>

Переворачиваем страницу:

<Вы не поверите, черт возьми! - играет мушкетерскими усами Михаил Боярский. - На тренировках он зверствует так, будто мы настоящие футболисты! Такого возмущенного крика я не слышал>.

Слово тренеру Герману Зонину: <Однажды наша сборная приехала в Бразилию. Утром всей командой собрались на пляж. <Жень, а ты что не с нами?>. <Да я бы с радостью, Герман Семеныч, страсть как тянет искупнуться, на песочке поваляться. Но мне к <Спартаку> готовиться надо - сезон-то в разгаре>. И вместо пляжа побежал кросс. Добавлю, что с мнением Ловчева, это я давно подметил, считаются все и вся, ведь это мнение человека недюжинного>.

<До деньжат он шибко жаден - вот что!> - из разговора в футбольных кулуарах...

Еще страничка долой:

<Я слишком люблю футбол, чтобы в нем работать...>.

<Когда говорят, что в футбольном доме у нас чистота была прямо райская, тут хоть плачь, хоть смейся>.

- Вы вот о <елейных воспоминаниях> высказались...

- Слова мои, да, но добавить хочу. Тогда вы меня до самой точки, надеюсь, поймете. Все эти сказочки хороши только для тех, кто не знает изнанки игры. Я ее тоже не знал, пока смотрел на футбол из окна спартаковского автобуса. Я любил игру - до одури. Игра тоже платила мне взаимностью. Казалось, что благостный этот союз не закончится никогда. Но идиллия хрустнула, как только закончив играть, я вернулся туда уже тренером. Футбол мне открылся тогда как бы с черного хода, где в порядке вещей было пьянствовать с судьями. Или, шаркая ножкой, встречать их в аэропорту, где вместо <здрасьте> с тебя открытым текстом требуют бакшиш. В нагрузку к заявке - таскать в Федерацию деньги с продуктами, лебезить перед кем-то...

- Иначе нельзя было?

- Без грязи, хотите сказать? Именно так я и жил - на лапу никому не давал. И сам не брал. А меня за эти принципы долбали... Но всему есть предел. Как-то я пришел к большому спортивному начальнику, в кабинет с вертушкой. Говорю: <По трухлявой морали существовать не хочу. И не буду. А по-честному не дают>. Выслушал он мою исповедь и говорит: <Если так допекло, уходи, Жень, не мучайся. Все равно не приживешься>.

- И вы ушли?

- И я ушел.

- С чистой совестью, или какое-то пятнышко все-таки было?

- Чуть-чуть однажды не замазался. В Куйбышеве. Очки до зарезу были нужны, вот и завязал натуру в узел - и к соперникам на поклон. Но все это, надо сказать, поломалось, и вовремя. И перед футболом я остался чист.

- Но давайте вернемся к <Спартаку>. В ту самую пору, когда вы были в нем за капитана. Теперь представим: к вам приходит гонец и, молитвенно сложив руки, предлагает щедрую мировую. Очков у вас в избытке, можно и...

- Не-е-е. Разговаривать со мной на эти темы было делом пустым. Году, дай Бог памяти, в 74-м, кажется, <Пахтакор> отчаянно карабкался в восьмерку - рубеж, по тем временам, как раз <мастерский>. Приезжаем в Ташкент. А вечером Саша Минаев приводит ко мне в номер Володю Федорова. <Володь, - говорю, - и не проси даже. Мы своих <мастеров> с боем брали, а не покупали. Так что, извини>. В другой раз Николай Смольников, бакинец, появился: <Коля, а зачем вам ничья, не пойму? <Нефтчи> и так уже вылетел...>. <Не в вылете дело. Жень, у нас, понимаешь, загранка не состоится, если вам проиграем>. <Ну, ты меня знаешь: я по левым делам не специалист>. Но сказать, что все мы без греха, значит соврать. Году где-то в 70-м, по-моему, на финише сезона горел <Черноморец>, на треть состоявший из бывших спартаковцев. И вся команда продала одесситам игру. Кроме троих - Папаева, Абрамова и Ловчева. Мы отдавали мяч вперед, а нам его обратно за спину кидали свои же ребята. В перерыве я подошел к Симоняну: <Никита Палыч, игра продается...>. Потом меня Старостин вызвал: <Ты уверен, что игра продавалась?>. Но это пятно было единственным. На моей памяти - единственным.

- Говорят, что Николай Петрович Старостин, незабвенный спартаковский патриарх, называл вас не иначе, как - идеалистом?

- Это так. Он и относился ко мне хорошо, хотя, конечно, не мог мне простить ухода в <Динамо>... Меня года два уже как не было в команде, когда к нему в кабинет пришел один ушлый журналист из <Советской России>. Он статью против меня как раз стряпал, думал и Старостина приобщить. Выслушав его, Николай Петрович произнес лаконичную фразу, которой, не скрою, я очень горжусь. Вот она: <Ловчев - великий энтузиаст футбола, этим все сказано>.

- Кстати, это вы однажды в раздевалке бутсы в стену швырнули, крича еще, что на поле больше не выйдете? А Старостин с Симоняном рядом стояли. Ведь было такое, Евгений Серафимович?

- Было, я разве отказываюсь, в 1971 году. В тот сезон стряслась со мной одна напасть, ноги сводило. К концу матча так бывало прихватит, хоть зубами их отгрызай. И вот вам, пожалуйста, ситуация: играем на Кубок с <Кайратом>. Два тайма я еще продержался. А на табло - нули. Выходит, еще впереди полчаса дополнительных, которые мне, чувствую, не выдержать.

Попросил я тогда Колю Киселева прикрыть мое место на левом краю обороны. Сам же в середину пошел. А Коля, полузащитник, и по привычке своей все вперед убегал, а в брошенной им зоне тут как тут появляется Олег Долматов и с душой бомбит наши ворота. После игры в раздевалке ко мне подошел Никита Палыч и выдал по первое число. Ну я сижу слушаю. Молчу пока. А внутри уже все закипает: это что такое творится, а? С ногами, понимаешь, полускрюченными я бился, как мог, а теперь на меня такое выслушивать?! Вскочил, бутсы - в стену хрясть! Все! Больше в футбол не играю! Через день вся команда собралась в Тарасовке...

- А вы?

- А я дома остался. На игру, правда, приехал. Купил в кассе билет и весь матч просидел на противоположной от раздевалок трибуне.

- Так и не зашли?

- Нет. После свистка - сразу домой. Ночью не спал, все ворочался. Думал. Вдруг звонок. Снимаю трубку - Старостин: <Женя. Извини, что тревожу так поздно. Не спишь? Меня вот тоже сон не берет. Женя, скажи, известно тебе, что такое <Спартак>?. <Известно, конечно, раз я в нем играю>. <Спешишь, Женя, спешишь, не все так просто. Вот послушай, что я об этом думаю...>. Спокойно, с расстановкой он толковал мне о сути <Спартака>, о том, сколько значит команда в жизни простых людей. И сказал буквально следующее: <Ты можешь обидеться на Симоняна, на меня. Но пойми: Симонян и Старостин - это еще не весь <Спартак>. <Спартак> - это значительно больше и глубже>. Нет, вы только вдумайтесь: это говорил человек, который создал команду, не говоря уже о прочих его заслугах!

- И чем кончилось?

- А тем, что с утра пораньше я поехал в Тарасовку.

- Два сезона прошло, и вы снова в центре скандала. Пенальти... Ловчев разбегается, бьет, и - мяч, как спутник по орбите, заворачивает к угловому флажку...

- Вас что, подробности интересуют? Расскажу... Дело в том, что умные головы, сидящие в Федерации, взялись найти противоядие договорным матчам. Думали-думали, наконец, осенило: если основное время завершилось вничью, значит, дальше надо бить пенальти. Кто больше забьет - тому очко. На следующий год этот вердикт был усовершенствован до полного абсурда: если ничья, то бить по пять пенальти, если снова ничья - каждому по очку. Первая игра была у нас в Донецке. Я - капитан. Закончили по нулям. Анатолий Коньков подходит: <Ну что, как бить будем?>. <Забиваем по три>. Вот тут я договорник, да. Подхожу, значит, к ребятам: <Так, ты - забиваешь, ты - нет...>. Гена Логофет бил последним - мимо, как и надо. Хорошо, по очку получили. В мае выходим на тбилисцев. Опять - 0:0. Опять пенальти. Кахи Асатиани подходит: <Как бьем?>. <По три в цель>. <Лады>. Возвращаюсь к ребятам: <Так, ты - забиваешь, ты - нет. Гена, ты мимо>. <Жень, я в прошлый раз уже не забивал - все, хватит>. Хватит, так хватит, сам пробью последним. Выхожу на точку: вот мяч, там - ворота, и надо сделать так, чтобы он в них не попал. Неприятное, скажу вам, ощущение. Не по себе как-то. В конце концов плюнул, разбежался и пульнул мяч к угловому. Стою, улыбаюсь, а все это крутят по телевизору - крупный план на всю страну... Кошмар! Скандал вселенский! В экстренном порядке собралась спортивно-техническая комиссия Федерации. Сидели, решали, какую бы кару Ловчеву дать. Большинство склонялось к дисквалификации. Старостин в Тарасовку приехал: <Дела скверные, очень!>. <Ладно, - говорю, - я им тоже жизнь устрою. В суд подам: нервный срыв на почве пенальти. Пусть расхлебывают>. Но обошлось... А пенальти эти идиотские были отменены.

- Ну ладно. Это все футбол. А в личной жизни как? Надеюсь, хотя бы жена вносила успокоение в вашу душу?

- Стыдно сказать, но поколачивал даже.

- А может, она первая начинала?

- Не-не, что вы. Ну, женщины - это вообще... Со второй женой тоже разошелся. Да, влюблен был, конечно. Она, думаю, нет. С самого начала чувствовал: что-то не так у нас.

-Зачем же тогда женились?

- Венчались.

- Тем более.

- Сомнения были, но уже объявил, друзья готовились. Отменить? Хорош я тогда бы был перед ними... Ну а что дальше? Жили, мучились - то уходил, то возвращался. Потом все рухнуло окончательно.

- О третьей попытке не думаете?

- Если человек встретится. И встретился уже. Она, правда, замужем.

- Опять, значит, тупик.

- Почему тупик? Подождать надо, куда судьба выведет. Надеюсь, к счастью.

- Наивный вопрос. А что такое счастье?

- В разное время - по-разному. Когда я играл в <Спартаке>, счастьем была победа. Когда жена тебя понимает - тоже, наверное, счастье. Дети. У меня же классные дети!

- А в деньгах оно есть?

- Для второй жены - было. Мне дороже иное. Однажды с девушкой иду по Арбату в час ночи. Вдруг меня догоняет парень какой-то: <Извините, вы, случайно, не Ловчев?>. <Ловчев!>. <Тогда я спасибо хочу вам сказать за игру вашу в <Спартаке>. Я гляжу на него: парнишка-то молодой совсем, чуть за двадцать. И моей игры он живьем, стало быть, не видел. Значит, рассказывал кто-то.

- Выходит, вы уже живая легенда, Евгений Серафимович?

- Выходит так.

- Для полной благости, может, есть резон в большое тренерство вернуться?

- И сключено. Отболел я уже что-то доказывать.

- Оттого, вероятно, <Минкас> и не тянет - всего девятое место в прошлом сезоне.

- Мне оно хуже ножа. Спать по ночам не дает. Но эти неудачи - временные. Обязательно пройдут. Будем выше.

- А <Дину> съесть - как, по зубам?

- <Дину>? Пока совладать с ней, конечно, трудно. Пять-шесть порядков, что нас разделяют, с маху, разумеется, не одолеть. Но бороться будем.

- А Госдума? Артисты?

- Ну, это немножко другое. Для души. Я ценю дружбу с Малежиком, Лозой, Боярским... Был, помню, момент: я заболел. Лежу дома один, температура под сорок. Тут звонит Юра Лоза: <Женя, что у тебя с голосом, не пойму! Плохо тебе? Сейчас же выезжаю, жди>. А дело уже к полуночи. Привез что-то вкусное, таблетки разные, боржоми. На другой день хорошего врача привез. Вот это и ценно. Это и есть жизнь, когда рядом есть люди, которым ты нужен.