Александр Шейндлин

- Александр Ефимович, вы - видный ученый, академик, Герой Социалистического труда, лауреат Ленинской и Государственной премий. Расскажите, пожалуйста, о вашем пути в науку и в науке.

- В 1937 году я окончил МЭИ. Обращаю ваше внимание: 37-й год, июнь месяц. Поскольку институт я окончил с отличием, меня рекомендовали в аспирантуру. Очень теплый отзыв обо мне написал крупный ученый, специалист по турбинам Жирицкий. Но едва ли не на следующий день после подписания мне отзыва-рекомендации его арестовали. Понятно, что отдел аспирантуры МЭИ с отзывом "врага народа" меня в аспирантуру не взял, и я пошел работать на закрытый завод Министерства судостроительной промышленности - там организовали конструкторское бюро по созданию новых двигателей для подводных лодок. Собрались молодые ребята, выпускники институтов. В то время было именно так, потому что многие старослужащие исчезали и призывали молодых. Кстати, судьба Жирицкого сложилась таким образом: он попал на "шарашку" вместе с известным конструктором двигателей для ракет Глушко. Впоследствии именем Жирицкого будет назван пик на невидимой стороне Луны. Я же в конце концов, через 2 года, попал в аспирантуру МЭИ, на кафедру паровых турбин, которой заведовал Андрей Владимирович Щегляев - в высшей степени интеллигентный человек, в будущем - член-корреспондент Академии наук, к месту сказать - муж известной детской писательницы Агнии Барто. Так как аспирантской стипендии на жизнь не хватало, я работал еще в двух местах: ассистентом на кафедре МЭИ и старшим научным сотрудником в Энергетическом институте имени Кржижановского. Потом началась война. В июле 1941 года я отправился на стадион "Динамо", где записался добровольцем в десантную бригаду особого назначения НКВД. Рядом воевали студенты ИФЛИ, среди которых - известные поэты Семен Гудзенко и Юрий Левитанский. Война закончилась для меня 31 декабря 1945 года, я демобилизовался и снова стал работать в МЭИ.

- Где вы защитили кандидатскую и докторскую диссертации...

- Кандидатскую я написал, находясь в армии, и защищал ее в 1943 году на Ученом совете МЭИ. Писалась она при свете коптилки. А докторскую я защитил в том же МЭИ в 1953 году.

- МЭИ для вас - "альма матер", правда? Было два выдающихся ректора МЭИ - Валерия Алексеевна Голубцова и Михаил Григорьевич Чиликин. Вы их знали?

- Конечно, но среди выдающихся ректоров МЭИ я бы назвал еще и довоенного ректора Ивана Ивановича Дудкина. После выделения из МВТУ и образования Московского энергетического института исключительна роль в судьбе института первого ректора Дудкина, остававшегося им до памятного октября 1941 года. 15 октября 1941 года Дудкин вместе с проректором института по учебной работе Чиликиным из Москвы уехал. Его наказали то ли за паникерство, то ли еще за что-то. Институт в те годы был очень непростым, там учились так называемые парттысячники, да и годы были особые.

- С Голубцовой вам приходилось общаться?

- Ее роль в становлении и развитии МЭИ весьма велика. Она, по существу, построила современный институт. Я встречался с ней много раз, с ней непросто было иметь дело - это была властная, умная, "крутая", как сегодня бы сказали, женщина. Железной рукой управляла институтом через двух человек: в то время парторга ЦК Кириллина и проректора Чиликина. Ее в своих воспоминаниях упоминает секретарь Сталина Баженов, в конце 20-х годов бежавший на Запад. Он утверждает, что Маленкова сделала его жена Голубцова.

- Вашу фамилию часто упоминают рядом с фамилией В.А.Кириллина, ставшего в 50-70 годы завотделом науки ЦК и зампредом Совмина СССР.

- Владимир Алексеевич учился в МЭИ курсом старше меня. Мы познакомились в 1934 году, подружились, попали в аспирантуру на одну кафедру. А потом работали вместе, дружим до сих пор.

- Как образовался Институт высоких температур?

- Кириллин защитил докторскую на год раньше меня, и нас обоих интересовала теплофизика. В 1954 году мы решили организовать в МЭИ кафедру инженерной теплофизики и выпускать специалистов (инженеров-исследователей) по этой специальности. Естественно, если бы я делал это один, это бы мне не удалось, делать надо было командой. В нее входили Кириллин, профессор Тимрот, один из крупнейших теплофизиков нашей страны, ваш покорный слуга и нынешний член-корреспондент Шпильрайн. Еще в команду входили два дипломника. Мы получили одну маленькую комнату под актовым залом, а потом - 200 метров площади в одном из зданий МЭИ, построенных в свое время по проекту Корбюзье. Занимались работами, связанными с космосом - защитой спускаемых аппаратов от перегрева - и атомными делами - участием в создании реакторов на так называемых быстрых нейтронах. Денег на эти темы не жалели, нам удалось собрать хороший коллектив молодых, талантливых ребят. Встал вопрос о создании научно-исследовательской лаборатории высоких температур. Она просуществовала несколько лет при Академии наук, переросла затем в Институт высоких температур. Это случилось уже в 1960 году.

- Вам сразу отвели территорию, где вы теперь находитесь?

- В свое время Келдыш предложил 2 гектара земли на Ленинском проспекте, рядом с другими институтами Академии наук. Мы отказались и построили институт на севере Москвы около крупной ТЭЦ-21, где имелись исключительные возможности для создания первоклассного института почти на 25 гектарах земли.

- Там поле было?

- Нет, свалка, центральная московская свалка. Когда вы проезжали в то время мимо, могли обонять весь ее аромат. Построили институт, подобного в мире нет. Он имеет прямой ввод электрического кабеля с ТЭЦ-21. Общая суммарная мощность более 100 мегаватт, то есть мы можем без диспетчера потреблять столько, сколько нам надо - такого не имеет ни один институт в мире. Сюда проведен газопровод магистрального газа, обеспечивающий тепловую мощность в 300 мегаватт. Можно перечислять и другие возможности, но ясно одно: в центре города мы иметь таких источников тепла и энергии не могли. И еще одно весьма важное обстоятельство: мы имели под боком мощную строительную организацию, которая построила нам здесь все. В любом другом месте ничего похожего не было бы.

- Насколько я понял, институт плотно занимался оборонной тематикой. Какую часть она занимала в планах института?

- Иногда до 70%. Из остальной тематики процентов 50 занимали работы по МГД (магнитогидродинамическому. - Прим. ред.) генератору.

- Как сейчас обстоят дела с МГД? Когда-то о нем много писали, сейчас что-то все затихло.

- В 1972 году при президенте Никсоне была достигнута первая крупная договоренность с американцами о научно-техническом сотрудничестве, в частности в области МГД преобразования энергии. Мы были одно время даже немножко впереди американцев. Это продолжалось примерно лет 10, пока не наступило охлаждение к этой тематике на правительственном уровне. Это связано с появлением высокотемпературных газовых турбин в парогазовом цикле. Коэффициенты полезного действия этих турбин и МГД установок почти сравнялись, а стоимость газотурбинных установок в полтора раза ниже. Стало быть, МГД установки оказались неконкурентоспособными. И несмотря на то, что работы у нас были продвинуты очень далеко - на этом плакате вы можете видеть строительство промышленной МГД установки около Рязани, - деньги давать перестали. И у нас, и в Штатах эти работы практически приостановлены, их ведут в основном только японцы.

- То есть они не считают это направление бесперспективным?

- У них есть избыток денег и хорошее видение перспектив - будем так говорить.

- Вы упомянули Келдыша. Вы были с ним хорошо знакомы?

- Думаю, да. Это был выдающийся человек, очень сложный. С одной стороны, необычайно честный, с другой, понимая обстановку, он вынужден был идти на принципиальные отступления. Хотя у меня с ним отношения были весьма сложные, я могу сказать, что равного ему президента Академии наук не было. Строительство моего института велось в известной степени в борьбе с ним: он за каждым шагом присматривал... Так, как Келдыш, ни один президент никогда не работал! Теперь еще об одном. Крупный ученый, становящийся также крупным чиновником, как правило, не забывает свое дело, свой институт: строит себе новые здания, выделяет дополнительные ассигнования и прочее. Келдыш возглавлял крупный институт, обеспечивавший расчеты космических и атомных проектов, в том числе и атомной бомбы. И после того как он стал президентом Академии наук, он запретил давать деньги "под себя". Президент, считал Келдыш, не должен свой институт ставить на первое место. Его институт был на одном из последних мест по обеспечению, что, может, уже было излишним. Еще один штрих. Президент перед каждым общим собранием произносил вступительное слово, в котором говорил о главных работах академии. Так вот, Келдыш разбирался в каждой из этих работ досконально! Несколько раз он упоминал во вступительных словах и МГД проблему. Представьте себе, он часами сидел со мной и проверял каждую деталь: правильно-неправильно. Разгромить Лысенко мог только Келдыш! Ведь "народного академика" поддерживал Хрущев. Я знаю все детали разгрома лысенковщины... И, наконец, последнее: он на работе сгорел. Его безумная отдача обострила болезнь - у него были плохие вены на ногах, их оперировал американский хирург. Дача Мстислава Всеволодовича была в Жуковке напротив моей, поэтому его последние дни прошли на моих глазах...

- Мы отклонились от обсуждения дел в ИВТАНе. Что происходит в институте сейчас?

- То же, что во всей Академии наук. Из 4000 сотрудников работают 1700, средний возраст - 60 лет. Бюджетные деньги поступают ограниченно, внебюджетные заработать нелегко, поскольку промышленность сама на нуле и договоров почти не заключает.

- Сорос не помогает?

- Немного помогал, но погоды Сорос не делает. Некую осязаемую, но крайне неприятную для меня долю поддержки дает сдача в аренду помещений. Все институты так поступают. Если так будет продолжаться еще 3-5 лет, все развалится. Что может спасти положение? Нужно особое решение, исходящее из того, что осязаемых денег еще ряд лет не будет, а те, что есть, надо целенаправленно использовать для привлечения молодых в науку. Как их привлечь? Целый ряд талантливых молодых людей вынужденно уходит из науки в бизнес, так как им жить надо. Для них должна быть организована специальная аспирантура. Я сделал элементарную прикидку: во что обойдутся 1000 аспирантов для страны, получающих приемлемую стипендию, соизмеримую с хорошей зарплатой молодого банковского специалиста. Речь идет также об оплате научного руководителя, о возможности загранкомандировок и так далее. Это все составляет величину порядка 0,7% от бюджетных ассигнований на науку сегодня. Итак, эти деньги есть, но должно быть принято мужественное решение: нужно уменьшить на 0,7% другие расходы, то есть высокое руководство наукой должно проявить мужество. Со мной соглашаются, когда мы говорим приватно. А как только я предлагаю выпустить соответствующее решение, ссылаются на трудности согласования и так далее. Так что воз и ныне там.

- Коль скоро мы заговорили об Академии как таковой, позволю себе вспомнить 1989 год, когда 60 институтов выдвинули Андрея Дмитриевича Сахарова кандидатом в народные депутаты, а общее собрание Академии его забаллотировало. Сейчас Академия менее консервативна, чем тогда?

- Все это было на моих глазах. Что значит общее собрание? Тогда над Академией довлела инстанция - так скажем. Мнение инстанции по этому вопросу было отрицательным, поэтому Сахарова и не избрали. Собрание академии - это собрание людей с соответствующими слабостями, привычками, взаимоотношениями с властью и так далее. Так вот, в годы, о которых мы говорим, власть была специфическая, партийная, она управляла многими умами, хотя и тайное голосование имело место. А когда, после определенного давления, та же самая инстанция изменила свое мнение, те же самые ученые проголосовали "за". Была такая эпоха, что говорить. А с нынешней академией произошла весьма печальная вещь: резко увеличилось число ее членов. В "золотой" период академия насчитывала 200-250 действительных членов, академиков. Сейчас академиков вместе с членкорами около 1000. Причем страна-то стала меньше в полтора раза. Такое огромное количество членов академии определяет наличие в ней слишком большого числа людей, явно не заслуживающих высокого академического звания, - и это очень плохо.

- Вы сказали, что живете в Жуковке. Это элитный поселок. Кто ваши соседи по даче, друзья?

- Я приехал туда лет 30 назад, с тех пор в городе не провел ни одной ночи. Соседями моими были Шостакович, Ростропович, Келдыш, Нобелевский лауреат академик Тамм, академики Зельдович, Арцимович, Доллежаль. Там было 25 дач, из их владельцев 6 - трижды Герои Соцтруда. Там почти каждый вошел в историю науки, государства. За моим забором была дача Андрея Дмитриевича Сахарова.

- Там же жил на даче у Ростроповича ныне молодой академик Солженицын...

- Я с ним иногда встречался на улице, хотя встреч он избе гал, думаю, потому что не хотел подводить людей.

- Последний вопрос. Может, он покажется вам резким или неприятным. Ваша фамилия вам не мешала, Александр Ефимович?

- Вы имеете в виду так называемый "пятый пункт"? Нет, он не мешал, и я объясняю это элементарно. Мое становление происходило постепенно, с самого низа - вверх. После того как я, например, занял пост заместителя заведующего лабораторией, я был единственным, кто мог занять пост заведующего, и таким образом меня не утверждали на каком-нибудь секретариате, это происходило естественным образом. Второе обстоятельство. Вокруг меня были уважаемые, сильные, влиятельные люди. Они, конечно, не были антисемитами. И последнее. Я думаю, в моем институте были замечательные, талантливые сотрудники, в том числе и евреи, прекрасно работавшие.

- Ну а государственный антисемитизм все же был, как по-вашему?

- Был, как это ни печально...