Александр и Каролина Пушкин и Собаньская

Источник информации: кн. "Самые знаменитые влюбленные", с.205-218.

Жизнь светского общества в Киеве протекала особенно оживленно в губернаторском доме. На Левашевской улице по вечерам, особенно в дни праздников, собирался весь город. В толпе гостей оказался однажды и Александр Пушкин.

По пути на юг, к месту ссылки, он ненадолго задержался в Киеве. Вновь попадет он сюда в начале следующего, 1821 года и проживет тут несколько недель.

Дом Раевских, где остановился поэт, сообщался с губернаторским домом общим садом. Естественно, соседи часто виделись. В доме губернатора Ивана Яковлевича Бухарина и его супруги Елизаветы Федоровны поэт встречался с незаурядными людьми - будущими декабристами, с польскими патриотами.

Однако влекло его и другое. В пестром хороводе местных красавиц он сразу же выделил двух элегантных дочерей графа Ржевуского. Обе были замужем. Младшей, Эвелине, исполнилось семнадцать, и была она, по словам знавших ее тогда, "красивой, как ангел". Старшая, Каролина, отличалась не меньшей привлекательностью, но уже тогда это была красота сладострастной Пасифеи.

Пушкину часто нравились женщины старше его самого.

Причину этого Ю. Тынянов видит в том, что у поэта якобы были холодные отношения с матерью, и "поэтому ему было естественно полюбить женщину старше себя". В качестве примера можно вспомнить Е. П. Бакунину - юношескую привязанность поэта; Е. А. Карамзину - его "утаенную любовь", как пытался доказать Ю. Тынянов; Е. И. Голицыну, в которую Пушкин был "смертельно влюблен"; наконец, Е. К. Воронцову, еще одну претендентку быть "утаенной любовью", на чем настаивала Т. Г. Цявловская.

На шесть лет старше Пушкина была и Каролина Собаньская. Она произвела на поэта неизгладимое впечатление. Тогда, в Киеве, она, как комета, вспыхнула на его горизонте и исчезла. Но не навсегда - поэт неожиданно встретил ее в Одессе. (Можно, однако, думать, что, расставшись с ошеломившей его красавицей, Пушкин стремился к новым встречам с ней. Не для того ли он отпрашивался из Кишинева в Одессу? "Там у него были новые любовные связи", - отмечал первый биограф поэта П. А. Анненков.)

Каролина Собаньская родилась в 1793 году в семидесяти верстах от Бердичева в поместье Погребищенский ключ близ местечка Погребище, на реке Роси, принадлежавшем семье графов Ржевуских. Название поместья происходило от подземных пещер - "погребов", используемых как кладбища. Мрачные легенды рассказывали об этом, как считалось, зачарованном месте. Ходили слухи, что над родом владельцев поместья тяготело проклятие. Говорили, что когда-то давно старая хозяйка замка, замурованная в башне своим сыном, прокляла все его потомство. И с тех пор будто бы по ночам ее призрак, гремя костями и цепями, бродит по комнатам замка, и двери сами бесшумно отворяются перед ним. И еще говорили, что все, кто рождается в поместье, не имеют сердца.

Юную Каролину выдали замуж за Иеронима Собаньского, который был на тридцать с лишним лет старше. Отныне ее стали называть "пани Иеронимова из Баланувки". Но скучная провинциальная жизнь и роль жены предводителя дворянства Ольгополевского повята ее никак не устраивала. Каролина не желала похоронить себя в глуши на Подолии - не для того получила она прекрасное образование и воспитание в доме отца графа Адама Лаврентия Ржевуского.

Как и вся семья, Каролина гордилась своим происхождением и любила напоминать, что она правнучка французской королевы Марии Лещинской. Мать ее, Юстина происходила из старинного рода Рдултовских, а по отцу она являлась родственницей княгини Розалии Ржевуской, урожденной Любомирской, которую гильотинировали на Гревской площади в Париже вместе с королевой Марией-Антуанеттой.

Если заглянуть еще дальше в родословную Каролины (близкие называли ее Лолиной или Лоли), то ветви генеалогического древа ее рода восходили и по отцовской и по материнской линии к известным в истории гетманам, воеводам и фельдмаршалам и вели чуть ли не к королю Яну Собескому.

В воспитании Лолины немалую роль сыграла ее тетка графиня Розалия Ржевуская, дочь той самой княгини, которая погибла на эшафоте в Париже. Вместе с матерью, будучи еще девочкой, пробыла она несколько месяцев в тюрьме. Впоследствии стала женой знаменитого Вацлава Ржевуского, одержимого страстью к Востоку, прозванного "эмир Тадзь уль-Фехр" и воспетого Мицкевичем и Словацким.

Некоторое время Лолина жила у этой тетки в Вене. Тогда салон графини Розалии, вспоминал современник, "слыл первым в Европе по уму, любезности и просвещению его посетителей". Здесь Лолина многому научилась, играла для гостей на фортепьяно, постигала искусство красноречия, в чем потом не знала себе равных. Впрочем, этот дар она получила скорее в наследство от отца, имя которого вошло в поговорку: "С Радзивиллом пить, с Огиньским - есть, с Ржевуским - беседовать".

Еще одну черту он передал дочери (пожалуй, в этом состоял главный его "талант") - мотовство. За несколько лет он умудрился промотать огромные владения плодороднейшей земли, повергнув в страх своих потомков тем, что они кончат свои дни с протянутой рукой.

В блестящем салоне графини Розалии, помимо искусства вести беседу, Каролина овладела умением слушать, ибо уши, внушала ей тетка, служат не только для того, чтобы выслушивать любовные клятвы. Так же, как уста женщины служат не только для поцелуев, а глаза не только, чтобы смотреть в лицо любимому. "На свете есть много вещей, достойных того, чтобы их видеть, слышать, говорить о них", - нашептывала "страшная тетка" (так прозвали ее в семье за несносный характер и за мрачные легенды, окружавшие ее имя). Молодой податливый ум быстро впитывал подобные наставления, не придавая еще им большого значения.

Между тем "страшная тетка" продолжала свою "разрушительную" работу. Лолина была очень красива, но красота без разума, говорила наставница, все равно что счастье без состояния. Красота только тогда имеет цену, когда ее увенчивают две драгоценности: искусство жить и ловкость.

Со временем Лолина часто будет вспоминать свою тетку, преподавшую ей первые уроки "искусства жить". Племянница оказалась прекрасной ученицей и продолжательницей своеобразного таланта своей учительницы.

Стоит, пожалуй, сказать еще несколько слов о внешности Каролины Собаньской. Она была высокого роста, ее прекрасную фигуру с пышными плечами венчала головка, достойная Дианы, на божественной шее. О ее необыкновенных огненных глазах, которые, раз увидев, невозможно было забыть, вспоминал ее современник Б. М. Маркевич. Очи эти обжигали каким-то затаенным пламенем и, казалось, тайно сулили неземные радости.

С годами она довольно открыто стала поклоняться Приапу - богу сладострастия. И скажем прямо, весьма преуспевала в этом. Искусством обольщения или, иначе говоря, умением распалять страсти в мужчинах она владела, как никто. В ее тенетах оказался, например, молодой Мицкевич, но самой крупной "дичью", угодившей в ее силки, был граф Иван Осипович Витт, как и она, поляк по рождению. Многолетняя связь с этим начальником военных поселений на юге России и одновременно руководителем тайного сыска в этом районе сыграла определяющую роль в ее жизни.

Она знала, что из-за этой связи ее называют наложницей, но умела и в этом унизительном положении сохранять достоинство, не замечать осуждающего шепота за своей спиной.

Эта атмосфера отчуждения из-за двусмысленности положения "незаконной жены" сохранялась вокруг нее многие годы. Спустя несколько лет, Пушкин, уверяя красавицу польку в своей преданности, напишет, обращаясь к ней:

Когда твои младые лета

Позорит шумная молва,

И ты по приговору света

На честь утратила права;

Один, среди толпы холодной,

Твои страданья я делю

И за тебя мольбой бесплодной

Кумир бесчувственный молю...

................................

...Не пей мучительной отравы,

Оставь блестящий, душный круг,

Оставь безумные забавы:

Тебе один остался друг.

Конечно, при таких обстоятельствах не все считали для себя возможным появляться на приемах у Собаньской. Не всегда ее приглашали и на приемы к генерал-губернатору графу Воронцову. А если приглашения и поступали, то, как правило, благодаря Витту. И однажды на одном таком рауте Пушкин сразу приметил ее пунцовую без полей току со страусиными перьями. В этом головном уборе она производила потрясающее впечатление. (А. А. Ахматова высказала предположение, не превратилась ли позднее эта ярко-красная тока в малиновый берет пушкинской Татьяны.)

Радость встречи с Каролиной омрачил муж ее сестры Эвелины, Ганский. Заметив, с каким нескрываемым обожанием поэт смотрит на Собаньскую, как робеет перед ней, он счел долгом предупредить юного друга о ее коварном нраве, жестоком, холодном кокетстве и бесчувственности к тем, кто ей поклонялся...

Пушкин не был расположен прислушиваться к советам такого рода, тем более что ему казалось, будто он влюблен. В присутствии Каролины он становился каким-то удрученным, слова не приходили с обычной резвостью на ум. Он скован и неловок: "Любя, был глуп и нем". Где его непринужденность, остроумие, веселый смех? Досадуя на себя, Пушкин хочет преодолеть несвойственную ему робость, пытается ухаживать смелее. Она встречает его попытки насмешкой. И снова он убит. Это какой-то рок, а она - злой дух, его околдовавший.

Он ищет с Каролиной встреч, стремится бывать там, где может оказаться и она, ждет случая уединиться с ней во время морской прогулки, в театральной ложе или на балу. Иногда ему кажется, что он смеет рассчитывать на взаимность (кокетничая, Каролина давала повод к надежде). Ему даже почудилось однажды, что он отмечен ее выбором: в день крещения сына графа Воронцова 11 ноября 1823 года в кафедральном Преображенском соборе она опустила пальцы в купель, а затем, в шутку, коснулась ими его лба, словно обращая в свою веру.

Воистину он готов был сменить веру, если бы это помогло завоевать сердце Собаньской. В другой раз он почти было уверовал в свою близкую победу во время чтения романа, когда они вдвоем упивались "Адольфом" и она уже тогда казалась ему Элеонорой, походившей на героиню Бенжамена Констана не только своей пленительной красотой, но и своим авантюрным характером.

Нет сомнения, встречаясь тогда в Одессе, они беседовали о литературе, а это значит, поэт ценил ее ум и вкус. И позже, в Петербурге, он будет рассказывать ей о своем "Борисе Годунове" и прочтет кое-что из трагедии, в связи с чем у них произойдет разговор о Марине Мнишек. Каково ее мнение об этой странной красавице с необычным характером - поинтересуется он. И услышит в ответ: "Она ужас до чего полька". Что хотела этим сказать Собаньская? Не имела ли она в виду и "собственную жизнь, столь исполненную порывов, столь бурную", как скажет Пушкин, возможно, перефразировав свои слова о Марине Мнишек о том, что у нее была "жизнь самая бурная и самая необычайная". И еще поэт сознается Каролине, что ее соотечественница волнует его как страсть. Нет ли в этом косвенного намека на его чувства к самой Собаньской?

Через некоторое время он признался ей, что испытал всю ее власть над собой, более того - обязан ей тем, что "познал все содрогания и муки любви". Да и по сей день испытывает перед ней боязнь, которую не может преодолеть.

Не сумев растопить ее холодность, так ничего тогда в Одессе и не добившись, он отступил, смирившись с неуспехом и неутоленным чувством. Ему тем легче было перенести свою неудачу, чем сильнее захватывало его другое увлечение. Поначалу, быть может, поэт стремился найти в новой привязанности лишь спасение от безнадежной страсти к Собаньской. Надеялся таким образом сбросить наваждение и избавиться от ее чар. Проще говоря, хотел заглушить горечь неразделенного чувства сладостью взаимной любви.

...Спустя шесть лет Пушкин вновь встретился с Каролиной Собаньской, теперь уже в Петербурге.

Старая болезнь отозвалась как острый рецидив. Ему показалось, что все время, с первого дня их встречи, он был верен былому чувству. Лихорадочно набрасывает поэт одно за другим два послания к ней. Однако не решается их отправить. Поэт доверил сокровенное листу бумаги ("мне легче писать вам, чем говорить"). Эти черновые наброски так и воспринимали исследователи, как не сказанные речи глубоко взволнованного человека".

Не все пушкинисты соглашались с тем, что столь пылкие признания (чуть ли не единственные в эпистолярном наследии поэта) адресованы его знакомой, - не являются ли они набросками к какому-то неизвестному литературному замыслу?

Но вот Т. Г. Цявловская установила, что адресат двух самых напряженных любовных писем Пушкина - Каролина Собаньская. В своей работе, помещенной в 1935 году на страницах сборника "Рукою Пушкина", исследовательница привела сводку собранного ею на этот счет материала. И перед нами предстал еще один Пушкин - сгорающий от охватившего его чувства. Точнее говоря, открылась еще одна страничка личной жизни поэта.

Письма Пушкина к Собаньской убеждают в том, что поэт испытал поистине роковую страсть. Как говорит в связи с этим А. А. Ахматова, "он боится ее и тянется к ней против силы. Если, конечно, не считать его послания изощренной уловкой донжуана: с помощью пылкого признания склонить непреклонную Киприду к взаимности. Но едва ли правомерно предположить такое. Разве не искренна мольба о дружбе, которой он страждет, "точно нищий", вымаливающий ломоть. Сознавая, что просьба его очень банальна, он тем не менее продолжает умолять ее: "Мне необходима ваша близость".

В следующем, втором письме, написанном спустя несколько дней, в девятую годовщину их знакомства, он вновь настаивает: "Моя жизнь неотделима от вашей". Это не скоротечный вывод, говорит он, а плод долгих размышлений. И словно заключительный аккорд этого "безумного пламенного послания", звучит признание "Я рожден, чтобы любить вас".

Свое открытие Т. Г. Цявловская сделала на фоне довольно обширного исследовательского материала, посвященного "безыменной", "утаенной" любви Пушкина. Литературоведы называли разных женщин, отстаивая право каждой из них на это "высокое" положение. Имя Каролины Собаньской отсутствовало в этих списках. Теперь она заняла место среди других вдохновительниц поэта, адресатов его лирики. И если раньше не было твердой уверенности, что знаменитое стихотворение "Что в имени тебе моем?.." обращено к Каролине Собаньской (хотя 5 января 1830 года поэт и вписал эти стихи в ее альбом), то отныне это стало очевидным: стихотворение посвящено ей.

Что в имени тебе моем?

Оно умрет, как шум печальный

Волны, плеснувшей в берег дальный,

Как звук ночной в лесу глухом.

Оно на памятном листке

Оставит мертвый след, подобный

Узору надписи надгробной

На непонятном языке.

Что в нем? Забытое давно

В волненьях новых и мятежных,

Твоей душе не даст оно

Воспоминаний чистых, нежных.

Но в день печали, в тишине,

Произнеси его тоскуя;

Скажи: есть память обо мне,

Есть в мире сердце, где живу я.

Мало того, тогда-то и открылся целый цикл стихов, ей же адресованных: "Я вас любил..." и "Когда твои младые лета...". Характеристика женщины, даваемая в этих стихах, по мнению Т. Г. Цявловской, как нельзя более подходит к образу Собаньской.

Все три стихотворения пронизаны чувством огромной любви в прошлом и сдержанным, бережным отношением к любимой женщине в настоящем. Кроме того, исследовательница связала слова "Я вас любил так искренно, так нежно" со словами письма Пушкина к Собаньской, где поэт говорит о своей привязанности, "очень нежной, очень искренней". Не случайным представлялся ей и ряд других обстоятельств, связанных с созданием этих стихотворений и подтверждающих ее заключение. (Литературовед М. Яшин предпринял попытку доказать, что имеются и другие стихотворения Пушкина, посвященные К. Собаньской или имеющие отношение к ней. Прежде всего, по его мнению, это элегия "Простишь ли мне ревнивые мечты...", адресованная ей, а не Амалии Ризнич, как принято считать в пушкиноведении. Недавно по поводу адресата этого стихотворения высказался В. Вацуро. Соглашаясь, что Собаньская была "предметом глубокого и даже мучительного чувства" поэта, он, однако, считает, что эти стихи отнюдь не интимная лирика, а переработка мотивов элегии французского поэта Мильвуа.)

Впервые указала Т. Г. Цявловская и на связь восьмой главы "Евгения Онегина" с любовным романом Пушкина. Отношения героев в этой главе напоминают отношения Пушкина и Собаньской в начале 1830 года, когда, собственно, глава эта писалась (конец 1829 - осень 1830 г.).

Заметила она и то, что для письма Онегина к Татьяне поэт в большей мере черпал жизненную силу из своих писем к Собаньской. Позже это со свойственной ей остротой видения пыталась развить А. А. Ахматова в своих заметках (оставшихся в набросках) о Пушкине. Ей удалось установить "перекличку некоторых событий личной биографии поэта с его творчеством. И тогда оказалось, например, что величавая, блистающая в свете Нина Воронская из восьмой главы "Евгения Онегина" - это не только А. Ф. Закревская, но и К. А. Собаньская. Тоже самое можно сказать и о католической "девочке" донне Анне из "Каменного гостя", считала Ахматова.

Походит на нее и другая пушкинская героиня из отрывка "Мы проводили вечер на даче..." - Вольская, дама с "огненными пронзительными глазами", оказывающаяся Клеопатрой XIX века. Хотя отрывок относится к 1835 году, А. А. Ахматова прямо сопрягает: "Каролина - Клеопатра". В чем она усматривала ретроспективную связь между отношением Пушкина к Собаньской и к египетской царице, образ которой, как известно, многие годы притягивал воображение поэта? Ответ - в тексте отрывка "Мы проводили вечер на даче...". Словами своего героя автор признается, что в его воображение врезалась одна черта Клеопатры. Отныне он не может взглянуть на женщину, чтоб тотчас не вспомнить о похотливой царице. Невольно думаешь, не приходила ли Пушкину безумная мысль любой ценой добиться любви демоницы?

"Судьбою властвует она", - фатально восклицает пушкинский герой Алексей Иванович, в словах которого Ахматова явно слышит голос автора, изобразившего самого себя, каким он был в конце двадцатых годов. "Разве жизнь уже такое сокровище, что ее ценою жаль и счастие купить?" - не скрываются ли за этим рассуждением пушкинского героя отзвуки собственных мыслей автора, его отчаяние, без надежд в свое время влюбленного в ту, которая "больная бесчувствием"?

Ахматова показывает, что Пушкин вынашивал замысел изобразить образ "анти-Татьяны", "страшной темной грешной женской души". Моделью должна была послужить старая знакомая поэта, жестоко терзавшая его сердце не один год. (О том, что их отношения были давними и в известной мере близкими, говорят и другие факты, в частности, записка, посланная ею Пушкину в феврале 1830 года и подписанная интимно - только инициалами К. С., а также слова из письма П. А. Вяземского к жене о том, что "Собаньская умна, но слишком величава", и просьба его выяснить у Пушкина, "всегда ли она такова или только со мною и для первого приема").

Что же, однако, происходило в конце двадцатых годов в личной жизни Пушкина? Напомню лишь кратко о том, что переживал тогда Пушкин в личной жизни.

В то время поэт "влюблялся и разлюблял, как никогда". Говоря его собственными словами:

... в нем любовь

Проходит и приходит вновь...

Пушкин столь одержим "мгновенными страстями", что исследователю грозит опасность заблудиться в прекрасном цветнике избранниц. Как всегда "беспечный влюбленный", он и сам признавал, что новым идолам несет свои мольбы. Только недавно ему "снились милые черты" А. П. Керн, он пережил скоротечный роман с C. Ф. Пушкиной, был увлечен взором синих глаз Е. В. Вельяшевой, а уже очарован Е. И. Ушаковой, влюблен в нежный взгляд А. А. Олениной и млеет, "сгорая пламенем любви", перед А. Ф. Закревской. В это же почти время он безнадежно обожает тридцатисемилетнюю К. А. Собаньскую и поражен красотой шестнадцатилетней Н. Н. Гончаровой.

Одним словом, поэт пережил в минувшее десятилетие многие мимолетные, "а то и очень серьезные, порой исключительно яркие и страстные сердечные увлечения", которые отразились в его творчестве.

Конечно, в какие-то моменты в цветнике избранниц определялись "фаворитки". Одна из них, признается однажды поэт, его "добрый гений, но другая мой демон".

Насчет первой современники не сомневались - многие угадывали в ней "кроткую, безмятежную", с ангельскими глазами А. А. Оленину. В летние дни 1828 года ее инициалы поэт часто рисует на полях своих рукописей.

Кто же была вторая, та, другая, кого он называет демоном?

Здесь дело с разгадкой обстояло не так просто. В. Ф. Вяземская, давняя наперсница сердечных тайн поэта, вышучивая его, говорила, что он так часто меняет предмет, что она "уж не знает, кто эта другая". Пушкинисты называли разных женщин, в которых мог быть тогда безнадежно влюблен поэт.

Для Т. Г. Цявловской, а также для А. А. Ахматовой сомнения не было: другая - это Каролина Собаньская. Она - та роковая светская злодейка, "доводившая своей игрой Пушкина до отчаяния". "Черная мутная страсть" к этой женщине-вамп с "обугленной душой" губила его, он бился в ее сетях, ревновал. Словно Геракл, оказавшийся в рабстве у гордой и надменной царицы Омфалы.

Избавление от жестокого плена придет неожиданно. В один прекрасный день рядом с блестящей Собаньской - "сей Клеопатрою Невы" - возникнет "беспечной прелестью мила" юная Н. Н. Гончарова.

Пушкин просит руки Натали Гончаровой. Его предложение, наконец, принято. Кое-кому это кажется странным. "Как можно, - удивляется П. А. Вяземский, - любя одну женщину, свататься к другой". Между тем в мае объявили помолвку.

Существует мнение, основанное на признании самого поэта, что он готовился к женитьбе без радости; "без упоения, без ребяческого очарования". На душе у него было грустно, тоскливо. Одна из причин - сожаление по поводу расставания с жизнью холостяка. Кроме того, он говорит о каких-то московских сплетнях, которые доходят до ушей невесты и ее матери, омрачая предстоящую свадьбу. Но главное - он все еще не мог изжить в душе образ демоницы.

Однако так ли уж безрадостно было ему в те дни? Чувство его к Натали Гончаровой накануне помолвки, по замечанию Д. Д. Благого, не было безответным, неразделенным. После отношений с женщиной, заставлявшей ревновать, измучившей его, не оставлявшей никаких надежд в будущем, тем желаннее было обрести любовь тихой, нежной и неискушенной девушки, самой воплощенной женственности. "Тут было спасение от мучительно опустошающей, безнадежной любви к Собаньской", - приходила к выводу Т. Г. Цявловская. Это все равно, что после жгучего, изнуряющего зноя насладиться упоительной ласковой прохладой.

Если поэт и расставался с сожалением со своим вольным, "полным случайностей существованием", то после свадьбы обрел счастливый покой рядом с пленительным существом, так непохожим на остальных представительниц "светской черни" - "чистейшей прелести чистейшим образцом". Пушкин понял, что это и есть подлинная его любовь.

Что касается Каролины Собаньской, то она была женщиной, простершей над поэтом черные крыла, околдовавшей его. Ахматова называет ее демоницей не только потому, что многие видели в Собаньской роковую женщину-вамп, сколько зная о ее секретной службе у Витта и фон Фока, - начальника тайного сыска. Подтверждение этому мы находим в записках Ф. Ф. Вигеля, осведомленного насчет многих своих современников. Он писал, что Собаньская была у Витта вроде секретаря и писала за него тайные доносы, а "потом поступила она в число жандармских агентов". В свой петербургский салон Каролина привлекала таких поклонников, как Пушкин, отнюдь не из честолюбия, а преследуя совсем иные цели - цели политического сыска. Как и в Одессе, ее столичный салон "был своего рода полицейской западней, ловушкой", - замечает С. С. Ланда в своей работе "Мицкевич накануне восстания декабристов". Потому она и вела игру с опальным Пушкиным, как когда-то и с ссыльным Мицкевичем, распаляя его нетерпение и тем самым удерживая подле себя, чтобы облегчить задачу наблюдения за ним.

Роль Собаньской (замечу, как и Булгарина) в судьбе Пушкина все еще не выяснена до конца. Но Видока-Фиглярина (как назвал поэт Булгарина) судить нам легче - о нем мы располагаем большим историческим материалом, чем о Собаньской. Да и Пушкину с Авдеем Флюгариным (еще одно прозвище Булгарина) было проще. Поэт мог скрестить с ним шпаги на литературном поприще, на страницах журналов и альманахов того времени. С ним мог свести он счеты в обществе, "нанеся удар" эпиграммой, хлестким каламбуром.

Собаньская оставалась для Пушкина врагом-невидимкой. И вместо того чтобы со свойственной ему прямотой разоблачить прекрасного хамелеона, поэт воспевал его.

Влюбленный и потому простодушный, он не рассмотрел глубоко запрятанной подлинной сущности Каролины, не увидел, по характеристике того же Ф. Ф. Вигеля, "сколько мерзостей скрывалось под щеголеватыми ее формами".

История знает имена многих женщин, ставших вдохновительницами великих поэтов, в честь которых создавались любовные песни. В случае с Собаньской как будто все наоборот. Перед нами своего рода историко-литературный парадокс. Поклоняясь прекрасному, сложно представить, чтобы человек был б ы столь же красив внешне, сколь омерзителен внутренне.

"Трудно предположить, - пишет А. А. Ахматова, - что существо, занимавшееся предательством друзей и доносами в середине 20-х и в начале 30-х годов, именно в зиму 1829-1830-го было далеко от этой деятельности". И далее: "Если она находилась в связи с Третьим отделением, невероятно, чтобы у нее не было каких-либо заданий, касавшихся Пушкина".

Как видим, и Цявловская, и Ахматова не сомневались в том, что Каролина Собаньская была подослана к поэту. Недаром, говорит Ахматова, считая это дурным знаком, Собаньская никогда на протяжении всей своей долгой жизни (она умерла в Париже в 1885 году, на девяносто втором году жизни) не вспоминала о Пушкине. Ни словом не обмолвилась об его автографе в своем альбоме, которым наверняка дорожила, ибо не могла не знать цену этой реликвии.

Возможно, у нее хранились и письма Пушкина, но она позаботилась, чтобы они не дошли до нас.