Анатолий Васильев

-В Москве довольно много театров, которым можно предъявить самые разнообразные претензии по репертуарной политике, количеству премьер в сезоне, успеху у публики, заполняемости зрительного зала... Почему, как думаете, именно на ваш театр обратили столь пристальное внимание?

- Попытки отобрать здание у театра Школа драматического искусства имеют свои, вполне конкретные причины. Они таковы: оспаривая распоряжение правительства Москвы, которое лишило наш театр общежития, театр подал иск, что в демократическом государстве нормально. Ведь моим артистам нужно где-то жить. Так уж устроено: человек должен где-то жить. Ну а кто из актеров может заработать на квартиру?

Я не имею никаких личных претензий к председателю комитета по культуре города Москвы Сергею Ильичу Худякову, хотя человек он лукавый. Но ведь я, наверное, тоже ему кажусь лукавым, судя по его лукавым действиям. И мне, подписавшему иск, хотелось верить, что государство у нас строится демократическое, что оно не создано для утоления претензий небольшой группы людей. Но когда я стал судиться с комитетом по культуре, то понял, что демократическое государство у нас только в проекте. Когда мы этот иск выиграли, на нас начались гонения. И раньше Худяков нас впрямую извещал, что мы должны забрать иск, а если мы не заберем, то у нас отберут студию на Поварской.

- Как это происходило?

- Сергей Ильич пригрозил: Если не заберете иск, то быстро лишитесь Поварской. Надо понимать так: если отдадите имущество - занимайтесь творчеством, не отдадите - разрушим ваш организм. Он озвучил ситуацию на совещании 14 февраля этого года по итогам работы театра в 2004 году. В присутствии многих сотрудников комитета по культуре! Иначе так стукнем, что мало не покажется: камня на камне не оставим от театра. Вы представляете, на каком уровне идет разговор?

Я думаю, нам стоит расширить проблему. Ведь мой случай свидетельствует о глобальных, очень нехороших процессах в нашем отечестве, он находится в ряду других, столь же вопиющих случаев. Мы должны признать, что мы находимся в периоде глобальной культурной катастрофы в России. И это уже нельзя замалчивать. По дороге строительства нового российского общества добивается дубиной то, что создавалось веками: образование, наука, врачебное искусство, художественные искусства, театральное дело, музеи, библиотеки... Хочется крикнуть Караул! Но нет никакой объединяющей силы, нет группы людей, которые могли бы громко сказать: Остановите ваши намерения, господа! По дороге к лучшей жизни вы вырубаете леса, посаженные не вами. Вы вырубаете людей - врачей, учителей, деятелей науки и культуры. Вы вообще знаете о том, что людям жить хочется? И по улицам ходить хочется, не думая, что тебя прибьют. И театром заниматься хочется, и на сцену выходить...

- У вас ведь уже пытались отобрать здание театра на Сретенке после такой мифической истории: мэр Москвы Юрий Лужков, проезжая мимо вашего театра, увидел, что там не горят окна, рассердился и повелел разобраться.

-Это история не мифическая, а комическая. Не стоит о ней и вспоминать, чтобы этой притчей не компрометировать мэра. Выходит, дело было так: мэр ехал мимо здания театра Школа драматического искусства, очевидно, в сторону метро Бабушкинская, повернул голову, брови его поднялись, он снял кепку и сказал: Не горят окна в театре! Чуткий шофер остановил машину и записал реплику мэра. А мэр, которого везли дальше, шептал: Я ведь его так уважал, так уважал... И на следующий день шофер передал в московское правительство: Проезжая мимо театра Школа драматического искусства, мэр изрек: Не горят окна! И завертелось все дело. Ну кто может поверить в это? У Юрия Михайловича есть гораздо более серьезные проблемы, чем Васильев, его театр и темные окна в здании. Конечно, все это инициировали другие люди.

- Но тогда вам удалось повернуть ситуацию в пользу театра.

- Тогда удалось, но кто-то это дело положил под сукно. И дело о Сретенке проросло делом о Поварской, которое, в свою очередь, началось с дела об общежитии.

- Тогда здание театра на Сретенке планировали отдать театру Петра Фоменко, но тот отказался.

- Вот так захотели Анатолия Александровича поссорить с Петром Наумовичем. Может быть, мы сами выясним, какой театр нам близок, какой далек? Все-таки возрастом мы оба не сильно отличаемся, вместе прожили советскую жизнь, что нам рядиться талантами?

Такие действия со стороны чиновников я называю самоуправными. Я бы не хотел иметь такое руководство. И что мне объяснять чиновникам от культуры - что мой театр имеет серьезное художественное направление? Я бы даже хотел обилетить чиновников, которые по должности должны любить культуру, но, кажется, любят что-то совсем иное, пригласить их в театр - и пусть они посмотрят, пусть хоть один раз увидят, что и как здесь происходит.

Разговоры об эффективном театре напоминают мне дискуссии о размере презервативов

- Учредитель ведь имеет право принять решение использовать здание в иных целях - в этом нет ничего незаконного, если посмотреть на дело без эмоций.

- Имеет. Но я не знаю, имеет ли учредитель право лишать нас здания в тот момент, когда он нам проиграл суд и подал апелляцию. Ведь судебный процесс продолжается, и имеет ли право учредитель, то есть ответчик, угрожать реорганизациями, проверками и так далее в тот момент, когда судебное дело не завершено?

Всем тем, кто подписывается под документом о реорганизации моего театра, я хотел бы объяснить, что этот дом построен руками людей театра - их мыслями, желаниями, бессонницами. И двести тридцать квадратных метров убогого подвала превращены в театр-лабораторию. И я всегда мечтал, что когда-нибудь это будет музей: ведь мы были первыми, кто выехал после перестройки в Европу, первыми, о которых Европа узнала, и весь андерграунд оказался в подвале на Поварской. В курсе ли этого те, кто поддерживает решение о реорганизации?

- Я думаю, у многих возникает такой вопрос: а два здания - это не много ли для одного театра?

- Но здание на Поварской - родовое! Конечно, оба здания де-юре принадлежат Москве, с этим никто не спорит. Но благодаря нам это здание стало частью театральной культуры России, а может быть, и европейской, и в этом смысле оно по факту - собственность театра. И что, так просто можно нам сказать: Которые тут временные - слазь! Я разве временщик - лаборатория-школа-театр на двух территориях - моя работа.

-Насколько я понимаю, художественных претензий к вам не имеют, но упрекают в неправильной, неэффективной эксплуатации здания.

- Я вообще не понимаю, что такое эффективный театр. Такие разговоры напоминают мне дискуссии о размере презервативов. Я могу сказать только то, что у нас идет много спектаклей на Поварской: играется Пушкинский утренник, вышла премьера спектакля К, в следующем сезоне выйдет Каменный гость, Дмитрий Крымов замечательно стал работать на нашей сцене.

- Если не принимать во внимание специфику и цели вашей театральной работы, то логика тех, кто пытается лишить вас здания на Поварской, окажется почти безупречной: если во главу угла поставить зрительский успех, эффективность и продукт, ваш театр не окажется в лидерах.

- А кто же скрывал от них, что я работаю таким образом? Кто скрывал, что я строю иной театр? Чиновники ведут себя непоследовательно.

Простой пример: мастерская живописца гораздо больше площадью, чем маленькое полотно, на котором живописец написал свое произведение. Но это не означает, что у живописца нужно все отнять и постановить, что он должен свое маленькое произведение создавать на столь же крохотной территории. То есть если спектакль идет два часа, то и репетируй его столько же, что ли? Ну что я должен говорить базовые вещи - серьезный спектакль должен репетироваться долго. Ведь в самой архитектурной идее здания на Сретенке заложена концепция нашего видения театра: изобилие классов для репетиций и тренингов и только две сцены. Строился театральный город, театральная лаборатория. Это записано и в задании на проектирование, и в акте приемки. Модель такого театра отработана на Поварской.

- Вам давали здание, зная, какова специфика вашего театра, каков ваш метод. А потом времена изменились, может быть, ваши позиции во властных структурах ослабели. И теперь выгодно сравнивать по простым позициям - в одном театре пять премьер в сезон, а в театре Васильева репетируют годами.

- Да какими годами - это легенда! Разные бывают периоды, я могу ставить и за три недели. Но сама жизнь театра, его художественная жизнь, требует времени.

- Может быть, дело даже не в злой воле неких лиц: просто тот способ театральной жизни, который вы утверждаете, противоречит экономическим и даже ментальным требованиям мегаполиса? Может быть, такой театр, как ваш, не рассчитан на то, чтобы выдержать конкуренцию, борьбу за жизненное пространство, которая происходит в больших городах, тем более в таких, как Москва?

- Вы, наверное, правы. Но люди в правительстве должны как раз оберегать такие островки, которые, как вы верно сказали, противоречат общему течению жизни. Когда Юрий Михайлович в 2001 году на совещании по строительству настаивал: Слушайте Васильева! - я уверен был, что никто уже не посмеет покушаться на жизнь театра.

И что, эмигрировать? За ненадобностью?

- С Ежи Гротовским у вас много общего - в методике, в понимании задач театра, того, каким он должен быть, как должен быть устроен. Но ведь он не пытался создать театральный скит в центре мегаполиса, а сделал это в маленьком местечке Понтедера.

- Гротовский вынужден был бежать из Вроцлава, и его приняла Италия... Гротовский продолжал Станиславского. А я-то тем более, человек, на русском языке говорящий, получивший знания из рук ученицы Станиславского Марии Кнебель, я же тем более продолжаю эти идеи. И, может быть, нужно прямо сказать господам недоброжелателям и завистникам: Я - наследник. Может быть, вас это оскорбит, но я говорю о простом факте: я рукоположен служить театру Марией Кнебель. И я верен этому учению. И я имею право на верность, потому что я, один из немногих ее учеников, долгие годы был против нее. И я имею право спокойно заниматься тем, на что способен. Я имею право в свои 63 года, на последнем периоде своей жизни, сказать, что хочу наследовать своему Мастеру, как мой Мастер наследовал Станиславскому. И так будет.

И вот какой совет я бы дал нашим чиновникам от культуры: поучитесь у советской власти. Конечно, хорошему, а не плохому. Конечно, искусство было идеологизировано. Но советская власть делала все для того, чтобы эта идеология была выражена качественно. Она назвала это стилем "соцреализма" и следила за тем, чтобы этот стиль был совершенен. Было много несвобод, но ведь, например, и у Товстоногова, и у Ефремова, и у Любимова была масса возможностей для самореализации, и об этом тоже не стоит забывать.

- Вдруг вы, который так страстно вначале обличал власть, сейчас с тоской вспоминаете о том, как заведовали культурой прежние начальники...

- Да с какой тоской! Я говорю совсем не об инструкторах по культуре, а о том, что русский театр всегда имел иные задачи, иную степень влияния в обществе, иное достоинство. Русский театр никогда не был таким, каким является сейчас! И, возможно, я один из немногих, кто напоминает, что театр может быть иным. Когда я работал за границей, там завидовали моим рассказам - какие у нас театральные условия, какие спаянные труппы, как долго может длиться репетиционный процесс.

Но тогда власть была меценатом по отношению к культуре. Она была и палачом там, где дело касалось идеологии, но и меценатом. В меценатстве она наследовала русской традиции терпеливого, внимательного, уважительного отношения к художнику. А новая власть, которая вроде бы дала свободу, пока этих качеств не унаследовала.

Я всегда знал, чем эта страна плоха - дорогами, нищетой, бандитизмом и уголовщиной. Но она хороша литературой, театром, словесностью, музыкой. Я был на этой стороне и знал, что моя русская страна очень хороша. И деятели культуры всегда имели покровителей, которые не гоняли их, как хозяин мышей. Ведь подожженная культура не восстанавливается - она руинизируется и погибает. Потому что она - в живых людях.

Я всегда гордился тем, как у нас относятся к деятелям культуры. Но теперь я, как частный режиссер, как руководитель театра, как председатель Гильдии режиссеров России, вопию - нас ни в грош не ставят. Уничтожается театр в провинции. Провинция, которая так была богата талантами, так своеобразна по отношению к столице, - уничтожается. И дать подножку Васильеву - это дать подножку всему не московскому, не петербургскому, а провинциальному театру. И если меня, председателя Гильдии режиссеров России, можно вот так, запросто, размазать по стенке, то что говорить об остальных, менее известных? О тех, кому некуда податься - а я ведь могу принять предложение и уехать в Европу... Мне кажется, лозунг наших управителей: Просто хочется мне кушать. Нами управляет постоянно голодное племя чиновников, не нажравшееся властью, силой, бесправием подчиненных...

А ведь в провинции и без того градоначальники-самодуры часто видят в театре только привлекательное здание в центре города, в актерах - ничтожных лицедеев, рабов, которым достаточно и трех тысяч в месяц. Я думаю, проблемы, с которыми столкнулся я, могли бы объединить многих - если не людей Москвы, то режиссеров и актеров провинции.

- В Москве у вас немало коллег-недоброжелателей, и вы об этом знаете.

- Я знаю, что у меня есть недоброжелатели, но в лицо я их не знаю: никто никогда мне открыто не оппонировал... Разве что Олег Павлович Табаков. А почему - не знаю. Ну да это пустое. Я пока существую от наката до отката (смеется).

- Я думаю, еще один аргумент тех, кто планирует реорганизовать театр, таков: ваш театр существует не для всех, но на деньги всех. То есть ваш театр не назовешь общедоступным, но он существует на деньги налогоплательщиков.

- Ну кто же говорит, что белый медведь должен жить в пустыне Сахара? Или что слоны водятся в ледниках? Разумеете зоологию? Разве можно мерить всех одной меркой, предъявлять всем одинаковые требования? Искусство вообще не для всех.

Если мы взяли в обиход слово попса, почему не признать, что существуют и другие этажи культуры? И не подходить к театру, который представляю я, с железной меркой совсем иных вкусовых предпочтений? А что, Боярыня Морозова - для всех? Она предмет массового интереса? Ну я ведь показываю свои спектакли и не в России - и везде потрясающий успех. Ну почему я должен об этом с энтузиазмом говорить? Мне совестно. И кто мне будет объяснять, какие спектакли я должен ставить, как привлекать публику? Уж не те ли, кто хочет мой театр реорганизовать? Что я, не вижу, как реагируют на спектакли те, кто приходит в зал? Что я, слепой, глухой, инвалид? Мертвец? Я что, за этим с того света наблюдаю, а не с этого?

И что, эмигрировать? Пора, мой друг, пора... За ненадобностью? Оттого, что кто-то из реорганизаторов решил меня преследовать? Оттого, что некоторых коллег раздражают мои спектакли, мое поведение?

- Вы действительно можете решиться уехать из страны?

- А что здесь делать? Погибать? Ведь закончится эта история тем, что на мне не останется живого места. Я стал болеть. Вот сейчас я завелся - и все внутренности начали болеть. С того времени как я в Комеди Франсез выпустил спектакль Амфитрион и меня начали преследовать, я стал сильно изнашиваться. И я невольно начинаю подумывать о реанимации. Там, где мой организм нужнее.

Директор Школы

Анатолий Васильев - ученик легендарного театрального педагога Марии Кнебель, ученицы Станиславского. Его спектакли Взрослая дочь молодого человека (1979), Серсо (1985) и Шесть персонажей в поисках автора (1987) сделали Анатолия Васильева звездой мировой театральной режиссуры. В 1990 году Васильев получает премию Жюри критиков Европы Новая театральная реальность (этого приза были удостоены звезды мирового театра, такие как Роберт Уилсон и Джорджо Стреллер). В 1999 Васильев был удостоен Государственной преми РФ за создание театра Школа драматического искусства. В 2001 году театр Анатолия Васильева был принят в Союз театров Европы, в котором состоит еще только один русский театр - питерский МДТ под руководством Льва Додина. Анатолий Васильев преподает в Лионе, он Кавалер ордена литературы и искусства Правительства Франции, почетный академик французской Академии Изящных искусств.

Школа драматического искусства: на два дома

В 1987 году решением исполкома Моссовета был создан театр Школа драматического искусства. Ему отводилось здание бывшего кинотеатра Уран на Сретенке, в которое театр сразу не смог переехать, поскольку там находилась другая организация. Временно театру отвели полуподвал на Поварской. В конце 1992 года постановлением правительства Москвы театру было передано 3158 квадратных метров в здании на Поварской для репетиционной и образовательной работы. В 1995 году на Поварской отк рыли зрительный зал на 70 мест. Параллельно шла работа над проектом нового здания на Сретенке, реализация которого продвигалась медленно.

В 1999 году мэр Москвы Юрий Лужков принимает решение построить за счет городского бюджета к Всемирной театральной олимпиаде здание театра "Школа драматического искусства" на Сретенке. К апрелю 2001 года здание было открыто, и в нем прошли многие спектакли, приглашенные на Театральную олимпиаду. В феврале 2002 года здание на Сретенке было достроено окончательно.

В апреле 2002 года на заседании правительства Москвы было предложено рассмотреть вопрос о передаче здания на Сретенке театру Мастерская П. Фоменко. Петр Фоменко от здания отказался, в защиту театра Васильева выступили многие театральные деятели. Теперь в правительство Москвы на согласование представлен проект О реорганизации театра Школа драматического искусства, согласно которому театр должен лишиться помещений на Поварской.