Александр Баранников

В.Н.Фигнер о Баранникове:

"Олицетворявший террор, мрачный, молчаливый красавец-силач — Баранников"

Он не носил черт аскетического образа революционера. Им владел сильный инстинкт жизни, которую он понимал лишь в полноте ее. В ней он хотел все испытать, все изведать; взять все, что он может дать и что он от нее может взять.

Он имел фигуру, выдающуюся по своей стройности и красоте, и отличался большой физической силой и цветущим здоровьем... Его красивое лицо, смуглое, матовое, без малейшего румянца, волосы цвета воронова крыла и черные глаза дела его непохожим на русского: его можно было легко принять за «восточного человека», всего более — за кавказца, каким он и был по матери. Его фигура и мрачное лицо вполне гармонировали с решительностью его убеждений..."

М.Ф.Фроленко о Баранникове, 1879 г.:

"Они (А.И.Баранников и М.Н.Оловенникова) обвенчались, жили в то время в имении матери Марьи Николаевны в Орловской губернии. ...Хозяйство не интересовало Баранниковых. Попробовал он охотиться или, лучше сказать, попусту стрелять в своем же небольшом лесу, но получил от исправника напоминание, что .охота в это время не дозволена. Никаких других дел у них в деревне не было; скука одолевать их стала страшная, и потому приглашение в Липецк было принято ими, как избавление от татарского ига. Баранников, как человек военный (он учился в Павловском училище) и как прямая, боевая натура, любящая встречать врага лицом к лицу, не допускавшая подходов, конспирации, неспособный на пропаганду по своей нелюбви много говорить, сразу согласился на принятие участия в боевых нападениях. Для этого он был отлично приспособлен: хладнокровный, физически очень сильный, ловкий, храбрый."

Л.Г.Дейч о Баранникове:

"Брюнет, выше среднего роста, широкоплечий, с выдающейся вперед грудью, Баранников выглядел силачом и красавцем. Говорил он отрывисто, лаконично, словно отдавал команду, и имел воинскую выправку. Ни начитанностью, ни развитием, ни природным умом он не отличался, но своими манерами, голосом и взглядом этот юноша обнаруживал большую волю, энергию, в особенности же — отчаянную решимость, отвагу."

А.В.Тырков о Баранникове:

"Баранников был человек совсем особого типа. Красивый брюнет с смуглым цветом лица, с отливом в глазах, какой бывает у южан, росту выше среднего, гибкий и стройный, он любил жизнь, но такую, которая давала бы ему сильные ощущения. Когда у него в кармане оказывались прокламации или вообще какие-нибудь подпольные издания, он старался от них поскорее отделаться и просил других заняться их распространением. Это дело казалось ему слишком скучным. Зато готов он был быть везде, где чуялась опасность. К опасности он относился очень просто, как к самой обычной вещи, нисколько не рисуясь своим пренебрежением к ней. Храбрость и отвага составляли его прирожденные качества. Такие люди не могут выдерживать тюрьмы, и, когда его арестовали, предсказывали, что он умрет без свободы."

П.С.Ивановская о Баранникове:

"Семен" по праву слыл среди разных организаций радикалов - "рыцарем без страха и упрека", - так присущи и привычны были ему эти качества, так прочно и крепко, как корни растения в землю, вросли они в его красивую природу. Отчасти внешние условия, отчасти некоторые черты натуры "Семена" не позволяли ему проникнуться общими радикальными манерами, демократической наружностью, что в первый период революционного движения довольно заметно выделяло его среди небрежно одетых революционеров. Вырос Баранников в суровой военной школе, которая придала ему выправку бравого кавалериста с находчивостью и решительностью во всех положениях и сделала его преданнейшим солдатом революции. Из всей уродливой обстановки корпуса, из мусора казенщины он сумел извлечь для себя самое пригодное - внимание к слабейшему, завидную деликатность во всем и особенно джентльменское отношение к женщинам, не изменявшее ему никогда. До грубости с кем бы то ни было "Семен" и не в состоянии был дойти. И наружность у него была красивая: он был высокого, стройного роста, со строгой пропорцией всех частей корпуса, с движениями и походкой горца-юнака, смуглое лицо его с прямым носом оживлялось большими черными глазами, подернутыми легкой дымкой печали; вся фигура "Семена" - изящная, гармоничная - казалась выкованной из какого-то прочного и ценного материала.

О его силе и ловкости до некоторой степени можно судить по следующему случаю. Однажды, приближаясь к нашему дому, мы заметили ехавшего на извочике "Семена" по направлению к нам. На нем была накидка морского офицера, для него непривычная и никогда ранее им не ношенная. У подъезда пролетка остановилась: "Семен" легко и свободно спрыгнул с нее, быстро прошел мимо стоявших у парадного подъезда людей и так же свободно стал подниматься по лестнице вверх на третий этаж. В его движениях не было заметно ни малейшей натуги, напряжения, только войдя и закрыв дверь за собой, он быстро опустил прикрытую тальмой большую стальную раму печатного станка с оцинкованной доской в несколько пудов весом и лишь тогда вырвалось у него восклицание: "Уф, тяжеловато-таки!"

В.Н.Фигнер о Баранникове:

"Иногда случалось, что Исполнительный комитет назначал для переговоров с кем-нибудь Желябова вместе с Баранниковым. Тогда в шутку мы говорили, что Желябов назначается для того, чтобы говорить, а Баранников — чтобы устрашать... Если бы нужно было дать физическое воплощение террора, то нельзя было сделать лучшего выбора, как взяв образ Баранникова.

Его счастливая наружность обеспечивала ему большой успех среди женщин, и в некоторых он вызывал настоящее поклонение."

А.Баранников:

"...Питая, особенно нежные чувства к своему идеалу, я в то же время признаю существование и других, и, следовательно, могу любить и уважать людей, которые к осуществлению их стремятся, раз только служение это бескорыстно... В истории да и в жизни современной часто приходится видеть двух врагов, проникнутых друг к другу уважением»

"Заметки о процессе 20-ти":

"...Слова его, дышат такой правдивостью, что кажется дерзостью усомниться в них. Он просто объясняет свою роль, говорит, что делал, чего не делал и все это так убедительно, что только изолгавшийся человек мог бы потребовать доказательств... На вопросы же, могущие служить против других, он прямо отказывает отвечать".

А.Баранников, письма из тюрьмы:

"Одного только мне недостает в настоящее время, это — газет; не знаешь, что делается на свете, в каком положении греческий вопрос, ирландское движение, экспедиция Скобелева (военная жилка у меня еще осталась); но, что делать, нужно мириться с этой маленькой неприятностью, тем более, что 99/100 обывателей Российской империи не чувствуют даже и надобности в них.

Что-то делается на свете? Ах, если бы газет почитать! Не понимаю, право, отчего нам не дают. Воспользоваться сведениями, оттуда почерпнутыми, если бы ими можно было воспользоваться, мы лишены возможности; а между тем это весьма значительное стеснение, которого люди, находящиеся под предварительным арестом, не заслуживают. Но что делать!"

А.Д.Михайлов о Баранникове:

"Особенно оживлен, весел и бодр Баранников — он как на балу. Для него это последний жизненный пир.

Баранников рыцарь без страха и упрека, служитель идеала и чести. Его открытое, гордое поведение так же прекрасно, как его юношеская душа.

А.Баранников:

"Друзья! Чем хуже будет мое положение, тем значит лучше идет дело революции. Вот единственное мерило, остающееся у меня для определения ваших успехов. Пусть же поэтому ожидает меня не каторга и не цент ралка, а мрачный подземный каземат: в нем я буду спокоен за дорогое дело, полный надежд расстаюсь с жизнью. Вперед же, вперед и да здравствует «Народная воля». Порфирий".

"Живите и торжествуйте. Мы торжествуем и умираем."

А. Д. Михайлов, после приговора:

"Милый Баранников огорчен чрезвычайно, у него чуть не слезы на глазах — он хотел смерти... Его как водой окатил сохранив ему жизнь."

В.Н.Фигнер о Баранникове:

"Когда в Одессе сестра композитора А. Рубинштейна однажды завлекла меня на оперу "Демон", написанную ее братом, то наружность Демона была как раз наружностью мрачного красавца Баранникова, и теперь его образ вставал в воображении.... Молодой, здоровый богатырь, эта красивая эмблема террора, умер от цинги в Алексеевском равелине одним из первых. Убийственный режим подкашивал всего скорее организмы, казавшиеся наиболее крепкими, а люди слабосильные оказывались наиболее стойкими и выносливыми."