Игорь Дьяконов

Игорь Михайлович родился в Петрограде 12 января 1915 года (30 декабря 1914 года по старому стилю). Отец, Михаил Алексеевич Дьяконов, работал в то время банковским служащим, мать, Мария Павловна, была врачом. Детство Игоря Михайловича пришлось на голодные и трудные годы революции и гражданской войны, его семья жила бедно. У Игоря Михайловича было два брата, старший Михаил, с которым Игорь Михайлович впоследствии иногда совместно работал, и младший, Алексей. С 1922 года по 1929 год семья Дьяконовых с небольшими перерывами жила в окрестностях Осло, в Норвегии. Отец Игоря, Михаил Алексеевич, работал в советском торговом представительстве в качестве начальника финансового отдела и заместителя торгпреда. Маленький Игорь быстро выучил норвежский язык, а позднее немецкий, которым хорошо владела его мать, и английский. В школу Дьяконов впервые пошёл в Норвегии, причем только в 13 лет. В Норвегии Игорь Михайлович увлекался историей Древнего Востока и астрономией, уже в 10 лет пытался разобраться в египетских иероглифах, и к 14 годам окончательно выбрал Восток. В 1931 году Игорь Михайлович закончил советскую школу в Ленинграде. В то время в системе образования проводился эксперимент «бригадно-лабораторного метода» преподавания — обычных занятий не было, учителя под страхом увольнения боялись вести классические уроки. Ученики главным образом занимались созданием стенгазет, общественной работой и художественной самодеятельностью. Серьезных знаний в школе было получить нельзя, и оставалось рассчитывать на самообразование.

После окончания школы Игорь Михайлович в течение года работал в Эрмитаже, а также делал платные переводы. К этому его принуждало нелёгкое материальное положение семьи и желание Дьяконова поступить в университет, что было легче сделать с рабочего места. В 1932 году ему с трудом удалось поступить в Историко-филологический институт (позднее ставший частью Ленинградского государственного университета). В начале тридцатых годов в университет принимали не по результатом экзаменов, а по анкетным данным. Дьяконову удалось попасть на лист ожидания и полноправным студентом он стал лишь после того, как отчисленные с рабфака студенты освободили достаточно мест. В университете в то время преподавали такие известные ученые как языковед Николай Марр, востоковеды Николай Юшманов, Александр Рифтин, Игнатий Крачковский, Василий Струве, востоковед и африканист Дмитрий Ольдерогге и другие. Александр Павлович Рифтин долгое время был научным руководителем Дьяконова, а с академиком Василием Васильевичем Струве у Дьяконова сложились очень непростые отношения с самой юности.

В 1936 году Дьяконов женился на сокурснице Нине Яковлевне Магазинер, впоследствии ставшей учёным-литературоведом. С 1937 года параллельно с учебой работал в Эрмитаже — нужно было кормить семью. В целом, юность Игоря Михайловича Дьяконова прошла в годы сталинских репрессий. Воспоминания учёного рисуют страшную картину систематических арестов и всеобъемлющего страха среди Ленинградской интеллигенции. Некоторые сокурсники Дьяконова были арестованы, некоторые, опасаясь ареста, сами стали сексотами НКВД и систематически писали доносы на своих товарищей (Из двух ассириологов, учившихся вместе с И.М., уцелел только Липин Лев Александрович. Другой, Иерихович, был расстрелян. Впоследствии Лев Александрович и Игорь Михайлович публично упрекнут друг друга в его гибели). В 1938 году отец Дьяконова был арестован с официальным приговором 10 лет без права переписки. На самом деле Михаил Алексеевич был расстрелян через несколько месяцев после ареста, в 1938 году, но семья узнала об этом только через несколько лет, долгие годы сохраняя надежду, что Михаил Алексеевич еще жив. В 1956 году отец Дьяконова был реабилитирован за отсутствием состава преступления. Самого Игоря Михайловича неоднократно приглашали в НКВД на допросы по поводу сокурсников. Например, один из сокурсников Дьяконова, о котором Игорь Михайлович давал показания в 1939 году, был известный впоследствии историк Лев Гумилёв, который провел в лагерях 15 лет. Тесть Дьяконова также был арестован в 1938 году, но остался жив. Несмотря на все трудности, несмотря на то, что Дьяконов стал «сыном врага народа», он продолжал учиться. Игорь Михайлович любил свою тематику, с удовольствием слушал лекции многих профессоров, работавших в то время в ЛГУ. Он изучал идиш, арабский, древнееврейский, аккадский, древнегреческий и другие языки.

В 1941 году Дьяконов, как сотрудник Эрмитажа, был мобилизован для эвакуации ценных коллекций. Тогда, в конце июня 1941 года, сотрудники Эрмитажа упаковали и отправили на Урал свыше миллиона бесценных экспонатов музея. Дьяконов работал под руководством знаменитого искусствоведа и египтолога Милицы Матье и упаковывал одну из восточных коллекций. По настоянию руководителя партийной организации Эрмитажа, Дьяконов, несмотря на белый билет по зрению, записался в ополчение. Благодаря знанию немецкого языка был зачислен в разведотдел, но не продержался там из-за плохой анкеты. Был переводчиком в отделе пропаганды Карельского фронта, где писал и печатал листовки, участвовал в допросах пленных. В 1944 году Дьяконов участвовал в наступлении советских войск в Норвегии и был назначен заместителем коменданта города Киркенес. Жители города отзывались о деятельности Дьяконова с благодарностью, Дьяконов в 1990-е годы стал почётным жителем города Киркинес. Во время войны погиб его младший брат, Алексей Дьяконов.

Дьяконов был демобилизован в 1946 году и вернулся в свой университет. Его научный руководитель, Александр Павлович Рифтин, умер в 1945 году, и Дьяконов стал ассистентом кафедры семитологии, которой заведовал И. Н. Винников. Игорь Михайлович быстро защитил кандидатскую диссертацию на тему земельных отношений в Ассирии и преподавал. В 1950 году одна из выпускниц кафедры написала донос, в котором указала, что на кафедре изучают Талмуд. Кафедру закрыли, уволив почти всех преподавателей, в том числе и Игоря Михайловича. Дьяконов вернулся к работе в Эрмитаже. После реорганизации Института Востоковедения стал работать в его Ленинградском отделении. Диапазон его творчества распространялся на совершенно различные области древней истории. В соавторстве с М.М. Дьяконовым и В.А. Лившицем он расшифровал парфянские документы из Нисы. В 1952 году Дьяконов в соавторстве с И. М. Дунаевской и Я. М. Магазинером опубликовал уникальное сравнительное исследование вавилонских, ассирийских и хеттских законов[1]. В 1956 году издал книгу по истории Мидии и после этого продолжал сотрудничать с Академией наук Азербайджана, вместе со своим братом Михаилом. В 1963 году опубликовал все известные к тому времени урартские тексты на глиняных табличках[2].

Шумерология для Игоря Михайловича Дьяконова являлась одним из магистральных направлений его научной деятельности, темой его кандидатской и докторской диссертаций, однако именно здесь вклад Дьяконова, возможно, неоднозначен и имеет ряд спорных и неоднозначных моментов.

В 1959 г. вышла в свет фундаментальная монография «Общественный и государственный строй Древнего Двуречья. Шумер», через год защищенная в качестве диссертации на степень доктора исторических наук. В этом труде Дьяконов дает собственную концепцию структуры шумерского общества и социально-политической истории Месопотамии в шумерский период, а также критикует все предыдущие концепции историков-шумерологов: принятую советской наукой в середине 1930-х гг. концепцию В. В. Струве и утвердившуюся в западной науке концепцию А.Даймеля.

В классическом учебнике Струве, идеи которого лаконично излагает Дьяконов, «из первобытной общины выводилось существование на древнем Востоке общинного (а не индивидуального) рабства и царского деспотизма; поскольку ирригационная система была делом общинным, постольку частная собственность на землю возникала только на…высоких полях, которые невозможно было орошать»[3]. А.Даймель же полагал, что все без исключения хозяйство шумерских городов-государств следует считать относящимся к храмово-царскому хозяйству, и его точку зрения поддержал авторитетнейший шумеролог А.Фалькенштейн[4].

В монографии И. М. Дьяконова обе эти концепции были отвергнуты. Подсчитав общую площадь орошаемых земель государства Лагаш и сравнив это количество с площадью земель храма Бау, исследователь пришел к выводу, что «значительная часть земли в Лагаше лежала за пределами храмовых владений», а храмовое хозяйство «охватывало все же, вероятно, лишь часть свободного и рабского населения Лагаша и занимало далеко не всю обрабатываемую площадь государства»[5]. Концепция Струве о частном землевладении на «высоких полях» была оспорена Дьяконовым на основе следующей аргументации: на неорошаемой земле в условиях сухих тропиков хлеб расти не может[3].

В результате своего исследования Дьяконов приходит к выводу о существовании двух крупных секторов шумерской экономики: земли большесемейных общин и храмовой земли. Население Шумера было вписано в эту экономическую структуру и разделялось на четыре страты: крупная знать, обладавшая большими участками земли и имевшая возможность приобрести землю в собственность; рядовые общинники, владевшие землей в порядке семейно-общинного владения; клиенты (бывшие общинники, утратившие общинные связи); рабы (храма и частных лиц).

Основной производительной силой шумерского общества Дьяконов, в противоположность Струве, считает не рабов, а рядовых общинников и отчасти клиентов. Политический строй Шумера рассматривается им как перманентная борьба за власть между общинными и царско-храмовыми политическими группами, а политическая история шумерских государств делится на три фазы: борьба царя и аристократической олигархии; возникновение деспотии в аккадский период и борьба за ее упрочение; победа деспотического строя при III династии Ура[5].

На концепцию Дьяконова оказали значительное влияние работы Т.Якобсена о ранней политической истории Двуречья[6]. Поэтому она была хорошо принята американскими шумерологами, в частности, С. Н. Крамером, который основывал на «тщательном и творческом исследовании Дьяконова» собственный очерк устройства шумерского города[7].

Некоторый вклад внес Дьяконов и в изучение шумерского языка. Им написан ряд статей об эргативной конструкции предложения, о числительных[8]. Начиная с 90-х годов в шумерологии возрождаются поиски типологически, а в перспективе, возможно, и генетически близких шумерскому языков. В 1991г. Р. Иосивара в своей монографии сопоставил шумерский с японским[9], а в 1996г. П. К. Манансала опубликовал свои аргументы с привлечением как фонетических, так и морфологических и лексических данных в пользу родства шумерского с языками астронезийской группы, куда он включил, кроме мунда, ещё и японский.[10]. Через год после публикации Манансалы Дьяконовым было продолжено обоснование гипотезы родства шумерского языка и языков группы мунда: сходными оказались, помимо нескольких десятков имен, некоторые термины родства и падежные показатели.[11]. Интерес вызывает тот факт, что именно на сопоставлении шумерского языка с языками мунда сходятся позиции Дьяконова и его непримиримого оппонента Кифишина. Впрочем, сравнение с мунда оказалось далеко не лучшим ходом ни для Кифишина, ни для Дьяконова: В 2001 г. достаточно сильные аргументы в пользу родства с сино-тибетской языковой группой (особенно со старотибетским языком) выставил Ян Браун (337 лексических соответствий, в т.ч. показатели 1-го и 2-го лица ед.ч. местоимений, числительные, обозначение частей тела и термины родства, анализ фонемных соответствий между шумерским и старотибетским, словообразование и элементы морфологии). В 2004 г. он дополнил список лексических соответствий до 341-го, издал список основных омонимов и синонимов между шумерским и сино-тибетской языковой группой, а также список именных префиксов, совпадающих в данных языках.[12] О компаративных исследованиях Брауна И.М. Дьяконов упоминает в 1967 году ещё в Языках древней Передней Азии.

Разнообразие научной деятельности Игоря Михайловича Дьяконова позволило ему внести большой вклад в сравнительное языкознание. Сразу несколько его работ претендуют на фундаментальность в данной области. Среди них:

Семито-хамитские языки. Опыт классификации., Москва, 1965

Языки древней Передней Азии., Москва, 1967

(совместно с А. Г. Беловой и А. Ю. Милитаревым) Сравнительно-исторический словарь афразийских языков, Москва 1981—1982

Afrasian Languages, Nauka, Moscow, 1988

(совместно с С. А. Старостиным) Хуррито-урартские и восточно-кавказские языки // Древний Восток: Этнокультурные связи, Москва, 1988

Игорь Михайлович также интересовался вопросами дешифровки древних письменностей и содействовал изданию на русском языке целого ряда фрагментов и отрывков из передовых трудов по истории письма, которые вышли с его подробными комментариями о современном состоянии вопроса. Кроме того, Дьяконов является автором следующих лингвистических гипотез:

(совместно с С. А. Старостиным) о родстве этрусского языка с хурритским языком

о родстве шумерского языка с языками мунда

Благодаря своим разносторонним исследованиям, Игорь Михайлович Дьяконов опубликовал несколько фундаментальных обобщающих работ по истории. Среди них:

(совместно с другими авторами) История Древнего Востока, «Наука», Москва, 1983—1988

Архаические мифы Востока и Запада, Москва, 1990. У многих специалистов по соседним областям знаний, в частности, среди египтологов, данная работа произвела далеко не позитивный отклик. Среди оппозиционного направления ассириологов (Кифишин, Вассоевич, Святополк-Четвертынский) она вызвала глубокое неприятие прежде всего в связи с чрезмерно завышенным материалистически-позитивистским подходом к проблемам духовного плана.

Пути истории: от древнейшего человека до наших дней, «Восточная литература», Москва, 1994

Однако, последнюю книгу сам Игорь Михайлович называет «авантюрой»[3], и, действительно, она вызвала серьезную критику некоторых историков[13]. С другой стороны, некоторые исследователи считают эту книгу выдающимся достижением учёного [14].

Хотя историю древних иранских народов и исследования текстов, написанных на иранских языках, нельзя признать центральной областью исследований И. М. Дьяконова, его вклад в иранистику нельзя назвать излишне скромным. Его творчество в этой области можно охарактеризовать достаточно лаконичной фразой "иранистика сквозь призму семитологии":

С 1948 г. по начало 1950-х гг. в ходе раскопок под руководством М. Е. Массона на городищах Новая и Старая Ниса, расположенных невдалеке от Ашхабада и являющихся развалинами Михрдадкерта, одной из столиц Парфянского царства (III в. до н. э. — III в. н. э.), было найдено более двух тысяч документов на черепках («остраков»), написанных письмом арамейского происхождения. Археологический контекст и однотипные формулировки документов говорили, что найденные тексты — хозяйственные записи, относящиеся к винохранилищу. Ряд арамейских слов в документах был сразу же понятен специалисту. Однако встал дугой вопрос: на каком языке написаны остраки? Для большинства среднеиранских письменностей (среднеперидской,парфянской, согдийской, хорезмийской) было характерно наличие арамейских идеограмм, то есть для ряда лексем выписывалось арамейское слово (часто искаженное), но читался иранский эквивалент (ср. кандзи в современном японском, шумерограммы в аккадском). Семитолог И. Н. Винников предпринял попытку прочесть документы по-арамейски[15], в то время как И. М. Дьяконов, его старший брат, историк-иранист М. М. Дьяконов и иранист-лингвист В. А. Лившиц[16] понимали документы как парфянские, но написанные с чрезвычайно большим количеством арамейских идеограмм — на это указывала нерегулярность написания арамейских слов, несемитский синтаксис надписей, перебои в идеографическом и «раскрытом» написании ряда лексем. Точка зрения Дьяконовых и Лившица была поддержана крупнейшим иранистом того времени В. Б. Хеннингом[17] и в настоящее время является общепринятой. В 1960 г. И. М. Дьяконов и В. А. Лившиц опубликовали солидную выборку документов[18], а начиная с 1976 г. постепенно выходит полное английское издание в серии Corpus Inscriptionum Iranicarum (к настоящему моменту изданы все фотографии, транслитерации и переводы надписей, глоссарий).

В 1956 г. по заказу Института Истории АН Азербайджанской ССР И. М. Дьяконов издал «Историю Мидии»[19], как он сам говорил, «для дополнительного заработка». В четырехсотстраничной монографии подробно освещаются вопросы истории, исторической географии, этнической истории, археологии северо-восточных окраин Междуречья и северо-западного Ирана с древнейших времен, дата, направление, характер инфильтрации индоевропейских иранских племен в эти области (Дьяконов в «Истории Мидии» выступал за относительно по́зднее, c VIII в. до н. э., проникновение иранцев на Плато из Средней Азии, хотя в дальнейшем признавал возможность и более ранней даты), политическая история Мидийской державы VII—VI вв., покорение Мидии персами и история Мидии в составе государства Ахеменидов вплоть до завоеваний Александра Македонского. Эта работа потребовала разбора не только хорошо знакомых Дьяконову древневосточных источников, но и греко-римских сочинений, древнеиранских памятников; и те, и другие в книге мастерски проштудированы. «История Мидии» была переведена на персидский язык и выдержала несколько переизданий в Иране[20]. Перу Дьяконова принадлежит и раздел об истории Мидии в «Кембриджской истории Ирана»[21]

Весьма важное значение имеет небольшая статья Дьяконова «Восточный Иран до Кира (к возможности новых постановок вопроса)»[22], где автор предложил свое ви́дение хронологической и географической локализации деятельности Заратуштры. На основе сжатого анализа всего комплекса лингвистических, письменных и археологических источников, автор приходит к выводу, что Заратуштра жил не позднее VII в. до н. э. в Бактрии, приводит дополнительные аргументы в пользу проникновения иранских племен на Иранское Плато из Степного Пояса через Среднюю Азию.

Историко-философские идеи Дьяконова наиболее последовательно изложены в таких работах, как «Киркенесская этика» (1944), «Архаические мифы Востока и Запада» (1990), «Пути истории: от древнейшего человека до наших дней» (1994), «Книга воспоминаний» (1995). Историософия Дьяконова находится на стыке марксистской теории общественно-экономических формаций и французского позитивизма (О. Конт), восходящего к Бэкону, Декарту и Спинозе. Он различает восемь фаз общественного устройства (первобытную, первобытнообщинную, раннюю древность, имперскую древность, средневековье, стабильно-абсолютистское постсредневековье, капиталистическую и посткапиталистическую), а причиной перехода от одной фазы к другой считает совершенствование технологий производства оружия. Однако такой переход совершается не скачкообразно, а его механизмом являются изменения, возникающие в социальной психологии под влиянием новых разработок военной промышленности. Таким образом, для лучшего понимания каждой фазы истории следует в равной мере изучать и ее материальную базу, и систему ценностей, возникающую в процессе развития общественных отношений различного уровня.

Дьяконов оценивает будущее человечества весьма пессимистично; особое внимание он уделяет проблемам исчерпания природных энергетических ресурсов, перенаселения и нарушения биологического равновесия на Земле. Могучим средством для поддержания жизни на планете он считает науку, особые надежды возлагаются при этом на управляемый ядерный синтез и на использование солнечного излучения. В социальном плане в целях наилучшего выживания все общества земного шара должны будут постепенно перейти в посткапиталистическую фазу развития, причем развитые цивилизации окажут им в этом посильную помощь. Возражая позитивистам, Дьяконов скептически относится к идее прогресса: «если в одном месте прибыло, то в другом убыло», поэтому не бывает развития без потерь, и следовательно, абсолютный прогресс невозможен.

Этические взгляды Дьяконова возникли под влиянием эволюционного учения Дарвина, они соприкасаются с этикой протестантизма и атеистических религиозно-философских учений, не признающих Бога как личность. На месте Бога здесь оказывается совесть, которую Дьяконов считает врожденной каждому человеку и обуславливающей биологическое выживание вида (вид, где большинство членов альтруисты, выживает, поскольку жизнь вида объективно важнее, чем жизнь одного индивида; напротив, вид, состоящий из эгоистов, быстро вымирает, потому что в нем никто не заботится об интересах целого). Категорический императив по Дьяконову: не умножайте мирового зла, если избегнуть его совсем человек по природе своей не может.

Теория мифа Дьяконова основана на достижениях объективной психологии (в особенности — на открытиях психофизиологов школы Шеррингтона). Миф понимается здесь как связная интерпретация явлений мира, организующая восприятие их человеком при отсутствии абстрактных понятий. Своим происхождением миф обязан процессам, происходящим в коре головного мозга и центральной нервной системе (т. н. «шеррингтонова воронка»), когда наблюдается неадекватная реакция этих органов при переработке информации: часть впечатлений внешнего мира, не находящих отражения в социальном опыте, превращается сознанием человека в тропы — предметно-образные сопоставления явлений, ощущаемые как отождествления и ассоциации; остальная информация, согласованная с опытом, преобразуется в причинно-следственные связи.

Дьяконов не оставил трудов в области религиоведения, однако его взгляды изложены в ряде поздних историософских работ. Источником религиозных представлений Дьяконов считает побуждения (мотивации) человеческой деятельности, которые в условиях господства мифологического сознания воспринимаются как причинно-следственные связи, определяемые волей божества. Божества предопределяют для архаического человека характер каузальных связей и тем самым возможность или невозможность удовлетворения социальных побуждений. Божество, как объяснение каузальной связи через троп, входит в семантический ряд. Локальные пантеоны Дьяконов определяет как «причинные начала побуждений, которые различаются развитием мифов — семантических рядов в повествованиях о них».

Дальнейшее развитие религии по Дьяконову связано с развитием общественных отношений в результате миграций и совершенствования в сфере производства оружия. Не веря в существование Бога как личности и выражая сомнение в существовании всезнающего Высшего Разума, Дьяконов говорил о секулярном характере будущего человеческого общества, основанного на этических принципах, изложенных выше.

[править] Создание собственной ассириологичеcкой школы

В марте 1988 года Дьяконов получил диплом почетного доктора Чикагского университета, где был назван ведущим исследователем древнего Ближнего Востока, который «в одиночку возродил ассириологическую науку в Советском Союзе». Действительно, И.М. Дьяконов воспитал многих учеников, в их числе всемирно известные ассириологи.

Многие из них продолжают работать в Секторе Древнего Востока Института Восточных Рукописей РАН (до недавнего времени — Ленинградское отделение resp Санкт-Петербургский Филиал Института Востоковедения). Там же расположена мемориальная библиотека Дьяконова, переданная в дар Институту.

Противостояние с академиком Струве

Научная работа Дьяконова, связанная с шумерским языком проходила в противостоянии с академиком Василием Васильевичем Струве, самым известным в то время востоковедом, специализировавшимся по шумерологии в СССР, с 1941 года возглавлявшем Институт Востоковедения СССР. Василий Васильевич сумел в тяжелое время сталинских репрессий сохранять хорошие отношения с режимом, считаться одним из главных официальных историков-марксистов. Возможно, сам этот факт стал основной причиной ненависти, с которой Игорь Михайлович Дьяконов, сын расстрелянного в 1938г. «врага народа», относился к академику Струве. В своей «Книге воспоминаний» Дьяконов упоминает Струве десятки раз, причем каждый раз в негативном смысле, ставя ему в вину даже тембр голоса и форму тела[3]. Противостояние со Струве для Дьяконова усугублялось тем, что Игорь Михайлович был ученым с весьма разнообразными интересами, писал работы по разным языкам и культурам, а Струве, занимаясь большую часть жизни (минимум с 1911г., когда закончил университет) египтологией, с 1933 года плотно сконцентрировался именно на шумерологии, составляя специальные картотеки. Однако, Дьяконова очень интересовали шумерская история и шумерский язык, он занимался исследованиями в данных областях и неоднократно пытался обнаружить недоработки в теориях Струве или как-либо эти теории развить.

В начале пятидесятых годов Дьяконов выступил с рядом статей[23][24][25][26], в основном направленных на пересмотр хозяйственной системы Шумера, давно предложенной Струве. В своем ответе[27] Струве утверждал, что Дьяконов базировал свои предположения на ошибочной трактовке некоторых шумерских слов. Надо заметить, что в современной трактовке этих слов сохраняется традиция Струве[28].

В конце пятидесятых годов полемика стала носить более личный характер. При этом необходимо отметить бросающиеся в глаза факты нарушения научного этикета со стороны Игоря Михайловича: с точки зрения академического табеля о рангах он был лишь кандидатом исторических наук, вступившим в личную конфронтацию с академиком, с 1941 года возглавлявшем Институт Востоковедения СССР, а с 1959 года заведующим древневосточным отделом этого института. Струве упрекал Дьяконова, что он использует в своих статьях переводы востоковеда Шилейко без указания его авторства[27]. Дьяконов в свою очередь публично атаковал ранние переводы Струве, которые Василий Васильевич делал с немецкого подстрочника и от которых давно отказался[29], что Струве назвал «нелояльным актом»[30].

Тем не менее, в 1959 году Дьяконов пытался защитить докторскую диссертацию по своей книге «Общественный и государственный строй древнего Двуречья: Шумер», выбрав в качестве оппонента именно Струве, однако Струве выступил с большим количеством поправок, которые Дьяконов не принимал и отказался слушать[3]. Защитить докторскую диссертацию Дьяконову помогли добрые отношения с Бободжаном Гафуровичем Гафуровым, видным партийным деятелем, бывшим первым секретарем ЦК Таджикской ССР, а в то время — директором Института Востоковедения, который лично попросил Струве снять возражения (Дьяконов под началом Гафурова занимался организацией XXV Международного Конгресса Востоковедов в Москве в 1960 г., а его брат Михаил Михайлович Дьяконов некогда рецензировал книгу Гафурова «История Таджикистана»)[3]. В 1960 году Дьяконову удалось успешно защититься и стать доктором исторических наук, хотя Струве вообще отказался выступать в качестве оппонента. Впрочем факт нарушения Дьяконовым академического табеля о рангах останется в памяти его коллег и помешает в дальнейшем ему подняться вверх по академической лестнице.

В 1961 году в серии «Литературные памятники» вышел перевод Дьяконова Эпоса о Гильгамеше[31]. Эта работа принесла Дьяконову как успех и широкую известность за пределами востоковедения, так и ропот недовольства среди учёных в связи с обстоятельствами, сопутствовавшими данному переводу. В ходе подготовки перевода Дьяконов работал с рукописями перевода «Ассиро-вавилонского эпоса», сделанного талантливым востоковедом Владимиром Казимировичем Шилейко в двадцатые — тридцатые годы. Влияние Шилейко не отрицалось, однако возникла дискуссия о масштабах использования этих рукописей. Словами известного российского филолога Вячеслава Вселоводовича Иванова: «целый ряд мест указанного перевода … почти буквально следует тексту Шилейко не только в ритме, но и в конкретном подборе слов»[32]. Дьяконов, в своей «Книге воспоминаний» подтверждает, что долгое время работал с рукописью Шилейко, но утверждает, что она представляла собой «черновые и незавершенные наброски, часто без начала и конца», а также, что ее издание «неосуществимо»[3]. В то же время, другие исследователи считали рукопись «Ассиро-вавилонский эпос» законченной и готовой к публикации[33], более того, большая часть ее была опубликована без каких-либо дополнительных консультаций с ассириологами в 1987 году[34].

Кроме этого, родственники Шилейко утверждают, что смогли отобрать рукопись у Дьяконова, только прибегнув к помощи сотрудника милиции[35]. Дьяконов в переписке с Ивановым указывал, что он «против преувеличения зависимости его перевода от сделанного Шилейко» и намеревался вернуться к этому вопросу, но в течение 12 лет, с момента выхода комментариев Иванова и до своей смерти в 1999 году, Дьяконов так к этому вопросу и не вернулся[36].

Однако на добросовестность работы И. М. Дьяконова с рукописями Шилейко указывает обнаруженное в архиве семьи Шилейко письмо В. К. Андреевой-Шилейко И. М. Дьяконову от 23 августа 1940 года (сохранился его черновик), в котором сказано: «В Вашем письме Вы спрашиваете, не сохранилось ли в бумагах Владимира Казимировича переводов других текстов Гильгамеша (помимо VI таблицы — В. Е.). К сожалению, нет, хотя Владимиром Казимировичем были переведены все части Гильгамеша полностью и им об этом эпосе было подготовлено большое исследование. Но по воле рока все материалы по этой его работе пропали на его ленинградской квартире во время пребывания в Москве. Пропажа эта была тяжелым ударом моему покойному мужу, хотя он и имел обыкновение говорить, что горевать не о чем, так как то, что не удалось завершить ему, все равно сделают другие. И он, наверно, порадовался бы, найдя в Вашем лице себе продолжателя» [37]. Таким образом, из переписки следует, что полный перевод эпоса о Гильгамеше был потерян еще при жизни В. К. Шилейко, и его вдова благословила молодого ученого И. М. Дьяконова на то, чтобы сделать новый перевод. Точку в этой дискуссии об авторстве должно поставить академическое издание тех переводов Шилейко, которые сохранились[37].

Ассириологическая оппозиция Дьяконова в лице Кифишина в научной печати обвинила Игоря Михайловича в другом, а именно в переводе эпоса о Гильгамеше не с аккадского, а с немецкого языка: «Поэма о Гильгамеше… Переводы и интерпретации текста многочисленны; назовём лишь некоторые из них: [далее следует перечисление, в том числе издание] Schott 1958. По последнему сделан и «перевод» эпоса о Гильгамеше с немецкого И. М. Дьяконова (А.Шотт не ассириолог, а обычный литератор)»[38].

Ситуация в среде востоковедов резко изменилась в 1965 году, после смерти Струве. С этого времени уже сам Игорь Михайлович Дьяконов стал ведущим шумерологом — вследствие войны и сталинских репрессий больше не осталось ни одного доктора наук в этой области. Есть данные, что Дьяконов предпринял ряд шагов, чтобы кроме него самого и его собственных учеников никто в СССР ассириологией заниматься не мог.

Лев Александрович Липин вынужден был покинуть институт, и потерял возможность печататься в 1965 году. Дьяконов в своих воспоминаниях обвиняет Липина в тайном сотрудничестве с НКВД и предательстве товарищей, а также жестко критикует, изданную Липиным хрестоматию аккадского языка[3]. С другой стороны, книга Липина «Аккадский язык», изданная им в 1964 году, даже была в 1973 году переиздана на английском языке. Именно ученику Льва Александровича Р.А. Грибову было суждено после смерти своего коллеги и научного руководителя Л.А.Липина в течение двенадцати лет (1970-1982) стать единственным университетским ассириологом и в одиночку подготовить три выпуска специалистов.

Ростислав Антонович Грибов, кандидат исторических наук, последовательный струвист, ученый секретарь кафедры истории стран Древнего Востока Восточного факультета СПбГУ. На протяжении четверти века Грибов был фактическим руководителем кафедры и лучшим российским педагогом в области ассириологии, единственным в СССР вузовским преподавателем аккадского и шумерского языков. Российские ассириологи в Ленинграде именно от Грибова получали профессиональное ассириологическое образование. Известным актом научного и гражданского мужества со стороны Р.А.Грибова была безапелляционная поддержка результатов дешифровки протошумерских петроглифов Каменной Могилы, предпринятой А.Г.Кифишиным в второй половине 90-х годов, несмотря на резкое неприятие этих результатов Дьяконовым [1]

Анатолий Георгиевич Кифишин, последний ученик В.В. Струве, и по меткой характеристике Дьяконова, его "личный враг", в 1966 году должен был защищать кандидатскую диссертацию, но не успел этого сделать из-за смерти учителя за месяц до этого события. В первом номере журнала «Вестник древней истории» за 1966 год должна была выйти его работа «Западные кварталы Лагаша». В этой работе частично продолжалась полемика Дьяконов — Струве по поводу организации шумерских городов-государств. После смерти Струве Дьяконов воспрепятствовал этой публикации, а Кифишин был вынужден покинуть Ленинград. Ему удалось перебраться в Москву в аспирантуру Института Востоковедения АН СССР[39]. Через два года он смог опубликовать свою работу в Вестнике древней истории[40], на которую Дьяконов вместо научной полемики ответил очень резким «Письмом в редакцию»[41], намекая на принципиальную недопустимость этой публикации, состоящей из «нелепостей». Любопытно, что во множестве мест, по которым спорили ученые, с точки зрения современной шумерологии справедливы именно утверждения Кифишина, а не Дьяконова[42]. За публикацию «Ответа на письмо в редакцию»[43] поплатились и главный редактор журнала «Вестник древней истории», историк античности Сергей Львович Утченко и сам Анатолий Георгиевич Кифишин, который был вынужден покинуть и московский институт. С 1970 года из-за неприкрытой враждебности Дьяконова и его окружения Кифишин потерял возможность публиковаться в научных журналах и продолжал занятия шумерологией, работая целыми днями в Ленинской библиотеке. Занявшись же исследованиями ритуала и мифа в Древней Месопотамии, он вошел в ещё более глубокую оппозицию с Игорем Михайловичем, примкнув к мифо-ритуальной научной школе[39].

Виталий Александрович Белявский, оппозиционно относившийся как к Дьяконову, так и уцелевшим струвистам, автор книги «Вавилон легендарный и Вавилон исторический», которая даже не полемизировала с Дьяконовым открыто, усилиями Дьяконова потерял возможность печататься с 1970 года и, не имея больше возможности работать в среде востоковедения, закончил карьеру, а затем при невыясненных обстоятельствах и жизнь ночным сторожем[39][2].

Андрей Леонидович Вассоевич, ныне профессор СПбГУ, ещё один "личный враг" Дьяконова. В его судьбе сыграло роль сплетение двух факторов: 1. научный (оппозиционность взглядам Игоря Михайловича на Древний Восток) и 2. политический (непредательство товарища, обвиненного в антисоветской деятельности), умело использованный Игорем Михайловичем против вольнодумца Вассоевича. Противостояние между Дьяконовым и Вассоевичем неожиданно приобрело откровенно политический оттенок в 1989 году, когда Вассоевичу приписали разглашение в момент политического телевизионного противостояния Дь яконова с ультраправыми т.н. старой фамилии семьи Дьяконова: Канторович. Когда при жизни Игоря Михайловича в начале 1990-х А.Л. Вассоевич защищал свою докторскую диссертацию, то он осуществил достаточно неординарное дело в истории ВАКа: защита с отрицательным отзывом одного из оппонентов. В принципе, И.М. Дьяконов и не скрывал, что с этим оппонентом ‘переговорил’ лично он. Но обладающий потрясающими ораторскими данными, Андрей Леонидович весьма подробно разобрал все претензии оппонента (чего не сделал в 1966 году Кифишин) и полностью разбил их. Именно тогда Дьяконов произнёс пророческие слова: «Ну всё! меня теперь больше не слушают!». Монография Вассоевича "Духовный мир народов классического Востока" со всеми недостатками, которые возможны при выпуске издания такого плана, стала первой прижизненной антидьяконовской монографией. Разумеется, Вассоевич никогда не считал себя струвистом, в чём он открыто признаётся в своих публикациях.