Евгений Пашковский

- Женя, извини за банальный вопрос, но я его все же задам: как ты стал физиком?

- В пятом классе... Извините тоже, что начал очень уж издалека, но мне кажется это важным: я тогда записался в кружок искусствоведения в Эрмитаже. Мне пришлось очень много работать с книгами. Из многотомной "Истории искусств" Алпатова выписывал длинные цитаты, читал специальную литературу по творчеству Сезанна... В моем случае это оказалось очень важным, потому что работаю с литературой по сей день. В 7-8 классе, как раз, когда началась физика, я в искусствоведении разочаровался. К тому же время было реакционное, начало семидесятых годов. Задумываясь о серьезной профессии, я понимал, что заниматься искусством под руководством товарища Романова (первый секретарь Ленинградского обкома КПСС в те годы. - В.Н.) означает несвободу. Поступил в Техноложку (Технологический институт имени Ленсовета - так он назывался до недавних времен. Здесь учились академики Капица и Иоффе, Георгий Валентинович Плеханов и другие выдающиеся ученые. - В.Н.) Здесь, еще до революции, учились мой дед и прадед.

- А искусство осталось, значит, только для души?

- Не совсем. Я всегда пытался найти в науке красоту, считал, что эстетическое начало играет в ней огромную роль. Каждая большая культура и в науке имеет свой неповторимый облик. Для меня существуют совершенно отдельно немецкая и скандинавская, французская и английская, а также русская наука; я очень хорошо их различаю. На мой взгляд, только сочетание этих наук дает ту науку, которую имеет наша цивилизация. Французские ученые всегда отличались огромной фантазией, немцы - скрупулезностью, умением создавать трудоемкие таблицы, справочники, остающиеся на века. Они не гнушаются черновой работы, не акцентируют внимание на элегантности материала в такой степени, как французы. В англичанах и скандинавах сочетаются скрупулезность и добросовестность немцев с полетом фантазии французов. Русские научные школы оказались под влиянием немецкой и французской школ одновременно - достаточно вспомнить историю Петербургской академии наук, да и всего русского общества XVIII, начала XIX веков. След русской науки, как и культуры 20 столетия, неповторим.

- Тем не менее Нобелевские премии обходили и обходят Россию стороной: русских Нобелевских лауреатов можно сосчитать на пальцах.

- Тому есть свои причины, но в России существовало несколько школ мирового класса, особенно в теоретической физике. Теоретические школы в России широко известны, а вот экспериментальная наука всегда страдала - из-за отсутствия средств. А в 70-е годы это отставание усугубилось тем, что партийные вожди не смогли понять роли вычислительной техники... После Техноложки я попал в Институт высокомолекулярных соединений Академии наук, где работал с Сергеем Яковлевичем Френкелем, сыном великого Френкеля, известного как создателя теорий в области физики жидкостей, кристаллов и полупроводников. Там же я познакомился с выдающимся ученым в области физики жидких кристаллов Виктором Николаевичем Цветковым. Его учителем был Владислав Константинович Фредерикс, сын министра царского двора и замечательный ученый, сделавший открытие, на котором основан принцип действия жидкокристаллических дисплеев. На Западе не верят, что это открытие сделал русский ученый, к тому же обладавший немецкой фамилией. Вот вам и живой пример влияния немецкой научной культуры на русскую науку. А упомянутый мною ученик Фредерикса Цветков объяснил этот эффект, ввел методы, позволяющие его изучать, и некоторые фундаментальные физические параметры, которые мир использует до сих пор. Эффект называется "Эффект Фредерикса-Цветкова". Моя докторская диссертация и была посвящена изучению динамических структур, возникающих при вращении жидких кристаллов в магнитном поле, основные идеи которого были заложены Цветковым.

- Ты защитил ее?

- Увы, нет. Разослал автореферат, но тут пришло время уезжать в Америку, ведь срок действия визы для получения грин-карт - всего четыре месяца.

- Женя, когда вы с женой Тамарой, тоже физиком, стали работать за границей?

- В 1990 году мы получили приглашение из США приехать с лекциями на несколько недель. Нас не пустили в родном институте - просто отказались оформить командировку. В Америку я попал только в начале 1992 года; жена тоже получила приглашение - поработать в Генуэзском университете в Италии. Наши зарубежные поездки стали возможными только благодаря падению коммунистического режима, так как администрация не смогла больше нас сдерживать, и мы стали свободными, как ветер. Это было очень тяжелое для России время, но свобода того стоила. Нам повезло: мы никогда так много не путешествовали - ни до, ни после, посещая конференции, университеты, читая лекции по работе, встречаясь с замечательными, потрясающе интересными людьми. Начиная с 1993, и по 1995 год я работал по приглашению в Германии, так как наша с Тамарой тема - "Образование периодических структур в жидких кристаллах" - оказалась для немцев актуальной. Профессор, пригласивший меня, интересовался так называемой новой физикой, или синергетикой. Эта наука описывает образование и динамику упорядоченных структур. Перистые облака, полосы зебры или тигра - примеры таких структур. А в жидкостях такие структуры живут, двигаются, рождаются и исчезают. Рождение определенной структуры невозможно предсказать с точностью 100 процентов. Существует тонкий баланс между волей случая и необходимостью физического закона. Это как предсказание погоды: вы точно не знаете, куда пойдет тайфун и сохранит ли он свою силу. Поэтому наши жалобы на неправильный прогноз погоды неосновательны, просто мы привыкли мыслить в строго детерминированном стиле. По-моему, прогресс в образовании, политике, в движении общества невозможен без понимания динамики поведения сложных систем. Великие люди воспринимают эти динамические законы интуитивно - и побеждают.

Возвращаюсь к параллелям "наука и искусство" или "наука и литература". Читая Борхеса, я увидел у него множество схем, существующих в новой физике. Это схемы эволюции человеческой судьбы, очень похожие на эволюцию физической системы, когда система проходит через ряд узловых точек. Находясь в такой точке, на развилке, система не знает, по какому пути пойдет эволюция: направо или налево. Эволюция общества, как и отдельная человеческая судьба, тоже непостижима, мы не можем сказать, что она строго задана, мы говорим, что есть в ней и элемент случайности, и элемент необходимости. Меня очень интересует эта параллель между гуманитарными науками и физикой. Новая физика оказалась способной объяснить многие процессы, биологическую эволюцию, появление жизни на Земле. Иногда этот раздел науки называют новой химией, причем химические процессы описываются теми же математическими уравнениями, что и физические. Математика играет очень важную роль, и какое счастье видеть, как живой эксперимент подчиняется математическим уравнениям! Математические модели новой физики используются на бирже для предсказания прибыли, причем весьма успешно.

- Все это очень интересно, но вернемся к твоей работе в Германии.

- Там было так здорово работать, что я забывал все на свете. Лучшего места для ученого найти невозможно. Но в одном смысле мне там было тяжело: я всегда ощущал себя гостем. Там чувствуешь давление немецкого порядка, от которого современные немцы тоже страдают. Они тоже иногда хотят бросить бумажку на улице, им тоже неуютно сидеть на узеньких скамеечках в трамвае... Тем не менее у меня были большие планы в Германии, я постоянно находил новые гранты, новые группы, где можно было бы продолжить работу; мы с женой получили престижный грант, включавший право работать на известнейшей французской установке по рассеянию нейтронов, но выигрыш крин-карт все в нашей судьбе переменил. Хотя решиться было очень трудно: свою докторскую я уже отдал для чтения оппонентам, да и Виктор Николаевич Цветков на предзащите похлопал меня по плечу - это для меня было и до сих пор является высшей похвалой.

- Но вот вы здесь. Что ты можешь сказать об американской науке?

- Она несколько другая, так как финансируется по-другому. Есть замечательные ученые, хотя на "чистую" науку средств выделяется меньше, чем, скажем, в Германии или Франции. А престиж науки напрямую связан с выделяемыми средствами. В основном страдает физика, так как физика всегда приносит пользу несколько позже, чем того хотелось бы инвесторам. Таким положением озабочены многие знаменитые американские ученые, включая тех, кто работает в государственном аппарате. Однако все, что касается наук о жизни (life science): биохимии, медицины, молекулярной биологии, - финансируется весьма хорошо. Современный подъем медицины и биофизики основан на методах, предложенных ранее физиками. Пожалуй, один из самых распространенных примеров - ядерный магнитный резонанс в медицине. Эффект, открытый более полувека назад физиками, широко в медицине используется, но что врачи будут делать еще через 50 лет, если физика не будет финансироваться в полной мере?

Итак, мне трудно было продолжать заниматься периодическими структурами в Америке. Однако почти сразу я нашел работу: писать главу о жидких кристаллах в одну из научных книг. Я писал главу, сидя на предпоследнем этаже старого здания Бруклинского политехнического университета, глядя изредка на падающие хлопья снега, на деревья внизу, усыпанные лампочками в честь Рождества. Несмотря на идилличность сей картины, я не переставал искать более высокооплачиваемую работу, и буквально через месяц в одном из университетов мне предложили должность приглашенного профессора - читать курс физики полимеров. Любопытная деталь: интервью отложили на три дня из-за снежной бури. На интервью со мной декан факультета пришла в лыжном костюме и с собакой. Во время беседы собаку привязали к фикусу, полагая, что фикус в случае чего удержит пса, а это была огромная японская лайка. В результате фикус оказался на полу, земля высыпалась из бочки, секретарша умаялась ее собирать. Короче, из Бруклина мы переехали в пригород Филадельфии, и вскоре Тамара присоединилась к группе, где я работал. Так бы мы там и работали, когда бы не произошло нечто: я сидел в кабинете, вдруг - звонок из фирмы, занимающейся поиском людей для работы. Я снял трубку, меня спрашивают: "Вы не могли бы кого-нибудь порекомендовать для работы в одной из медицинских компаний в Бостоне?" Конечно, сказал я, могу. Есть очень хороший человек - и назвал свою фамилию. Послал им свои документы, прошел интервью и оказался в американском Питере. Вот тогда я почувствовал разницу: компания платила за гостиницу, арендовала для меня машину. На этой фирме я впервые оказался в настоящем американском окружении, мы разрабатывали клей для склеивания сосудов при операциях на сердце.

- Сейчас сосуды сшивают. Причем специальными нитками,сделанными из воловьих жил, которые со временем рассасываются. Стоят они недешево...

- Проблема еще в том, что при старом способе для остановки кровотечения хирург должен пережимать сосуды, иногда кровотечение может длиться час. То есть больной лишний час лежит под наркозом. А мы делали такой клей, который не только сокращает время операции на час, но на два дня cокращает время его пребывания в реанимации после операции. Я очень удивлялся тому, что продукта еще не было, а его маркетинг шел вовсю: работали вместе с хирургами, узнавали их мнение.

- Женя, но ты ведь работаешь не в Бостоне, а в Нью-Джерси. Компания переехала?

- Та компания решила проект по склеиванию сосудов продать вместе с сотрудниками. Я не стал дожидаться переезда куда-нибудь в противоположный конец Соединенных Штатов, в Сан Франциско, например. Хотя был готов к этому - жить-то надо. И я перешел в другую компанию, которая, судя по объявлению, занималась чем угодно, но вовсе не тем, чем раньше занимался я: идеями Фредерикса, жидкими кристаллами и так далее. Но на интервью меня попросили рассказать именно об этом, они заинтересовались. Я смотрю и думаю: господи, да это же очень похоже на нашу Академию наук. Люди занимаются разными вещами, хорошо образованные, приборов полно, атмосфера прекрасная. За полдня я сумел почувствовать что-то родное, и в конце интервью по-простецки так попросил: покажите мне мой кабинет. А они говорят в таком смысле, что кроме тебя много еще претендентов. Но взяли все-таки меня.

- Ты прошел полдесятка интервью. Как быть на них успешным?

- Готовых рецептов прохождения интервью нет, а если кто-то их предлагает, лучше не прислушиваться, так как люди часто упрощают проблему. Однако существуют общие правила. Первое: надо быть предельно скромным. Второе: стараться как можно выгоднее себя представить. Это не парадокс, нет. Скромным нужно быть в том смысле, чтобы не говорить, что вы хотите от работодателя, а, напротив, попытаться доказать, как ваши достоинства могут пригодиться ему. Вот тут-то скромничать нельзя: все лучшее, что в вас есть, - на стол. Ведь интервью - это своего рода купля- продажа, вы продаете свои таланты, опыт, энергию. Но представляя себя, нельзя уходить слишком далеко от истины.

- Если можно, расскажи вкратце о взаимоотношениях с начальством и коллегами по работе, о вживании в американский коллектив.

- Этот вопрос является, как ни странно, продолжением предыдущего. Как вы вживетесь в коллектив и построите свои взаимоотношения с коллегами, видно в ходе прохождения интервью. Ведь профессионализм - необходимое, но далеко не достаточное условие успеха. Вернее сказать так: профессионализм в Америке понимается шире, чем в Европе. Он включает умение быть полезным коллегам, умение играть в команде. Здесь служебная этика играет большую роль, чем в Европе, не говоря уже о матушке России. Я видел документальный фильм про немцев, приехавших на заводы Форда после Второй мировой войны перенимать опыт. Больше всего их поразила этика на рабочем месте, отсутствие склок. Хотя приехали они не этике учиться, а конвейеры смотреть. Между тем люди есть люди, и не обходится без противоречий. Но общее дело оказывается важнее, и противоречия не разрастаются до скандалов. Одним из обьяснений таких различий является то, что степень социальной защищенности на государственном уровне здесь ниже, чем в Европе, поэтому люди в значительно большей степени заинтересованы в успехе корпораций, дающих им такую защищенность, так называемые "бенефиты".

- Твои общие впечатления об американских ученых.

- Деловая сторона научной жизни, которая обсуждалась нами, сугубо различна в Америке и Европе. Здесь же мне хочется поговорить о том, что сближает людей науки. В России и на Западе всегда были ученые и те, кто просто получал деньги, работая в науке. Везде есть люди более или менее талантливые, избирающие разные схемы успеха. Подлинная наука - это высший вид творчества, и в этом смысле жизнь в науке наднациональна. Принципы человеческого мышления и мотивация ученых разных стран примерно одни и те же. И все-таки, мне кажется, что в американской научной жизни гораздо большую роль играет практическая сторона: очень часто профессора являются авторами идей и патентов, под которые инвесторы дают деньги, учреждают новые компании, иногда они даже так увлекаются бизнесом, что забывают о студентах. Но об этом, то есть о связи науки и образования, об американских студентах и профессорах, вам, я думаю, стоит поговорить отдельно - с человеком, лучше меня знающим академическую жизнь Америки.

- У тебя сейчас все в порядке, ты имеешь интересную высокооплачиваемую работу. Многие в твоем случае не оглядываются назад, для них Россия перестает существовать.

- Мы не можем отсечь свое прошлое. Я считаю, что наша жизнь расколота надвое: одна ее половина прошла там, другая проходит здесь. Безусловно ясно: то, что мы делаем здесь, основано на нашей жизни там. Невольно вспоминаешь и людей, и события, хотя, к сожалению, в памяти многое потихонечку стирается, острота воспоминаний слабеет. Тем, кто отсекает свое прошлое, видимо, это помогает психологически. Мне такого рода уловки не нужны, более того: я стараюсь общаться с людьми по принципу возвращения в прошлое. Именно возвращение в прошлое и дает мне ощущение силы и энергии, которые так необходимы в настоящем. Например, в машине я слушаю песни Мусоргского, оперы "Борис Годунов" и "Евгений Онегин".

- Можно понимать сказанное так, что ты отдаешь предпочтение русским друзьям?

- Конечно, хотя бы потому, что они говорят на моем родном языке. Ученый может общаться с коллегами независимо от их происхождения, и это очень живое общение, дающее яркие впечатления. Я, в принципе, живу этими впечатлениями - ведь они основаны на общности научных интересов. Впрочем, ученые - тоже люди, очень любят обсуждать общих знакомых (смеется). Я думал, что я один такой, но спросил как-то одного очень крупного ученого: верно ли мое наблюдение насчет обсуждения знакомых. Он рассмеялся и со мной согласился.