Тимур Кибиров (Запоев)

После двухлетнего перерыва вышел сборник стихотворений одного из самых популярных современных поэтов - Тимура Кибирова. С Тимуром Кибировым встретилась наш корреспондент.

- Предыдущий ваш итоговый сборник "Кто куда - а я в Россию..." вышел в 2001 году в том же издательстве "Время". Эти книги символизируют для вас какой-то этап, рубеж?

- С одной стороны, получается, что это некий итог. Но с другой стороны, выход и предыдущей книги и этой не зависел от меня. Поскольку тот сборник оказался распродан, издательство предложило мне переиздать его, но с дополнением - включить туда ранние стихи и те, что за это время были написаны. В результате эта книжка вбирает все, чего я не стыжусь.

- У нового сборника довольно нестандартная композиция - он поделен на две части. Сначала в хронологическом порядке идут стихи последних 15 лет, потом те, что написаны раньше. Зачем такое деление на "старого" и "нового" Кибирова?

- Это сделано для удобства читателя. Ранние стихи мне нравятся не меньше, я их не стыжусь, если б стыдился - не опубликовал, но мне кажется, что современному читателю они малоинтересны. Поэма "Жизнь К.У. Черненко" - ну что это может для вас значить? Может быть, этот текст один из наиболее совершенных по технике, по уровню стилизации, но там стилизовано, что уже никому не ведомо, кроме людей моего поколения. И то не всех, потому что большинство вполне справедливо стремительно забыло ту культуру, как дурной сон. Очень большая часть моих текстов, к сожалению, была настолько увязана с контекстом того времени - политическим, эстетическим, нравственным, а то время было настолько уникально, что сейчас это может быть интересно только тем, кто специально занимается историей культуры.

- В 1999-2000 годах у вас выходит один сборник за другим: "Улица Островитянова", "Нотации", "Amour, exil...", за ним "Юбилей лирического героя". А потом только в 2002 году выходит "Шалтай-Болтай" - и пауза. С чем она связана?

- Мне не хочется повторяться. Мне всегда хочется писать ровно те стихи, которых мне, как читателю, не хватает. Есть очень хорошие поэты, но никто из них не пишет того, что отвечает моим потребностям - душевным, эстетическим, нравственным. Сейчас я приблизительно знаю на уровне содержания, чего мне не хватает, но я не могу нащупать, как это должно звучать.

- Возможна ли сейчас новация в поэзии?

- Новация в значении "изобретение приемов", на мой взгляд, уже полвека как невозможна. Блистательное исключение - Лев Рубинштейн, ему посчастливилось изобрести буквально новую форму организации поэтического текста. И это не свидетельствует об исчерпанности. Изобретение приемов - это как раз детский, подготовительный уровень. Конечно, наиболее впечатляюще, когда человек изобретает новую букву. Но есть новизна другого уровня - когда кто-то из этих букв составляет новые слова, рождает новые смыслы.

- За последнее время статус поэта сильно изменился. Если еще в 80-е Евтушенко и Вознесенский были властителями умов, то теперь поэзия стала более камерной. Как вы к этому относитесь?

- Как гражданину этой страны, мне это скорее нравится. Это свидетельство нормализации наших культурных нравов. Я думаю, что это было не совсем здорово и не полезно ни для читателя, ни для поэта, когда он в буквальном смысле играл роль пророка и публициста. С другой стороны, это очень обидно, потому что мое поколение начинало писать, на бессознательном уровне воспринимая именно эту фигуру поэта, окруженного безусловным благоговением. Это досадно. (Смеется.) На что же я жизнь положил? Где те юноши и девушки, что должны выстраиваться мне вслед?

Лирический герой подводит итоги

Черный том в твердом переплете со строгим и скромным названием "Стихи" на обложке, с внушительным предисловием Андрея Немзера. По существу "Собрание сочинений", "Весь Кибиров", по существу. Если не итог, то по крайней мере промежуточный финиш.

Кибиров, кажется, отнюдь не случайно ведет, по его собственному признанию, свою поэтическую родословную (или свой поэтический генезис) от Александра Блока. Его том стихов также следует воспринимать, подобно блоковскому собранию стихотворений, как роман, как единое повествование о лирическом герое (термин, кстати сказать, впервые употребленный Тыняновым применительно к блоковской лирике). Наверное, можно было бы в данном случае употребить и более модное слово - "проект". "Лирический проект" Кибирова. Мешает разве что временная протяженность проекта и недостаточная (не явная) отстраненность автора от лирического героя. Как тут понять, где проект, а где жизнь, которая с поэзией одно? Трудно понять.

Но вот что любопытно. По видимости легкий, "благозвучно струящийся" Кибиров сегодня в этом полном виде, в этом романном собрании своих стихотворных сборников читается отнюдь не легко. Почти, прошу прощения за кощунство, как Державин и Батюшков вкупе с князем Шаликовым, как Баратынский с Языковым, как все тот же Блок. Может быть, потому, что сама лирическая напевность, сама балладно-романсная, элегически-идиллическая просодия русской классической поэтической школы требует усилия. Кибиров и пытался весь строй лирического девятнадцатого столетия приспособить к повседневности, языком золотого (и серебряного) века говорить о собственном опыте. Его откровенная цитатность, его самоирония, его любовно-ласковое обращение с самим собой, его демонстративная трогательность, его шутливое самоуничижение - лишь способ, лишь средство защитить стихи "на старый лад", преодолеть тоскливое безвременье, освятить собственный быт символами и знаками иного бытия, давно ушедшей классической эпохи. Поэтому он тешит себя усадебной иллюзией ("Усадьба"), рядит в романтические герои советского дембеля ("Баллада о деве Белого Плеса"), обращается в стихотворных посланиях к друзьям-поэтам (Гандлевскому, Айзенбергу, Рубинштейну), как будто возрождая пушкинское поэтическое братство. И кибировская "современность", отзывчивость на каждое модное, на каждое актуальное явление (от рекламы до филологических веяний - "Мы говорим не дискурс, а дискурс"), на каждое колебание в политической или культурной сфере, все того же, пушкинского порядка.

Так было до опреде ленного момента. Так проходили восьмидесятые и начало девяностых. А потом: "В общем, жили мы неплохо, но закончилась эпоха, начался другой эон...". Апокалипсиса не произошло. А вот лирический герой изменился. Лирическая стройность распалась, рассыпалась на куски. Как Шалтай-Болтай. Песня превратилась в ворчание и брюзжание. "Гармоническая ясность" - в невнятицу, поэтическая размерность - в прозу. Что дальше, сказать трудно. Потому что пока это "дальше" - вышедший том "Стихов".

Можно ли сказать, что "лирический проект" Кибирова "потерпел поражение", "завершился", зашел в тупик? Что время "откровенных поэтов" кончилось, что действительно "начался другой эон"? Не знаю. Да и кто же это может знать. Остается только повторить слова Пушкина о судьбе из письма Петру Вяземскому 1826 года: "Представь себе ее огромной обезьяной, которой дана полная воля. Кто посадит ее на цепь? Не ты, не я, никто. Делать нечего, так и говорить нечего".