Михаил Ардов

- Каждый мемуарист пишет книгу с определенной целью: кто-то - чтобы рассказать о себе, кто-то - о других, кто-то сводит счеты. Какова была цель ваших мемуаров?

- Я начал писать мемуары летом 1966 года, потому что в марте этого года умерла Ахматова. Поскольку я ее знал близко и понимал, что ее личность представляет интерес, я решил записать то, что помню: ее разговоры, прямую речь. Мои мемуары об Ахматовой в те времена советские журналы и издательства не напечатали бы, и они лежали много лет. Я их пытался пристроить, но до 1989 года, до юбилея Ахматовой, меня принимали за графомана, и никто не печатал. Кроме Ахматовой у моих родителей было много друзей, и я решил, что о них тоже неплохо было бы написать, да и родители были довольно занятные люди. И тогда появилась "Легендарная Ордынка", где я писал главным образом о тех людях, которые бывали в нашем доме. А последняя книга была написана, если честно сказать, по инициативе издателя Игоря Валентиновича Захарова. Он предложил мне написать книжку о моей довольно длинной жизни.

Когда я писал об Ахматовой - это была совершенно особая вещь, потому что Ахматову я очень любил, и сейчас я к ней отношусь не просто как к великому поэту и очень умному человеку, но как к личности, которая меня во многом сформировала. А когда я стал писать о других людях, о доме моих родителей - вот тут я выработал некоторые правила, которых стал придерживаться: не повторять сплетни, никогда не вступать в полемику с другими мемуаристами, не выводить никого, что называется, на чистую воду, а просто давать версию, которая мне кажется правильной и справедливой. Потом есть еще один принцип, который исповедовала Ахматова, - это есть у нее в записных книжках - вспоминать можно только того, о ком можно сказать хоть что-то хорошее. Это тоже стало моим правилом.

- Вы уговаривали отца написать воспоминания и даже предлагали свою помощь, но он отказался. Почему?

- Во-первых, он был относительно стар и довольно немощен, а кроме того, он был надломлен советской системой, инстинктивно боялся писать с той мерой откровенности, которая нужна в этом случае. Наши с ним разговоры на эту тему были в начале 1970-х годов - довольно противное застойное время, с чудовищной цензурой, со всем тем советским безобразием, которое вы не помните, а я как раз помню очень хорошо. Но главное - он не верил, что это разумно и возможно. В 70-х годах мы все жили с ощущением, что коммунистическому унылому брежневскому существованию еще очень много лет отпущено. Я думал, что умру в таком позоре и не напечатаю ни строчки. Я писал свои документальные рассказы и мемуары безо всякой надежды на публикацию.

- Как вы относитесь к тому, что написали ваши братья - Алексей Баталов и Борис Ардов?

- Алексей Баталов - одаренный в литературном смысле человек. К сожалению, у него не очень острая память. Мне в каком-то смысле обидно, что он так мало написал об Ахматовой, ведь он с Ахматовой познакомился задолго до меня - он старше меня на 9 лет. Но, к сожалению, у него так устроена память, что он каких-то конкретных вещей не помнит. А Борис написал меньше.

- "Легендарная Ордынка" - это фиксация мгновенных вспышек памяти, фраз, коротких эпизодов. Почему вы не стали объединять весь этот материал в единый текст?

- Об этом хорошо Ахматова написала. Свойство человеческой памяти такое, что она работает, как прожектор: освещает маленький участок, а все прочее остается во тьме, и всякая повествовательность и связность говорит о сочинительстве. Мемуары так только и могут писаться. Я старался описать что-то занимательное: какой-то эпизод, а вокруг него уже несколько каких-то рассуждений. А чистой воды разглагольствования, по-моему, не интересны. Я сам такие мемуары не люблю.

- "Возвращение на Ордынку" построено как комментарий к записным книжкам Ахматовой. Вы не пробовали заняться комментированием других ее текстов?

- Сейчас я отдал в "Новый мир" подборку своих читательских наблюдений о Пушкине, Гоголе, Лермонтове, Зощенко, Ахматовой, но этим я занимаюсь как дилетант.

- Техника написания "Книги о Шостаковиче" понятна: расшифровка магнитофонных записей с воспоминаниями дочери и сына композитора, работа с соответствующей теме литературой. А как писались книги об Ордынке? Вы сказали, что начали записывать, когда умерла Ахматова, а раньше никаких набросков не делали, все потом восстанавливали по памяти?

- Да. У меня было всего несколько дневниковых записей. О похоронах Пастернака, о суде над Бродским, о разговоре с Львом Николаевичем Гумилевым на девятый день после смерти Ахматовой, когда Зощенко у нас в гостях был в 1958 году, но это было очень редко, только когда происходило какое-то особо значительное событие. А так я дневников не вел и заготовок особенных не делал.

- В вашу новую книгу "Монография о графомане" вошли как старые, так и новые истории об Ахматовой, Зощенко, Пастернаке, Льве Гумилеве, Шостаковиче, о вашем отце Викторе Ардове. Означает ли это, что вы подвели некий итог теме? Что будет дальше?

- Да, совершенно верно. Я долго думал, как назвать книгу, и не без некоторого кокетства назвал ее "Монография о графомане". И уже за него наказан. Одна моя знакомая отправилась в большой книжный магазин, чтобы купить мою книгу. Ей рекомендовали сначала найти книгу в электронном каталоге. Так там моя книга значилась под названием: "Монография о ГРАММОФОНЕ". (Смеется). А сейчас я хочу сделать такую книжку, которая будет открываться с двух сторон: с одной - "Мелочи архи..., прото... и просто иерейской жизни", дополненное издание, а с другой стороны - "Узелки на память", всякие table-talks, байки. Там, где "Мелочи...", - на обложке будут изображены четки, а с другой стороны - носовой платок с тремя узелками. Этим я сейчас, наверное, займусь, если Господь даст времени и сил.

- А современный литературный быт вас не привлекает?

- Абсолютно.

Анекдоты от Ардова

"Монография о графомане" о. Михаила Ардова

Это далеко не первая мемуарная книжка автора "Легендарной Ордынки", но, пожалуй, впервые в ней подчеркнут и акцентирован автобиографический характер.

"У меня - судьба несчастливая... священнослужители меня считают писателем, а писатели - священнослужителем, притом как те, так и другие не выказывают мне ни малейшего уважения".

Признание примечательное, хотя и вполне объяснимое. В смысле неуважения. Скажем, для церковного человека вряд ли Анна Андреевна Ахматова является авторитетом. Это с одной стороны. А с другой - не всякому литератору по душе приходится подчеркнутая ортодоксальность. Да и воспоминания - жанр с литературной точки зрения какой-то "недостаточный", межеумочный. Вот и выходит, что о. Михаил занимает какое-то "промежуточное" положение - не теолог, не литератор, разве что публицист.

Между тем во всех книгах Ардова есть по крайней мере одна удивительная черта, одно свойство, отличающее не только память вообще, но и историческую память. Семейную и типично московскую, во всяком случае. Хотя, если отвлечься от быта, образец такого исторического знания можно найти и у пушкинского Евгения Онегина. Евгений, как известно, "рыться не имел охоты/ В хронологической пыли/ Бытописания земли;/ Но дней минувших анекдоты, от Ромула до наших дней,/ Хранил он в памяти своей".

Подлинное историческое знание во многом не "хронологично", а "анекдотично". Живые эпизоды истории, запоминающиеся случаи, в которых и раскрываются по-настоящему исторические личности, изречения, высказывания, поступки, - едва ли не ценнейший исторический материал.

Да, собственно говоря, и жизнь свою человек помнит "эпизодами", "сценами", "мгновениями", "картинками".

Можно сказать, что о. Михаил собиратель таких мемуарных картинок, мелочей как "иерейской" жизни, так и светской, и личной. Многим эти мелочи кажутся случайными и незначительными, но ведь, с другой стороны, именно бытовой незначительностью, "случайностью" сплошь и ряд ом поверяются значительные исторические личности.

В "Монографии о графомане" писательская манера Ардова осталась без изменений. Многие случаи ("анекдоты") уже приводились в других его книгах. По сравнению с теперь уже хрестоматийными книгами о "легендарной Ордынке" изменилась лишь привязка. Теперь биография героя, то есть автора мемуаров, становится стержнем, на который нанизываются вспомнившиеся случаи и эпизоды. Но кроме того, рассказ о личной судьбе позволяет автору говорить о том, что выходит за пределы "ордынского локуса", что не связано непосредственно ни с Ахматовой, ни с Зощенко, ни с Ардовыми вообще. Иными словами, "священнослужитель" и "писатель" получают возможность говорить на равных. Потому что в конце концов в авторе уживаются обе эти ипостаси. Выбирать между ними (или не выбирать вовсе, а принимать все как есть) - это уже дело читателя.

Михаил Ардов. Монография о графомане. - М.: Захаров, 2004. - 528 с.