Сергей Курышев

– Вы знаете, недавно во Франции вышел новый перевод книги. Тиражом, если я не ошибаюсь, 200 тысяч экземпляров. Ее раскупили – и в газетах, журналах и на телевидении были удивительные отклики. То есть реакция на роман оказалась гораздо активнее, чем у нас в России. Так что, эту книгу во Франции хорошо знают. Поэтому было очень страшно. Всегда страшно премьеру играть, тем более такую знаковую. Очень не простой спектакль, по огромному роману, который что-то уже для французов значит. Удивительный был прием! Нас, в общем, всегда во Франции хорошо принимали. Но этот прием сопоставим с приемом «Братьев и сестер», скажем, когда люди вставали в огромном зале и долго аплодировали, не отпускали нас со сцены.

– Лев Абрамович рассказывал о том, как они со студентами готовились к спектаклю «Жизнь и судьба» прямо на месте действия, в Норильске. Вспоминаются «Братья и сестры» – тогда курс несколько раз побывал в Пекашино, в абрамовских местах, чтобы почувствовать атмосферу той деревни. Но те студенты и Абрамов жили в двадцатом веке, и тогда отношение к Великой Отечественной войне было совсем иным. А студенты двадцать первого века и Гроссман так далеки друг от друга… Они прочувствовали то время?

– Насколько смогли, настолько прочувствовали. Конечно, это другое поколение. Не лучше и не хуже... просто другое. Они много занимались этой темой. Но ведь Достоевский еще дальше от нас, чем Великая Отечественная война.

– Расскажите о своем герое…

– Мой герой – замечательный советский человек, физик Штрум, который совершает, судя по всему, очень значительное открытие... И все как-то так совпадает: и перелом в Сталинградской битве, и это замечательное на учное открытие, вроде бы тоже победоносное... и в тоже время – смерть матери еврейки от фашистов, и антисемитская сталинская кампания. Штрум – это советский человек, который никогда не думал о том, что он еврей, пока его не заставили об этом думать. Человек, которого, как и других героев книги и спектакля, ломает время, ломают конкретные люди – и в немецком концлагере, и в советском Гулаге, и вот в этой лаборатории, и в этом институте физическом. И Штрума сломали и заставили подписать донос.

– Вы оправдываете своего героя? Понимаете и принимаете?

– Да, конечно... Оправдать трудно только самого Сталина. А Штрум – он замечательный человек. Он многое понимает, но он не может против всего этого бороться... И потом – что значит «бороться»? Да, он совершил страшный поступок, но страшный – в своем времени и в своей судьбе. И мне из двадцать первого века судить его нельзя, мне его как раз нужно принять и понять.