Валентин Воробьев

Содержание

1. - Вы не были в России 25 лет. Ваши впечатления?
2. - Почему не возвращались раньше?
3. - Спустя столько времени, как воспринимаются все эти скандальные выставки - в Тарусе, бульдозерная, Измайловская?
4. - Над книгой долго работали?
5. - Московская подвальная жизнь описана в книге довольно мрачно. А каким был ваш подвал?
6. - Как изменилось общение в Париже?
7. -Каким вам запомнился Хвостенко?

- Вы не были в России 25 лет. Ваши впечатления?

- Фасады поменялись, но народ не меняется.

- Почему не возвращались раньше?

- Никто не звал. Я же не политический эмигрант, я просто поменял место жительства и считаю себя русским художником. Я никогда не скандалил с властями. Прятался - да, но не скандалил. У меня был знакомый прокурор республики, и он сказал: Валь, надо сматываться - не сегодня завтра тебя посадят за спекуляцию, фарцовку или за отношения с иностранцами. Я же продавал им свои картинки. Так что мне было или в тюрьму или уезжать.

изве+- Это правда, что, когда вы приехали во Францию, ругать коммунизм было не принято, поскольку властители дум - Сартр, Пикассо, Камю - были коммунисты?

- (экспрессивно) Это Эдик Штейнберг сказал, что я антикоммунист? Да я обожаю коммунистов! У меня висит портрет Котовского и Юла Бриннера на стене. В каждой стране свои коммунисты. Часть французов вечно будут коммунистами, потому что это национальная идея, и она остается, несмотря на смену правительства и партийные игры.

- Спустя столько времени, как воспринимаются все эти скандальные выставки - в Тарусе, бульдозерная, Измайловская?

- В 1983 году мы, Шелковский, Леонов, я и Лида Мастеркова, поехали с выставкой в Германию. Они сначала пригласили советских академиков, но те попросили слишком много денег. Тогда немцы решили нас позвать. Подходит ко мне журналист Deutsche Welle и говорит: Господин Воробьев, ну как там бульдозеры? Я ему хотел двинуть в морду. Я же не бульдозеры привез, а картины. Да, - говорит, - но вы же один из организаторов бульдозерной выставки. Я говорю: Мы художники, а не политические деятели. На Западе нас долгое время рассматривали, как политических борцов. А я все время лез, чтобы у меня картину купили, а не бульдозер.

- Над книгой долго работали?

- Врага народ я писал примерно полгода, но материалы собирал лет 40. Знакомый фотограф делал фотографии картин, друзей, я все это копил. А потом дочка подросла и сказала:"Папа, расскажи, кто ты такой. И я написал эту книжку.

- Московская подвальная жизнь описана в книге довольно мрачно. А каким был ваш подвал?

- В альбоме Нонконформисты есть четыре роскошные фотографии моего подвала. У меня была старинная мебель: резные диваны, огромные кожаные кресла 30-40-х годов. Когда люди переехали в хрущобы, они все побросали. Мне оставили библиотеку, так там был адрес Сталина, Бухарина, их персональные телефоны. В подвале все время роились люди. Однажды ко мне приехали немцы из Риги и вповалку спали у меня в мастерской, а потом рано утром пошли на Красную площадь на демонстрацию - их не пускали на родину. Китайцы у меня постоянно толклись. Сначала пришел один и спросил, как уехать за границу. Я говорю: Ты можешь написать в графе национальность, что ты еврей? Он говорит: Могу. (Смеется). Тогда, - говорю, - завтра получишь вызов. У меня были знакомые, которые могли через голландское посольство достать вызов. И все китайцы выдали себя за евреев и уехали (смеется).

- Как изменилось общение в Париже?

- Мы превратились в европейцев. Попасть в мастерскую к европейцу невозможно. Это секретная лаборатория, где ты делаешь картинки, их надо продать, и запускать своего коллегу нет никого смысла - он или украдет, или выдаст. Сами подумайте, как общаться, если я зарабатываю 100 000 в месяц, а другой - 10 000? Он мне завидует, я не могу с ним поделиться. У меня был приятель, друг Шагала, Гриша Мишонц. Он с Шагалом приехал в одном поезде с пустыми чемоданами. Шагал сразу получил заказ от издателя Воллара иллюстрировать Библию и Гоголя, а Гриша ничего не получил. Когда Шагал разбогател, он проезжал мимо на Мерседесе и даже никогда не здоровался. Дружбы в советском понимании, колхоза художников - этого уже на Западе нет.

-Каким вам запомнился Хвостенко?

- Всегда пьяный, (грустнеет) бренчал на гитаре, писал замечательные стихи, потом бросил. Он типичный образец богемного артиста. Причем западного образца - на все наплевать, анархизм и артистизм связаны вместе. Он считал, что все общество делится на жлобов и гениев. Я говорю: Ты кто? Он отвечает: Конечно, гений. Еще рваный свитер Хвоста. В 1975 году он начал рисовать. В это время в Лондоне была какая-то ярмарка, и он привез туда рулон своих картинок. Как обычно, он был в рваном свитере, весь в соломе, в джинсах. Ночевал, кажется, под мостом, потому что на отель денег не было. Пришел к галерейщику Миро, который выставлял русских, развернул холсты. Галерейщик смотрит и говорит: Хорошо, хорошо, а сколько стоит? Хвостенко назвал цену - 1000 долларов за каждый. Миро почесал в затылке и спросил: А зачем вам такие деньги? Я вижу, что вы ни в чем не нуждаетесь. У вас все есть - свитер, джинсы. И ничего не заплатил. Точно в таком же свитере я его впервые увидел в 1961 году на выставке в Тарусе. Нам помогали ее организовать писатели: Балтер, Паустовский, Вигдорова, Надежда Яковлевна Мандельштам. Он с Ентиным пришел из Питера пешком, добрался автостопом - тогда это было модно. Спали в стоге сена. Только тогда он считался битником.