Алексей Татищев

Звезд с неба Алексей Данилович не хватал, быть может, оттого и довольствовался малым. Еще в 1720 году французский посланник де Кампредон сообщал начальству в шифрованном отчете о проделанной работе и ушедших на это суммах: "Я осыпал Татищева всевозможными любезностями, состоящими, главным образом, в том, чтобы хорошенько поить его".

Шло время, менялись правители. Екатерина Первая произвела мужнина денщика в камер-юнкеры. При Петре Втором он впал в немилость, но опала длилась недолго, как и само это царствование. Анна Иоанновна вновь приблизила Татищева ко двору. Удержаться на скользком дворцовом паркете в мрачные годы бироновщины при всеобщем доносительстве, шпионаже, подсиживании, мелких и крупных интригах было нелегко, но Алексей Данилович удержался. И даже с некоторым успехом, ибо нашел себе поприще, на котором, как оказалось, ему не было равных.

Анна Иоанновна часто (вернее – почти всегда) скучала – и Татищев стал главным режиссером массовых зрелищ. Он был горазд на выдумки, но крупнейшей его творческой удачей по праву считается строительство между старым Зимним дворцом и Адмиралтейством ледяного дома. Того самого, который вошел в историю как символ деспотического варварства русских царей и дал название известному роману И. Лажечникова. В этом дворце все – стены и убранство, включая мебель, посуду, камин и дрова в нем и даже свечи, – было сделано изо льда. Стоявшие у входа ледяные мортиры стреляли ледяными ядрами, ледяные дельфины выбрасывали из пасти огонь, а на ледяном слоне натуральной величины восседал ледяной перс. Здесь была устроена свадьба князя-шута Голицына и калмычки Бужениновой. Гостей на бракосочетание свезли из разных концов России – татар, калмыков, остяков, черемисов, "по три и по две пары мужеска и женска пола пополам, собою не очень гнусных", в национальных костюмах, с оружием и музыкальными инструментами, "какие у них употребляются". Такой яркой демонстрации дружбы народов Россия еще не знала.

Однако и после этого выдающегося мероприятия надежды Алексея Даниловича на быстрое восхождение не оправдались. Нет, его не обижали. Хотя иные прошения оставались без удовлетворения ("Челобитная Татищева о селе Вишенках в докладе была, и велено отложить до другого времени"), но записи "о пожаловании Татищеву деревень" в бумагах кабинета министров встречались нередко. Его просто не умели оценить по достоинству.

Впрочем, Алексей Данилович умел ждать.

И дождалсЯ. С восшествием на престол Елизаветы Петровны Татищев получил наконец должность столичного генерал-полицмейстера. Теперь выше его стояли только Бог и царица. Сенату было предписано "повелительных указов ему не посылать", и даже Тайная канцелярия не могла давать ему указаний. Больше того, тогда же, в 1745 году, высочайшим соизволением родилась традиция, неискоренимая и по сей день: "А ежели на подчиненных его в каких обидах и взятках будут челобитчики, оных для рассмотрения отсылать к нему же, генерал-полицмейстеру".

Права, по сути, бескрайние. Однако и обязанности оказались немалыми: вертикаль власти, возводимая и укрепляемая еще со времен Петра Первого, требовала контролировать любые мелочи. Взять хоть торговлю. Не кто иной, как генерал-полицмейстер, должен был лично устанавливать цены на продовольствие и следить, чтобы торговцы их не завышали. А значит, приходилось вникать в экономику – закупочные цены, накладные расходы, прибыль… Конечно, непосредственно всю эту работу вела полиция: "Говяжьи свежие мяса на вес: кострецы и грудины по грошу фунт; бедра по грошу фунт; края, ребра и переды по три деньги фунт; почки по два гроша, рубцы по гривне". Но эти таблицы, прежде чем их вывешивали в торговых рядах для ознакомления покупателями, простынями ложились на стол генерал-полицмейстера, и Алексей Данилович терпеливо их подписывал: "Икра паюсная добрая по пяти, средняя – по четыре, последняя – по три копейки фунт"…

Власть боялась бунта бедных, и одним из распоряжений Татищева предписывалось отпускать из казенных аптек безденежно лекарства "для бедных родильниц и новорожденных младенцев". Впрочем, Алексей Данилович был реалистом, а потому уточнял, что рецепты надлежит выписывать только "для суще неимущей родильницы, с объявлением имени и прозвания, крайнюю при том наблюдая осторожность, чтобы под именем подлинно неимущих не вписывать тех, которые в состоянии за лекарства заплатить".

Бунтов действительно не было, но и число нищих в городе никак не уменьшалось. Еще при Петре Первом дважды пойманных в Петербурге за нищенство ссылали в каторжные работы. Однако бедняки тянулись отовсюду, будто в столице дома медом намазаны. Потом для старых и убогих построили богадельни, но туда почему-то в основном попадали те, "которые могут зарабатывать пропитание работою". Тогда просить милостыню запрещалось повсеместно, даже на папертях, – за это несли ответственность священники. И все равно просили. Наконец по докладу генерал-полицмейстера Татищева указано было воеводам и губернаторам вовсе не выдавать паспортов для следования в столицу слепым, дряхлым, увечным. И только после этого христарадничающих на улицах Петербурга и вправду стало поменьше.

А еще при Татищеве на Невской першпективе и других улицах прибавилось 100 фонарей, построен был Аничков дворец, заложен Смольный монастырь, а на месте старого деревянного Гостиного Двора, "кровли коего во многих местах обвалились и невозможно сидеть в лавках от мучной пыли и от порчи мышами", решили строить новый – "на каменных погребах, с наружными и внутренними галереями; двери и окна с железными затворами, полы в галереях, погребах и лавках мостить камнем".

А еще приказано было осматривать трактиры, и если где окажутся непотребные женщины, то "оных, допрося, высечь кошками и из тех домов выбить вон".

А еще запретили держать в городе медведей и объявили, "чтобы впредь никто, кроме иностранных послов, посланников и прочих министров, в домах своих ни из какого ружья, как по обязанности, так и для забав, не смел стрелять". (Знатным иностранцам и министрам всегда в России законы были не писаны.) На виновных в ослушании налагался огромный штраф – до 1000 рублей за выстрел. А дворовых людей, стрелявших без ведома хозяев, отправляли на каторгу.

А еще было опубликовано распоряжение "О неношении никому богатых платьев, кроме военнослужащих и иностранцев". Го товое платье предписывалось приносить в Главную Полицмейстерскую канцелярию, там на одежду ставили клеймо; тех же, у кого при проверке (а ее могли произвести в любое время и в любом месте) платье оказывалось без клейма, штрафовали.

Кстати, о клеймах. Будучи в должности генерал-полицмейстера еще как бы и министром полиции, Татищев ввел в полицейский обиход специальное устройство для клеймения преступников буквой "В" – "вор". (Тавро ставили на лбу приговоренного негуманным дедовским способом – с помощью раскаленных клещей.) Но поскольку при тогдашнем судопроизводстве частенько выносились неправомочные приговоры, справедливый Алексей Данилович распорядился: при обнаружении судебных ошибок дополнительно выжигать на лбу невинно осужденных оправдательную частицу "не": дескать, этот – не вор. Как отнеслись к такому нововведению жертвы этой идеи, история умалчивает. Однако мысль, согласитесь, достойная и выглядит не так уж архаично.