Александр Полежаев

Полковник Бибиков знал в рифме толк: с лёгкостью разведя по ударным строчкам "ушёл" и "пришёл", он счёл себя поэтом. В жандармском корпусе, в свою очередь, решили, что лучшего кандидата для надзора над московскими литераторами не сыскать.

Полковнику повезло сразу. Один из студентов Московского университета дал любознательному и щедрому знакомцу список шальной поэмы, гулявшей в студенческих кругах. Полковник с отвращением, однако старательно поэму переписал и, составив обстоятельный донос "О Московском университете", приложил к нему поэму "Сашка" в качестве вещественного доказательства "пагубных для юношества мыслей".

В III отделении, над которым ещё витала пугающая тень 14 декабря – шёл на убыль июль 1826-го, года не прошло после событий на Сенатской площади, – усердие полковника оценили. И доложили о доносе царю. Николай I повелел, не мешкая, доставить к нему автора – но не доноса, а поэмы.

– Ты ль соЧинил эти стихи? – спросил государь, грозно взмахнув бибиковской тетрадкой.

– Я, – ответствовал Полежаев.

– Что ж, читай эту тетрадь вслух!

Полежаев не сразу, но справился с волнением и начал читать поэму, постепенно воодушевляясь и не замечая, как мрачнеет государь. Читал он свою поэму по чужой тетрадке, но я полагаю, что полковник Бибиков, при всём своём отвращении к слогу поэмы, был более добросовестен, чем Гослитиздат 1955 года: в книге поэма "Сашка" зияет дырами то ли целомудренно, то ли ханжески пропущенных строф и строчек. Предисловие к этой книге, в котором, конечно, декабристы разбудили Герцена, а тот бухнул в "Колокол" и уже не давал заснуть никому, аттестует студенческую поэму как произведение едва ли не революционное. Перебор. Скорее, это озорная шутка, глоток вольного воздуха и веселья любви к естественной жизни.

– Я положу предел этому разврату! – закричал царь, когда Полежаев окончил чтение. Сегодня Николая I принято чтить как заботливого отца народа и преданного слугу отечества; ума, правда, он был невеликого, зато лицемерия в нём хватало с избытком. – Я дам тебе случай военной службой очиститься, – сказал он Полежаеву. – Хочешь служить?

– Я должен повиноваться, – ответил поэт.

Государь подошёл к нему, поцеловал в лоб и сказал:

– Ты можешь мне писать. Судьба твоя зависит от тебя.

Полежаев не сразу поверил в безвыходность своего положения, а поверив, пытался бунтовать, как умел: пускался в бега, напивался, попадал на гауптвахту, а однажды был нещадно бит. Лучшее, что с ним могло произойти, произошло, когда московский пехотный полк, рядовым которого он служил, выдвинулся на Кавказ. Здесь, под пулями, дышалось легче. Здесь, в боях, р ождались настоящие стихи. Солдаты его любили, офицеры почитали за честь числиться в его друзьях. Генерал Вельяминов ходатайствовал о производстве Полежаева в офицеры, но высочайше то ходатайство было отклонено. В судьбе опального поэта попытался принять участие – кто бы вы подумали! – полковник Бибиков; он уговорил Полежаева написать аллегорическое стихотворение, которое можно было бы трактовать как прошение, и собственноручно приписал три верноподданных строфы, блеснув изысканной рифмой "провиденье" – "прощенье".

Не помогло.

Осенью 1837-го, Через 11 лет после встреЧи с царём, поэт угодил в военный госпиталь – чахотка. Она его и доконала. Друзья, явившиеся просить тело для погребения, с трудом отыскали его в подвале; над трупом уже трудились крысы.

Хоронить поэта было велено в офицерском мундире: аккурат к погребению подоспел царский приказ о производстве Полежаева в прапорщики: "Судьба твоя зависит от тебя..."