– Вы в театр попали сразу из института?
– Да, и в первые же двадцать дней моего присутствия в театре выпустили спектакль «На дне», в старом еще варианте, со старыми декорациями. И я там сыграла Наташу. То есть, конечно, я ее не сыграла. Это было полное трепета и ужаса нахождение на сцене. А тут и Дик рядом, тут и Аристарх Ливанов… Вот Зимин – тот меня поддерживал, а остальные занимались своими ролями, а мне говорили только: «Девочка, отойди!» То я реплику вовремя не дала, то встала не туда. А во время первого спектакля я вообще упала на сцене. Но мне тогда сказали, что это – к лучшему. Но роль это не спасло – я там только своим смущением и занималась, ничего не помню, ни как говорила, ни как ходила. Потом уже выпустили «Журдена». И, представляете, сейчас, когда спустя семнадцать лет возобновили спектакль, я снова играю ту же роль, 16-летнюю девчушку! Это, конечно, заставляет подобраться, держать какие-то диеты, следить за собой. Но огня, юности той – давно уже нет, я и не помню, о чем я думала в то время. Сейчас у меня ребенок уже большой. Думаю совсем иначе. Воспринимаю все по-другому. Но – потихоньку держусь. Сейчас за ребенком наблюдаю – в школе заново с ним учусь.
– В ваш театр ходит особая публика – школьники, которые ведь в основном не спектакль приходят смотреть, а собой заниматься. Считается, что это самая тяжелая публика для артистов. Так это?
– Поначалу это раздражало. Сейчас – притерпелась. Я лояльно отношусь к любому залу: много людей, мало, школьники в зале – все хорошо. Я так думаю, если два человека, пусть они и мешают друг другу, что-то услышат, – уже плюс нам. И вообще здорово, что они в театральном зале сидят, а не по подъездам ходят. Даже когда смеются в зале – это тоже ничего, даже иногда это заводит и какое-то удовольствие получаешь, когда заставляешь их себя слушать. А если не получается – сама виновата. Зачем кого-то винить? Профессия такая, что никогда с уверенностью нельзя сказать: «я все умею». На каждом спектакле, как бы ни было все отработано, все равно что-то неожиданное происходит.
– А вообще вам нравится, как жизнь складывается в театре?
– Вообще – нравится. Конечно, дураки только бывают счастливы. Но я не хочу гневить бога, что у меня чего-то нет. У меня есть семья, сын. И, конечно, я в семье стараюсь оставлять не меньше души и сил, чем в театре. Даже больше. Потому что театр – это же только часть моей жизни. Работа. А вся моя жизнь – это ребенок. На второго-то я уже не сподоблюсь.
– Почему?
– А этот тяжело дался. Врач нам сказал с мужем: «Вы оба актеры. Не ждите, что он спать у вас будет. Ну, подождите до года». А потом: «Ну, подождите до трех лет». А мы старались как можно раньше на работу выйти. С другой стороны – а если бы не было этих ролей? Этой необходимости выходить на работу? Тоже ведь было бы плохо.
– Вы никогда не думали о том, чтобы уйти в свободное плавание?
– Я такой человек, что я не смогу. Мне нужна стабильность в жизни. Я к стенам привыкаю настолько, что пока меня не выгнать, не дай бог, я буду сидеть и перетерплю все, что мне ни скажут. Я потом, может, поплачу, пообижаюсь, но никуда не уйду. Многое в театре ведь разрушает, вернее, способно разрушить, но от этого можно закрываться. Потому что везде есть предел. И разрушению – саморазрушению, тоже. И когда до него доходишь – либо гибнешь, либо начинаешь из этого выкарабкиваться, и болевое место внутри начинает обрастать коркой, от которой все отлетает. У меня образовалась защитная стена: что я хочу, то слышу, а что не хочу, то мне не интересно. Без этого никак в театре не получится. Надо настолько вымазаться в этом, выкупаться, чтобы корку эту нарастить, что… но ведь не понятно, надо ли? И всем ли надо, кто сюда приходит? Наверное, людям, которые имеют к чему-то другому способности, я бы не пожелала идти в театр. Я-то просто больше никуда бы не попала. Училась отвратительно. В школе в Свердловске, откуда я родом, мне после восьмого класса сказали: «Ты в девятый класс не приходи». Хотя я была дом ашняя девочка, не гуляла ни с кем… Правда, в театральную студию ходила. После театральной студии поступила сначала в училище свердловское, а потом в Москву, в Щепку. Ничего не умела делать. Начала учиться по-настоящему, только когда поступила в училище. Там я поняла, что даже слова сама сказать не могу, написать ничего грамотно не могу. И начала учиться выражать свое мнение. А приехала в Москву – там другие требования. Там ничего этого не нужно, никакого своего мнения. Везде свои пригорки-ручейки. Но что делать? Везде так. У нас в театре, по крайней мере, нет интриганства, нет фаворитов, актеры гадостей друг другу не делают. Мы друг друга любим. Конечно, есть свои трения между кем-то, но открытой вражды, чтобы ставить кому-то в пику, чтобы роль провалилась – такого нет. Я поэтому и не хочу коллектив менять – потому что если уж я про кого-то что-то знаю, то я знаю: вот это наше плохое, а вот это остальное наше хорошее. И я это ценю.