Алла Коженкова

Алла – лауреат многочисленных российских и международных премий. В конце сезона ей была вручена «Хрустальная Турандот», как лучшему художнику (за спектакль «Дракон»). Ее непохожесть на других, вызывающая, нередко эпатажная внешность и острый, порой опасный для окружающих язык – все свидетельствует об одном: перед нами человек сильный и ни в чьей помощи не нуждающийся.

– Алла Владимировна, у вас есть мечта? Есть что-то, чего еще не исполнилось?

– Мечта? О чем можно мечтать? Поставить «Лебединое озеро»? Этот спектакль я сделала много лет назад в Японии. Там же сделала «Дон Кихота». Кстати, за работу над этими спектаклями японцы подарили мне машину «Ниссан Блю Берд». (А у меня в то время вообще-то был «Запорожец»!) Этот замечательный автомобиль продюсер проекта прислал мне к подъезду, и в машине было невероятное количество подарков, красиво упакованных и перевязанных ленточками. И это было для меня потрясением, потому что я тогда не понимала, что серьезная работа должна быть хорошо оплачена. Но советские люди об этом не знали.

– Вы работали с Аркадием Райкиным, расскажите, как вы с ним познакомились.

– Аркадий Исаакович сам позвонил мне и пригласил работать над спектаклем. Я сначала не поверила, что это сам Райкин мне звонит, но потом пришла к нему домой, и он для меня одной сыграл всю пьесу от начала до конца. Это была пьеса «Мир дому твоему», с которой он решил начать работу своего театра в Москве. Я слушала его и думала: «Боже мой, почему нет зрителей, как жаль, что этого никто не видит, кроме меня». Потому что он играл невероятно. И я предложила, поскольку слушала пьесу у него дома, построить декорации, повторяющие его квартиру. И это был потрясающий период в моей жизни. Я с Аркадием Исааковичем ездила по комиссионкам, и мы выбирали антикварную мебель для спектакля. Но об этом надо писать отдельную книгу.

– А еще с кем сейчас работаете?

– Судьба подарила мне братьев Пресняковых. Не знаю, подарок ли я для них? Но они, эти странные, виртуальные типы, неизвестно откуда взявшиеся, действительно подарок судьбы.

Один из них спросил у меня, как я сама оцениваю работу, которую сделала с ними. Но я, разумеется, никак не оцениваю эту работу, я вообще не оцениваю никакую свою работу. И под тем, что я с ними делала, я бы и подпись свою не ставила, потому что это для меня проходная работа. Но то, что она сделана с ними, замечательными и невероятно талантливыми людьми, делает мне честь поставить мое имя рядом с их именами.

То есть, понимаете, если говорить о мечте, то у меня уже было все – и работа в самых знаковых постановках на мировых оперных сценах. Я кланялась на сцене «Метрополитен-опера».

– Можно подробнее о «Метрополитен-опера»?

– Это произошло во времена Советского Союза. Я была одним из самых молодых членов Союза художников, при этом замужем и с ребенком. Для КГБ это значило, что я не сбегу. Поэтому меня часто отправляли в загранкомандировки. Я объездила весь мир и однажды прилетела в Нью-Йорк. Нас полностью поставили на государственное обеспечение, а на карманные расходы разрешили поменять только 60 долларов. На эти деньги я должна была купить подарки маме, папе, бабушке, мужу, сыну и, если немного останется, что-нибудь себе. Конечно, я даже не могла себе позволить зайти в кафе и выпить чашку кофе. Это совершенно отпадало.

И вот,нас привели на экскурсию в «Метрополитен-опера» осмотреть здание. При входе я взглянула на стоимость билета, и оказалось –30 долларов, для меня это была немыслимая сумма. А стоимость билета на спектакль от 100 долларов и выше. И тогда я подумала, что никогда не смогу позволить себе купить билет в «Метрополитен-опера», и мне не суждено увидеть на этой сцене ни одного спектакля.

Прошло несколько лет, и в следующий мой приезд в Америку я уже стояла на сцене «Метрополитен-опера». Справа от меня – Аня Нетребко, первое сопрано мира, а слева Валерий Гергиев, первый дирижер мира. А полторы тысячи зрителей стоя нам аплодируют. И так каждый день в течение гастролей.

– Это была опера «Обручение в монастыре»?

– Да, ее потом купили несколько стран. В Сан-Франциско, куда я ездила с этой оперой, произошел такой комичный случай. Американцы точно копировали нас, и поскольку опера исполнялась на языке оригинала, т.е. на русском, а пели ее американцы, причем в основном темнокожие, получилось очень смешно. Комизм ситуации был еще и в другом. Актеры надели парики с лысиной, приобретенные у нас, и оказалось, что у темнокожих актеров белая лысина. Когда на премьере они вышли на сцену, зал захохотал, а я чуть не упала в обморок. После спектакля я прошла за кулисы и предложила режиссеру закрасить парики, но мне объяснили, что бюджетных денег не осталось. И чтобы избежать смеха в зрительном зале, я на свои деньги купила краску для обуви и закрасила все лысины черным цветом.

– Читала, что вы подготовили встречу Миллениума для жителей Нью-Йорка.

– Да, было такое. Я в качестве художника сделала полностью туалеты для гостей, а также балетные и карнавальные костюмы.

– Остается ли время на личную жизнь?

– Какая может быть личная жизнь у человека, который является рабом своей профессии. Слишком много людей зависят от меня, и я не могу их подводить и отказываться от каких-то предложений. Я не могу меньше работать. У меня такое советское чувство ответственности, и я борюсь с ним всю жизнь, но никак не могу побороть.

– Но семья у вас есть?

– У меня есть любимый сын, двое его детей, у которых я очень многому учусь, и это очень важно. Потому что действительно эти дети – старшая девочка и корейский мальчик – невероятной тонкости и ума люди. Они меня очень многому учат в этой жизни. Потому что я сама не способна на такие открытые и тонкие поступки и восприятие жизни, как они. И это абсолютная правда. Супруга моего сына – кореянка, и у меня куча корейских родственников, человек триста, и они время от времени приезжают в Москву.

– А надежное мужское плечо кто-то подставляет?

– В своей жизни я совершила, по крайней мере, два плохих поступка – я коварно бросила двух своих мужей. Причем со вторым мужем я прожила двадцать лет. Так что плечо, куда бы можно было приклонить бедную усталую головку, отсутствует. Такого нет.

- Может быть, мужчины боятся вас, потому что вы сильная женщина?

– Я не думаю, что я сильная женщина. Нет, абсолютно. Наоборот. Дома я хозяйка, которая печет пирожки, любит собирать гостей, накрывать на стол. Для меня самое большое удовольствие в жизни – смотреть, как мужчина ест то, что я приготовила. Для меня это важнее премьеры в театре! (Смеетс.я)

Знаете, я уверена в том, что на меня, как и на других людей, оказывает огромное влияние имя, данное при рождении. Дело в том, что родители назвали меня Аленой, но когда я пошла получать паспорт, мне сказали, что такого имени нет, и записали, как Алла. Таким образом, на работе я Алла, а дома Алена. И вот эта «Алена» – совершенно домашняя женщина с присущими ей дамскими слабостями.

– Как вы работаете? Вас терзают муки творчества?

– Нет, абсолютно не терзают. В принципе, как мне самой кажется, я как бы и не рисую ничего. Потому что, когда передо мной лежит белый лист бумаги, а рядом карандаши и кисточки, мне кажется, что там все уже нарисовано. И я просто обвожу то, что есть на листе бумаги. Я не работаю с компьютером. Просто потому что я и кнопки – понятие несовместимое. Это, конечно, усложняет мою жизнь. Но то, что мне необходимо – водить машину, обращаться с телевизором, – хватает вполне. А с компьютером работают специально обученные люди, которые достают мне всю нужную информацию.

– Есть работы, которыми вы недовольны?

– Да, есть. Но есть спектакли любимые, это когда все сошлось. Нужно, чтобы энергия людей, которые собрались, слилась в какой-то один комочек, один шар. Вот если это все сошлось, спектакль получился. Но если этого не произошло и хотя бы один куда-то выпал, то рушится весь карточный домик.

Я ведь никогда не читаю пьесы, над которыми работаю. Потому что считаю, что это бессмысленно. Например, я прочитала «Отелло», прихожу к режиссеру, а он говорит, «все действие будет происходить в бункере Гитлера». Это часто бывает. Какой же смысл был все это изучать? Но у меня есть подруга, искусствовед, которая за меня читает все пьесы и обожает это делать. Она их конспектирует для меня, чтобы я понимала, кто кому кто.

– А нестыковки случались?

– Смешной случай про индийского мальчика. Очень смешная история, просто невероятная! «Сон в летнюю ночь». Шекспир. Режиссер – Мирзоев. Перед тем, как поехать к нему, я должна была выполнить много дел, а потом заехать к себе домой, где моя подруга читала пьесу и делала для меня конспект. Врываюсь домой и с порога спрашиваю: «Ну, что, Инна, что там?» И она буквально на ходу говорит мне, что пьеса начинается с того, что царь и царица поссорились из-за индийского мальчика. И вот я по дороге начинаю фантазировать на эту тему и, когда приезжаю к Мирзоеву, делаю глубокомысленное лицо и говорю ему: «Володя, прежде чем что-либо обсуждать, скажите, а что там с этим индийским мальчиком? Как будем это трактовать?» Он смотрит на меня в недоумении и говорит: «Какого индийского мальчика? Там нет никакого мальчика. Правда, в начале пьесы о нем действительно говорят, но такого персонажа в пьесе нет». Но я начинаю его убеждать в том, что тема Индии сейчас в моде, и тут Володя вдруг соглашается со мной и более того, говорит, что ему известно о таком мальчике, который действительно знает индийские танцы, и ему сейчас лет двадцать. Тогда я спрашиваю, а как же все остальное, на что Володя отвечает: «А остальное? Где нет любви, там нет жизни». И я предлагаю сделать оранжерею, в которой ничего не растет. А Володя предложил ввести людей, которые в костюмах химзащиты будут опрыскивать эту оранжерею.

– Да, немного материала для работы над пьесой…

– Этого вполне достаточно. Мой сын помог достать восемь костюмов химзащиты в полной экипировке. Каждый костюм весил килограммов по двенадцать, но дело даже не в этом. Дело в том, что на следующий день мне звонят из театра и говорят о том, что меня ждет индийский мальчик. То есть он сублимировался! И дальше этот индийский мальчик выпил из меня всю кровь. Потому что он оказался специалистом по индийским танцам и костюмам и постоянно говорил о том, какие должны быть полосочки, ногти у танцовщиц и так далее. И в итоге мы ввели в спектакль этот персонаж. Которого НЕ БЫЛО! (Смеется.)

– А почему вы вообще стали художником театра?

– Профессия театрального художника – это профессия проститутки. Главное – угодить партнеру и получить удовольствие. Я не тот человек, который будет всю жизнь работать в одном театре, создавать его. Я прихожу в театр, делаю спектакль и ухожу. Получаю удовольствие, и за это мне еще платят деньги.

– Как вы относитесь к «светской жизни»?

– Я не люблю так называемую «светскую жизнь», хотя сама – член попечительского совета Английского клуба, в котором состою со дня его основания. Самое приятное для меня – это приватное общение. Очень многие люди мне кажутся как бы картонными. Вот я смотрю и вижу, что за спиной у этого человека ничего нет, он как бы нарисованный. И многие люди именно такие. А есть объемные, и эти объемные мне очень нравятся. Потому что им можно заглянуть в глаза и там что-то увидеть. И с ними я стараюсь встречаться чаще.

А вообще хочу вам казать, что судьба и жизнь строят нам такие повороты и такие непредсказуемые сюрпризы, которые совершенно невозможно прогнозировать. Если бы в тот день, когда я впервые переступила порог «Метрополитен-опера», кто-то подошел ко мне и сказал в ушко: «Ты будешь стоять на сцене этого театра, и зал стоя будет тебе аплодировать», я бы никогда ему не поверила. Конечно, все произошло не само собой, и я приложила усилия к этому. Но и судьба сыграла здесь немаловажную роль.