Яков Этингер

— Яков Яковлевич, расскажите вкратце о себе...

— Я уже немолод, родился в 1929 году, в 1956-м окончил исторический факультет МГУ, доктор исторических наук, профессор, член ряда зарубежных академий, в том числе — одной из американских. Занимаюсь историей Африки. А на общественном поприще я — вице-президент созданного академиком Сахаровым общественно-политического клуба интеллигенции «Московская трибуна», был одним из инициаторов создания общества «Мемориал». Что еще? Я женат, жена — врач, работает в Москве, у меня есть взрослая дочь, уже лет 10 живущая в Нью-Йорке. У нее есть свои дети, мои внуки. Остальное, как говорил Есенин, в моих стихах, я же скажу: в моих книгах.

— Вы уже, стало быть, на пенсии, хотя книги продолжаете писать. Где вы работали, Яков Яковлевич?

— Тридцать три года я проработал в ИМЭМО — Институте мировой экономики и международных отношений. Помню первого директора академика Арзуманяна, на днях, кстати, Москва отметила 100-летие со дня его рождения. Потом институт возглавляли академики Иноземцев и Яковлев и — недолгое время — академик Примаков.

— Какого вы мнения о профессиональных и человеческих качествах Примакова?

— Академики Арзуманян, Иноземцев, Яковлев, с которыми я многие годы работал рука об руку, были блестящими организаторами науки. Конечно, они были детьми своей эпохи, которая наложила отпечаток на их политические и экономические взгляды. Но эти ученые создали институт, ставший крупнейшим центром изучения Запада в Советском Союзе. С Евгением Максимовичем Примаковым, директором института с конца 1985 года по лето 1989, я был знаком сравнительно мало. Он — один из главных проводников антисионистской, а на самом деле — антисемитской политики советского государства. Он — друг Саддама Хусейна, Ясира Арафата, [покойного] короля Иордании Хусейна, нынешнего президента Египта Хосни Мубарака и так далее.

— Насколько я знаю, Примаков — полукровка, но это, очевидно, не мешало ему претворять в жизнь антисемитскую политику советских вождей…

— Мать Примакова — еврейка. Я бы не сказал, что в бытовом отношении он антисемит, нет. Вокруг него всегда было много евреев. Но в государственном плане, повторяю, он был проводником антиизраильского, то есть антисемитского курса советского руководства. Для полноты его портрета могу добавить, что в течение десятилетий Примаков был штатным сотрудником КГБ СССР, его прямым куратором все это время был зам. председателя КГБ Владимир Крючков, ставший потом первым лицом в КГБ и одним из главных организаторов августовского путча 1991 года в Москве. [Крючков] был арестован как государственный преступник. Я пишу об этом в вышедшей в 2001 году моей книге «Это невозможно забыть». Книга эта — не только мемуары. Это и рассказы об институте, о тюрьме — я ведь тоже в 1950 году был арестован.

— Об этом мы ещё подробно поговорим. Сколько всего книг вы написали, Яков Яковлевич?

— Десять — по историческим межгосударственным проблемам Африки. Сейчас готовлю новую книгу, она уже находится в издательстве, это сборник моих статей, которые публиковались в российской, израильской, американской прессе в последние четыре года. Надеюсь, к лету книга появится на прилавках магазинов.

— Кем были ваши настоящие родители?

— В 1947 году я был усыновлен Я.Г.Этингером. Моим родным отцом был Лазарь Яковлевич Ситерман, известный кардиолог, доктор медицинских наук, директор одной из терапевтических клиник в Минске. В сентябре 1941 года он был арестован гестапо и вскоре расстрелян. Мама, юрист по образованию, погибла в том же Минске летом 1942 года. Я в течение 9 месяцев пребывал в гетто, а 7 сентября 1942 года с помощью моей няни, долгие годы жившей в нашем доме в Минске, мне удалось из гетто бежать. В течение двух лет мы жили под одной крышей, и нашим главным документом являлась фальшивая метрика, из которой следовало, что я — сын няни. Мы оба жили под угрозой смерти, потому что если бы кто-то узнал, что я — еврейский мальчик, немцы уничтожили бы и меня, и ее.

— Как звали эту замечательную женщину?

— Мария Петровна Харецкая. Она — белоруска, жила после войны в нашей семье в Москве и умерла еще не очень старой женщиной в 1961 году. В 1944 году я приехал в Москву, где и был, как уже сказал, усыновлен близким приятелем моего отца профессором Яковом Гилярьевичем Этингером.

— Ваш приемный отец был арестован в ноябре 1950 года. Вы присутствовали при его аресте?

— Нет, поскольку меня арестовали ровно на месяц раньше, 17 октября 1950 года.

— Где вы сидели?

— Два года с небольшими перерывами я сидел в Лефортовской тюрьме и на Лубянке, потом — в лагере, называвшемся Вятлаг. Это — в Кировской области. В допросах нередко принимал участие небезызвестный Рюмин, позже, уже после смерти Сталина, осужденный и расстрелянный. Он выбивал у меня показания на моего отца: что тот якобы занимался вредительской деятельностью. О том, что отец арестован, я мог догадываться по вопросам следователя.

— Могли догадываться или догадывались?

— Нет, я догадывался, конечно. Моя приемная мать, Ревекка Константиновна, врач по профессии, тоже была арестована, но позже нас с отцом, а именно — летом 1951 года. Ее приговорили к 10 годам тюремного заключения, которое она отбывала сперва в Новочеркасской тюрьме, потом — во Владимирской. Ее освободили 15 октября 1954 года, меня — 30 ноября того же, 1954 года. А приговорен я был к 10 годам спецлагерей, так что, если бы не смерть Сталина, мне пришлось бы сидеть еще лет эдак шесть или семь, если, конечно, удалось бы выжить.

— Когда вы узнали о смерти отца?

— В официальных сообщениях, последовавших после 5 марта 1953 года, о том, что «врачи-убийцы» реабилитированы, были названы имена выпущенных из тюрем врачей. В этом списке отца не было, так что было совершенно ясно, что он умер — для этого не надо было обладать особой мудростью. Следователем отца был тот же Рюмин, который его пытал, издевался над ним. Отец был настолько обессилен, что медсанчасть Лефортовской тюрьмы обратилась к следствию с письмом о том, что у подследственного Этингера случились 29 сердечных приступов, из них 10 — прямо в кабинете Рюмина, поэтому вести следствие необходимо, во избежание смерти Этингера, в щадящем режиме.

В 1992 году благодаря Указу президента я получил возможность ознакомиться с нашими делами. Указ был подписан Борисом Ельциным, в нем говорилось, что прямые родственники: мужья и жены, а также дети и внуки незаконно репрессированных имеют право ознакомиться в соответствующих органах с их делами. Если этими материалами захочет воспользоваться кто-то посторонний, например, какой-либо писатель или журналист, то он должен получить мое нотариально заверенное разрешение. Когда меня не будет на свете, разрешить может моя жена, дети или внуки, то есть мои прямые наследники. Где похоронен мой отец, я не знаю.

— Яков Яковлевич, вы поддерживаете отношения с детьми «врагов народа»?

— Кое с кем, например, с сыном известного кардиолога Б.Б.Когана, доктором архитектуры Леонидом Борисовичем Коганом, мы находимся в приятельских отношениях.

— Что вы думаете, Яков Яковлевич, о готовившейся депортации евреев? Она действительно готовилась или у страха глаза велики?..

— Этим вопросом я обстоятельно занимаюсь всю свою жизнь. По моему глубочайшему убеждению, Сталин депортацию евреев готовил, хотя письменных распоряжений по этому вопросу не давал, то есть они не найдены. А кто видел письменные распоряжения Сталина убить Троцкого, Михоэлса, убить в 1938 году лидера украинских националистов Евгения Коновальца, убить Тито (убийство, к счастью, не удалось)? Сталин действовал на основании «позвоночного права». Не надо думать, что он был простачком, он не хотел связывать себя своей подписью, поэтому многие «мокрые дела» совершались на основании его устных или телефонных приказаний. В 1970 году я встречался с Николаем Александровичем Булганиным, который тогда был уже в отставке. Булганин знал моего отца, который еще до войны лечил его, бывшего одно время председателем Моссовета. Мы встречались с Николаем Александровичем тэт-а-тэт три раза на его даче в Жуковке. Я ничего не записывал, не имел диктофона — считал запись на глазах рассказчика нетактичной. Но сразу после встречи воспроизводил наш диалог на бумаге. Булганин сказал: «Мы виделись со Сталиным по несколько раз в день, он давал нам устные указания и поручения по самым различным вопросам». Так что вероятность отдачи устного распоряжения о депортации евреев весьма высока. Булганин рассказал мне также, что на заседание Президиума ЦК КПСС 9 января 1953 года, на котором утверждался проект сообщения ТАСС об аресте группы врачей-вредителей, Сталин не явился. «Почему?» — спросил я Булганина. «Этот хитрый грузин специально не пришел, чтобы в случае чего умыть руки». На том, что письменного указания Сталина о депортации евреев нет, играют некоторые ученые, чьих фамилий я называть не буду. Я бы сказал даже так: не ученые, а лица. «Раз нет документов, — говорят они, — то версия о депортации не соответствует действительности». Помилуйте, но о готовящейся депортации имеются свидетельства Анастаса Ивановича Микояна, Ильи Эренбурга, Вениамина Каверина, академика Сахарова, академика Баева, академика Тарле, историка профессора Иерусалимского и так далее. Кроме того, есть свидетельства сотен простых людей, например, одного из тогдашних начальников московской ЖЭК, которому было приказано подготовить списки евреев, проживающих в домах этой ЖЭК. Об этом писал замечательный российский актер Александр Калягин. Известный писатель Аркадий Ваксберг сделал документальный фильм «Реприза», в котором содержатся многочисленные свидетельства того, что Сталин готовил эту акцию. В фильме он несколько раз ссылается на меня. Презентация фильма прошла в Москве в декабре прошлого года. У меня лично готовившаяся Сталиным депортация евреев не вызывает ни малейших сомнений.

— С кем еще из бывших или нынешних вождей России вы встречались?

— Ни с кем. А вот с врачами, арестованными по «делу врачей» и учеными встречался: с М.С. Вовси, В.Н. Виноградовым, А. Д. Сахаровым, Е. В. Тарле и другими.

— Такое впечатление, что сейчас государственного антисемитизма в России нет. Вы согласны со мной?

— Согласен. Хотя в верхах, и об этом пишет российская печать, подчеркиваю, не еврейская, а российская, сидят люди, которые склоняются к антисемитизму, шовинизму, ксенофобии — не только в отношении евреев, но и в отношении других национальностей. Но президент России неоднократно заявлял о своем неприятии антисемитизма… Даже бытовой антисемитизм в сегодняшней России, я бы сказал, не очень развит. Внимание обывателя сконцентрировано на чеченцах, азербайджанцах, которые монополизировали московские рынки, на грузинах, вообще — на лицах так называемой кавказской национальности. Вчера, впрочем, были изуродованы несколько памятников на еврейском кладбище в Петербурге, тем не менее, о густом бытовом антисемитизме в России говорить нет оснований. С евреями российский обыватель сейчас мало сталкивается. В России сегодня проживает 230 тысяч евреев, из них 100 тысяч — в Москве, 60 тысяч — в Петербурге, и так далее.

— А в Биробиджане сколько?

— Население Биробиджана составляет 180 тысяч человек. Евреев там — 8 тысяч, значит, чуть больше 4 %.

— Задам вам напоследок трудный вопрос — о вашей критике известного правозащитника Сергея Адамовича Ковалева…

— Сергей Ковалев дал 11 мая 2003 года российскому журналу «Новое время» (номер 18-19) интервью, в котором обнародовал свое мнение, что нацистских лидеров не надо было казнить, ибо они действовали строго по законам своей страны. Я опубликовал в «Известиях» и других изданиях письмо — резкое возражение Ковалеву. Меня удивляет позиция еврейской, да и не только еврейской общественности, которая прошла мимо этого чудовищного заявления. Лишь одно московское издание — «Международная еврейская газета» — опубликовало несколько протестных заявлений в связи с позицией Ковалева. Продолжу его цитировать: «Нюрнбергский процесс был ошибкой, он отбросил человечество назад». А что, главным нацистским военным преступникам надо было дать путевки в санаторий?..

Мне бы хотелось, чтобы мировая общественность знала, кто такой Ковалев. Это — необразованный, мало сведущий в политических проблемах человек, волею судеб ставший, после смерти Андрея Дмитриевича Сахарова, лидером правозащитного движения в России. А на самом деле он, как выяснилось, не правозащитник, а защитник гитлеровских палачей, на совести которых десятки миллионов загубленных человеческих жизней.

— Обидно: Сергей Адамович Ковалев провел несколько лет в постсталинских лагерях. Но, как говорила Анна Андреевна Ахматова, «я знаю множество людей, превратившихся в течение своей жизни в свою противоположность». Видимо, это — тот самый случай.

— Вне всякого сомнения.