Майя Плисецкая

- Майя Михайловна, как вы думаете, почему так случилось?

- Разные ходят слухи, но слухов я не люблю, а что произошло на самом деле - не знаю.

- А мне говорили, что билеты просто не покупают.

- Возможно.

- Если так, почему?

- Наверное, потому, что Израиль - не слишком балетная страна, и публика здесь не самая театральная. Кроме того, не так давно здесь гастролировала балетная группа Максимовой и Васильева, а мы приехали почти сразу же, "по горячим следам". Сколько же можно ходить на балеты? Между прочим, меня уговаривали перенести выступления в Израиле на более поздний срок, чтобы не помешать Васильеву с Максимовой, и я на это пошла.

- В результате они помешали вам?

- В каком-то смысле. Конечно, мне дорогу перебежать никто не может, нет никого, с кем я не рискнула бы выступать одновременно; но в этот раз получилось что-то странное. А может, просто судьба распорядилась, так, чтобы здесь у меня был только один спектакль.

- В конце концов, вы ведь уже гастролировали в Израиле.

- Да, года четыре назад, мы с труппой выступали в трех городах.

- А тогда гастроли прошли успешно?

- Честно говоря, не помню. За эти четыре года у меня столько поездок было по всему миру. Запоминается то, что произошло недавно.

- Еще бы: недавно в Москве вы отпраздновали пятидесятилетие своего пребывания на сцене.

- И в Москве, и в Испании и в Японии - только японцы устроили не один, а целых пятнадцать вечеров. Потом - двенадцать выступлений в Буэнос-Айресе: каждый раз, когда я уходила за кулисы, аргентинцы кричали, как на стадионе. Я много встречала на свете темпераментных людей, но таких, как в Аргентине, пожалуй, не видела нигде.

- Майя Михайловна, а можно один жестокий вопрос? Когда я говорила знакомым, что иду на ваш концерт, многие с удивлением спрашивали: "А что, она еще танцует?"

- Вопрос вовсе не жестокий, а вполне логичный. Я - единственная балерина, пробывшая полвека на сцене. Быть может, некоторые зрители вообще думают, что я передвигаюсь с палочкой - они не обязаны знать, насколько я сохранила форму, понимаете? Я столько раз наблюдала, как костылями пользуются сорокалетние. У тех, кто вкалывает по многу часов, организм изнашивается чудовищно. Не удивительно, что люди с трудом представляют меня, все еще танцующей на сцене.

- А правда, как вам удается танцевать до сегодняшнего дня?

- Говорят, что я мало работаю. Может быть, но этим и спасаюсь.

- Плисецкая мало работает...

- Я имела в виду, что никогда не пыталась добиться невозможного, насилуя свой организм. Поэтому, несмотря на огромное количество травм, я, все-таки, до сих пор здорова.

- Вы соблюдаете определенный режим дня?

- А как его соблюдать? Разные страны, постоянные перелеты, непонятно, где - день, где - ночь. Какой уж тут режим?

- Как я понимаю, особой диеты тоже не придерживаетесь?

- Правильно понимаете. Если прибавляется вес, просто сижу нежрамши - вот и все.

- Курите-пьете?

- Могу выпить бокал вина, но особой любовью к алкоголю не отличаюсь. Никотина даже не пробовала. Запах сигарет мне отвратителен всю жизнь, а вкуса не знаю.

- Что, в таком случае, помогает вам расслабляться?

- Я этого, к сожалению, не умею, хотя и надо бы. Всегда плохо спала и страстно завидовала балеринам, способным, имея свободных двадцать минут, заснуть где угодно - хоть на тахте, хоть на полу.

- Чему вы завидуете еще?

- Больше - ничему, никому и никогда.

- Ну, уж вам-то наверняка завидуют.

- Еще как! По черному, по страшному. Причем, подчас без всяких на то оснований. К сожалению, люди, главным образом, состоят из зависти. Поэтому врагов у меня хватает, некоторые просто с удовольствием поприсутствовали бы на моих похоронах. А если и поплакали бы - то от радости. Я знаю авторов "анонимных" писем, желавших мне переломать ноги. Плисецкая всегда была костью в горле для всех ведущих балерин.

- Для всех? Вы уверены?

- Пожалуй, кроме Максимовой, так же, как и я, никому не завидующей и никогда не интригующей.

- Вы с ней подруги?

- Нет, хотя знаю, что она - порядочный и интеллигентный человек. В Большом я, в общем, ни с кем из женщин особенно не близка. Зато дружу с несколькими мужчинами.

- Что вас спасает от завистников?

- А разве от них можно спастись? Если ты хочешь жить в творчестве, делать что-то новое, иметь успех - тут спасения не может быть.

- Что же вам "поддержка и опора?"

- Прежде всего, публика. Вот уж на нее я никогда не обижаюсь. Плохой публики не бывает - если имею меньший успех, значит, просто хуже станцевала и винить могу в этом только себя. Еще мне поддержкой - мой муж, Родион Щедрин, человек, который за тридцать шесть лет совместной жизни ни разу меня ничем не огорчил.

- Идеальный партнер?

- Во всяком случае, для меня. И благороден, и умен, и это притом, что завистников у него еще больше, чем я. Он был председателем Союза композиторов после Шостаковича - и этого Родиону до сих пор не могут простить. Распустили слухи, что он был советским партаппаратчиком. Что за чушь! Да он даже в партии не состоял. И никогда никого не обидел - только помогал. Между прочим, все композиторы имеют государственные квартиры от Союза композиторов. Бесплатные. Нам же никто никогда не дал ничего: ни дач, ни квартир, ни машин. Все, что у нас есть, куплено на собственные деньги: маленькая дача под Москвой и квартира в первом доме Большого Театра.

- Скучаете по России?

- Я жалею эту несчастную страну, в которой никогда хорошо не жилось. Даже животных переделать нельзя, а коммунисты все время старались сделать животных из людей. В результате превратили людей в рабов. Сейчас эту систему сломали, но люди, воспитанные уродливо, просто не знают, что делать со всей этой свободой. Поэтому теперь там убивают друг друга - вполне свободно, средь бела дня. Нет, я не скучаю по России. А вот Щедрин страдает: очень переживает, ему совсем не наплевать, на то, что там делается.

- Как вы думаете, а в Израиле жить могли бы?

- Искренне желаю добра этой стране очень. Здесь много замечательного: солнце светит, еда вкусная, головы светлые - придумали, например, капельное орошение, ах, какая прелесть! С другой стороны, все время висит этот "дамоклов меч"... Могла ли бы я жить в Израиле? Наверное, нет. Я ведь непоседа и не задерживаюсь надолго в одном месте. Даже когда была "не выездной" - перемещалась по Союзу, танцевала в разных городах. Но всегда возвращалась в Большой Театр, потому что в мире не знаю лучшей сцены.

- Если бы в свое время у вас в Большом все сложилось благополучно, вы бы так и жили в Москве?

- Вряд ли. Все равно, наверное, моталась бы по миру. Но "база" моя была бы, конечно, там. А теперь словно под корень подрезали: мне там делать нечего. Жаль...

- Майя Михайловна, я что-то не слышала, чтобы еврейская тема занимала бы какое-нибудь место в вашем творчестве...?

- Я - не мечтатель, а реалист. При советской власти это было нереально, а, значит, зачем об этом говорить или думать? Да мне "Кармен" запретили, и вместо второго спектакля назначили "Щелкунчик"! Фурцева заявила, что я - предательница советского классического балета. Какая уж тут еврейская тема? Мне можно было танцевать только "Лебединое озеро", а позже, после жуткой нервотрепки, разрешили и "Кармен" - вот и все.

- И вы привыкли к такой жизни?

- Так и не смогла - поэтому меня всю жизнь сопровождали скандалы. Подписала письмо против Сталина, в то время, когда это было нельзя, - начались страшные гонения. В скольких газетах моей фамилией подписывали письма против кого-то, в том числе - против Израиля. А я ничего не подписывала, да и писем этих не существовало. Полное, стопроцентное рабство. Крепостное право - детский лепет, игра; даже когда оброк собирали, крепостные получали пять процентов, а я - полтора.

- Любите вы советскую власть!

- У меня только одна мечта - чтобы коммунизм сдох. А когда эта сбудется, помечтаем и о другом.

- Вам нравится в Мюнхене?

- Кто его знает... Мужу моему интереснее там, чем в любой европейской стране. Конечно, в России было бы лучше, но, если уж там - нельзя, то жить ему нужно в Германии. Он - член всех музыкальных академий: и Баварской, и Берлинской и еще каких-то; там у него издатели. С другой стороны, Германия - единственная страна, где не нужно жить мне. Выступала я там мало, и, за исключением узкого балетного мира, меня никто не знает. По улицам Токио, Буэнос-Айреса, Парижа, Рима, Мадрида, пройти не могу, а по Германии хожу спокойно - автографов никто не просит.

- У вас сложился круг общения?

- В основном - немцы, милые интеллигентные люди. Дружим и с русскими, например - с российским консулом. Впрочем, общаемся нечасто: Щедрин очень много работает.

- А вы человек общительный?

- Не очень. Устаю от нескончаемых разговоров. И потом люди почему-то считают необходимым, как только они меня видят, брать у меня интервью.

- Камень в мой огород?

- Для вас это работа. А вот мои театральные поклонники сопровождают меня домой после спектакля - и при этом задают тысячи вопросов. Но ведь я устала после выступления и вообще согласия на интервью не давала.

- Терпите?

- Иногда терплю, иногда протестую, но с лестницы никого не спускаю.

- Поклонники, конечно, стихийное бедствие. Но и без них, наверное, тоже нельзя?

- Я бы могла.

- То есть, такое обожание не важно для поддержания популярности?

- Думаю, что не настолько. Кто захочет - тот придет; кому понравится - тот будет аплодировать.

- Фамилия Григорович для вас, наверное, звучит неприлично?

- Вообще-то, не очень прилично. Впрочем, я написала все, что о нем думаю, в своей книжке "Я, Майя Плисецкая". Вообще, по-моему, в ней много увлекательного для людей, интересующихся балетом.

- Кто помогал вам в работе над книгой?

- Сама написала. Жизнь заставила: много людей пыталось мне помочь, но из этого абсолютно ничего хорошего не вышло. Один журналист написал прекрасную книжку, у которой был один недостаток: она - не моя. И стиль, и голос - все чужое. Вот и пришлось целые три годы писать самой. Не могу сказать, что написала совершенно всю правду, но не наврала ничего.

- Вы всегда говорите правду?

- Это качество многие за мной знают. Иногда делаю это себе в ущерб. Скажем, никогда не льщу. Если что-то мне не нравится - обязательно это продемонстрирую, хотя куда проще поздравить с успехом. Но переделать себя, увы, не могу. Зато если уж мне что-то нравится - всегда скажу, не боясь перехвалить.

- Под каким знаком зодиака вы родились?

- Я "скорпион".

- Так вы коварны и злопамятны?

- Напротив. Порой забываю даже то, что надо бы помнить. Но зато занимаюсь самокопанием до умопомрачения - сама себя в зад кусаю.

- С вами легко работать?

- Мне кажется, да. Вообще-то, я не капризная, а если и создаю проблемы, то - только самой себе. Причем, непреодолимые.

- А мужу?

- О, это да. Покойный мой брат Александр когда-то сказал Щедрину, что за долготерпение он достоин звания Героя Советского Союза. Это правда: ему со мной нелегко.

- Майя Михайловна, а вы хорошая хозяйка?

- Так себе: жизнь меня к этому не приучила. Щедрин пришел ко мне не один, а с домработницей Катей, которая работала в его доме давным давно. Вот она и взяла на себя все хозяйственные заботы. А что я? Вечно в разъездах, по гостиницам. Какая на меня надежда? Плохая. Балетная жизнь.

- Вы увлечены чем-то, кроме балета?

- А балетом, кстати, я не увлекаюсь. Это просто моя профессия, за которую получаю зарплату. Ей-Богу, не могу назвать себя большой балетоманкой. Очень люблю живопись, музыку; скульптуру обожаю. Талантливо сделанные скульптуры танцуют, вы не замечали? Однажды, помню, я увидела в Италии на крыше дома мраморную фигуру - и неожиданно для себя самой воскликнула: "Ой, как она быстро повернулась!" Честное слово, я буквально видела это движение - вот что значит здорово сделано! Я вообще заметила, что в музеях дольше задерживалась у скульптур, чем у картин. Знаете, что я еще очень люблю? Цветы. Вот уж воистину - чудо природы! Каждый цветок - что-то особенное, неповторимое. А запах... Как пахнут лилии! Ни одни духи этого не передадут.

- Кстати, а какими духами вы пользуетесь?

- Самые мои любимые называются "Бандит". Их придумал очень знаменитый француз Робер Пиге.

- Я никогда о них не слышала.

- Просто их никто не рекламирует. Правда, далеко не все, что рекламируется, хорошо.

- Так может, не все нужно рекламировать?

- Как вам сказать... Однажды провели интересный эксперимент: прекратили рекламу кока-колы. Как вы думаете, что случилось? Ее прекратили покупать. И это - совершенно естественно.

- Тем не менее, вы ведь храните верность духам, которые не рекламируются?

- А я вообще рекламе не доверяю. Всю свою жизнь выбирала только то, что нравится мне самой. Хорошо это или плохо, но стадного чувства я не испытывала никогда. Как странно, что люди сами себе не верят. Например, человек слушает музыку прославленного и признанного композитора, и она ему не нравится. Тогда человек думает: "Наверное, я просто не понимаю". Своему вкусу, ощущениям не верит. Именно поэтому люди и делают рекламу. Искусственно создается имидж - хороший ли, плохой ли - и живет. Имидж и стереотип. Я, скажем, твердо уверена, что Сальери не травил Моцарта. Но ярлык наклеен - все, не отодрать. Сальери однажды сказали: "Говорят, что вы отравили Моцарта". Он так спокойно спросил: "Разве я похож на убийцу?" Просто удивился, другой реакции у него не было. К слову, он - единственный, кто дирижировал Моцарта в присутствии автора и обучал музыке моцартовских детей.

- В общем, вы против создания имиджа?

- Категорически. Это ведь все ложь. Представьте, что я сейчас начну кричать о том, что вы украли у меня пальто. А потом это пальто обнаружу в глубине шкафа и даже перед вами извинюсь. Но все-то вокруг знают: нет дыма без огня. И не отмыться вам никогда. А можно и просто человека оклеветать, из воздуха. Многие так и поступают.

- Как вы считаете, человек рождается со сложившимся характером или?..

- Нет, характер нужно, все-таки, воспитывать. И именно тогда, когда ребенок еще совсем крошечный. Этому можно поучиться у японцев: они, как никто, умеют воспитывать характер. Например, если в России ребенок орет, его или успокаивают, или бьют. В Японии же я наблюдала удивительную картину. Идет японка в кимоно, хорошенькая, как куколка, рядом - крошечный ребенок. И тут малыш начинает истошно вопить. Мамочка останавливается и замирает как статуя. А люди проходят мимо, совершенно не реагируя. Малый уже посинел от крика, а мать буквально "умерла", стоя на крошечных ножках. Проходит минут пятнадцать, ребенок, устав орать, замолкает, мать "оживает", берет его за руку - и они следуют дальше. Отныне он запомнит, что крик - не лучший способ постоять за себя.

- А вы можете постоять за себя?

- Знаете, я вдруг вспомнила историю, которая совершенно опровергает предыдущую: мне постоять за себя помог именно крик. Однажды мы с двумя дамами гуляли по Мадриду, а на плече моем висела вот эта самая сумка. И вдруг она полетела куда-то вперед, а вместе с ней - парень, здоровущий, головы на три выше меня. Реакция сработала молниеносно: я успела ухватиться за основание ручки обеими руками, да так, что выхватить сумку он не смог. Ручка сумки оказалась в его руке, а основание этой ручки - в моих двух. И мы с ним побежали... Бежали долго, и я громко кричала: "А-а"а!" Одна из моих приятельниц тоже кричала, а вторая стояла и молча наблюдала. Мы бежали до тех пор, пока парень ни понял, что ничего не выйдет: я ручку не отпущу, а его могут схватить. Он сумку бросил, а я по инерции еще долго бежала и кричала, пока ни вмазалась в какое-то дерево - оно только и смогло меня остановить и заставить замолчать.

- Непредвиденные ситуации случались и на сцене?

- Однажды в па-де-де во время адажио Одиллии и Принца из "Лебединого озера" у меня внезапно оторвалась тесемка от туфли. Бросить и Принца и заняться тесемкой я, как вы понимаете, не могла. И тогда я просто наклонилась, сбросила туфлю с ноги и швырнула ее на рампу. Весь финал, состоящий из пируэтов на левой ноге, я так и провела в одной туфле, а правая нога была босая. Самое интересное, что публика осталась довольна.

Потрясло меня больше всего не то, что удалось взять интервью у великой Плисецкой, и даже не то, что кроме меня пообщаться с Майей Михайловной не пришло в голову ни одному (!) израильскому журналисту. Самое неожиданное заключалось в другом: из трех заявленных ранее концертов два пришлось отменить. Зрители на Плисецкую не пошли...

- Майя Михайловна, как вы думаете, почему так случилось?

- Разные ходят слухи, но слухов я не люблю, а что произошло на самом деле - не знаю.

- А мне говорили, что билеты просто не покупают.

- Возможно.

- Если так, почему?

- Наверное, потому, что Израиль - не слишком балетная страна, и публика здесь не самая театральная. Кроме того, не так давно здесь гастролировала балетная группа Максимовой и Васильева, а мы приехали почти сразу же, "по горячим следам". Сколько же можно ходить на балеты? Между прочим, меня уговаривали перенести выступления в Израиле на более поздний срок, чтобы не помешать Васильеву с Максимовой, и я на это пошла.

- В результате они помешали вам?

- В каком-то смысле. Конечно, мне дорогу перебежать никто не может, нет никого, с кем я не рискнула бы выступать одновременно; но в этот раз получилось что-то странное. А может, просто судьба распорядилась, так, чтобы здесь у меня был только один спектакль.

- В конце концов, вы ведь уже гастролировали в Израиле.

- Да, года четыре назад, мы с труппой выступали в трех городах.

- А тогда гастроли прошли успешно?

- Честно говоря, не помню. За эти четыре года у меня столько поездок было по всему миру. Запоминается то, что произошло недавно.

- Еще бы: недавно в Москве вы отпраздновали пятидесятилетие своего пребывания на сцене.

- И в Москве, и в Испании и в Японии - только японцы устроили не один, а целых пятнадцать вечеров. Потом - двенадцать выступлений в Буэнос-Айресе: каждый раз, когда я уходила за кулисы, аргентинцы кричали, как на стадионе. Я много встречала на свете темпераментных людей, но таких, как в Аргентине, пожалуй, не видела нигде.

- Майя Михайловна, а можно один жестокий вопрос? Когда я говорила знакомым, что иду на ваш концерт, многие с удивлением спрашивали: "А что, она еще танцует?"

- Вопрос вовсе не жестокий, а вполне логичный. Я - единственная балерина, пробывшая полвека на сцене. Быть может, некоторые зрители вообще думают, что я передвигаюсь с палочкой - они не обязаны знать, насколько я сохранила форму, понимаете? Я столько раз наблюдала, как костылями пользуются сорокалетние. У тех, кто вкалывает по многу часов, организм изнашивается чудовищно. Не удивительно, что люди с трудом представляют меня, все еще танцующей на сцене.

- А правда, как вам удается танцевать до сегодняшнего дня?

- Говорят, что я мало работаю. Может быть, но этим и спасаюсь.

- Плисецкая мало работает...

- Я имела в виду, что никогда не пыталась добиться невозможного, насилуя свой организм. Поэтому, несмотря на огромное количество травм, я, все-таки, до сих пор здорова.

- Вы соблюдаете определенный режим дня?

- А как его соблюдать? Разные страны, постоянные перелеты, непонятно, где - день, где - ночь. Какой уж тут режим?

- Как я понимаю, особой диеты тоже не придерживаетесь?

- Правильно понимаете. Если прибавляется вес, просто сижу нежрамши - вот и все.

- Курите-пьете?

- Могу выпить бокал вина, но особой любовью к алкоголю не отличаюсь. Никотина даже не пробовала. Запах сигарет мне отвратителен всю жизнь, а вкуса не знаю.

- Что, в таком случае, помогает вам расслабляться?

- Я этого, к сожалению, не умею, хотя и надо бы. Всегда плохо спала и страстно завидовала балеринам, способным, имея свободных двадцать минут, заснуть где угодно - хоть на тахте, хоть на полу.

- Чему вы завидуете еще?

- Больше - ничему, никому и никогда.

- Ну, уж вам-то наверняка завидуют.

- Еще как! По черному, по страшному. Причем, подчас без всяких на то оснований. К сожалению, люди, главным образом, состоят из зависти. Поэтому врагов у меня хватает, некоторые просто с удовольствием поприсутствовали бы на моих похоронах. А если и поплакали бы - то от радости. Я знаю авторов "анонимных" писем, желавших мне переломать ноги. Плисецкая всегда была костью в горле для всех ведущих балерин.

- Для всех? Вы уверены?

- Пожалуй, кроме Максимовой, так же, как и я, никому не завидующей и никогда не интригующей.

- Вы с ней подруги?

- Нет, хотя знаю, что она - порядочный и интеллигентный человек. В Большом я, в общем, ни с кем из женщин особенно не близка. Зато дружу с несколькими мужчинами.

- Что вас спасает от завистников?

- А разве от них можно спастись? Если ты хочешь жить в творчестве, делать что-то новое, иметь успех - тут спасения не может быть.

- Что же вам "поддержка и опора-?

- Прежде всего, публика. Вот уж на нее я никогда не обижаюсь. Плохой публики не бывает - если имею меньший успех, значит, просто хуже станцевала и винить могу в этом только себя. Еще мне поддержкой - мой муж, Родион Щедрин, человек, который за тридцать шесть лет совместной жизни ни разу меня ничем не огорчил.

- Идеальный партнер?

- Во всяком случае, для меня. И благороден, и умен, и это притом, что завистников у него еще больше, чем я. Он был председателем Союза композиторов после Шостаковича - и этого Родиону до сих пор не могут простить. Распустили слухи, что он был советским партаппаратчиком. Что за чушь! Да он даже в партии не состоял. И никогда никого не обидел - только помогал. Между прочим, все композиторы имеют государственные квартиры от Союза композиторов. Бесплатные. Нам же никто никогда не дал ничего: ни дач, ни квартир, ни машин. Все, что у нас есть, куплено на собственные деньги: маленькая дача под Москвой и квартира в первом доме Большого Театра.

- Скучаете по России?

- Я жалею эту несчастную страну, в которой никогда хорошо не жилось. Даже животных переделать нельзя, а коммунисты все время старались сделать животных из людей. В результате превратили людей в рабов. Сейчас эту систему сломали, но люди, воспитанные уродливо, просто не знают, что делать со всей этой свободой. Поэтому теперь там убивают друг друга - вполне свободно, средь бела дня. Нет, я не скучаю по России. А вот Щедрин страдает: очень переживает, ему совсем не наплевать, на то, что там делается.

- Как вы думаете, а в Израиле жить могли бы?

- Искренне желаю добра этой стране очень. Здесь много замечательного: солнце светит, еда вкусная, головы светлые - придумали, например, капельное орошение, ах, какая прелесть! С другой стороны, все время висит этот "дамоклов меч"... Могла ли бы я жить в Израиле? Наверное, нет. Я ведь непоседа и не задерживаюсь надолго в одном месте. Даже когда была "не выездной" - перемещалась по Союзу, танцевала в разных городах. Но всегда возвращалась в Большой Театр, потому что в мире не знаю лучшей сцены.

- Если бы в свое время у вас в Большом все сложилось благополучно, вы бы так и жили в Москве?

- Вряд ли. Все равно, наверное, моталась бы по миру. Но "база" моя была бы, конечно, там. А теперь словно под корень подрезали: мне там делать нечего. Жаль...

- Майя Михайловна, я что-то не слышала, чтобы еврейская тема занимала бы какое-нибудь место в вашем творчестве...?

- Я - не мечтатель, а реалист. При советской власти это было нереально, а, значит, зачем об этом говорить или думать? Да мне "Кармен" запретили, и вместо второго спектакля назначили "Щелкунчик"! Фурцева заявила, что я - предательница советского классического балета. Какая уж тут еврейская тема? Мне можно было танцевать только "Лебединое озеро", а позже, после жуткой нервотрепки, разрешили и "Кармен" - вот и все.

- И вы привыкли к такой жизни?

- Так и не смогла - поэтому меня всю жизнь сопровождали скандалы. Подписала письмо против Сталина, в то время, когда это было нельзя, - начались страшные гонения. В скольких газетах моей фамилией подписывали письма против кого-то, в том числе - против Израиля. А я ничего не подписывала, да и писем этих не существовало. Полное, стопроцентное рабство. Крепостное право - детский лепет, игра; даже когда оброк собирали, крепостные получали пять процентов, а я - полтора.

- Любите вы советскую власть!

- У меня только одна мечта - чтобы коммунизм сдох. А когда эта сбудется, помечтаем и о другом.

- Вам нравится в Мюнхене?

- Кто его знает... Мужу моему интереснее там, чем в любой европейской стране. Конечно, в России было бы лучше, но, если уж там - нельзя, то жить ему нужно в Германии. Он - член всех музыкальных академий: и Баварской, и Берлинской и еще каких-то; там у него издатели. С другой стороны, Германия - единственная страна, где не нужно жить мне. Выступала я там мало, и, за исключением узкого балетного мира, меня никто не знает. По улицам Токио, Буэнос-Айреса, Парижа, Рима, Мадрида, пройти не могу, а по Германии хожу спокойно - автографов никто не просит.

- У вас сложился круг общения?

- В основном - немцы, милые интеллигентные люди. Дружим и с русскими, например - с российским консулом. Впрочем, общаемся нечасто: Щедрин очень много работает.

- А вы человек общительный?

- Не очень. Устаю от нескончаемых разговоров. И потом люди почему-то считают необходимым, как только они меня видят, брать у меня интервью.

- Камень в мой огород?

- Для вас это работа. А вот мои театральные поклонники сопровождают меня домой после спектакля - и при этом задают тысячи вопросов. Но ведь я устала после выступления и вообще согласия на интервью не давала.

- Терпите?

- Иногда терплю, иногда протестую, но с лестницы никого не спускаю.

- Поклонники, конечно, стихийное бедствие. Но и без них, наверное, тоже нельзя?

- Я бы могла.

- То есть, такое обожание не важно для поддержания популярности?

- Думаю, что не настолько. Кто захочет - тот придет; кому понравится - тот будет аплодировать.

- Фамилия Григорович для вас, наверное, звучит неприлично?

- Вообще-то, не очень прилично. Впрочем, я написала все, что о нем думаю, в своей книжке "Я, Майя Плисецкая". Вообще, по-моему, в ней много увлекательного для людей, интересующихся балетом.

- Кто помогал вам в работе над книгой?

- Сама написала. Жизнь заставила: много людей пыталось мне помочь, но из этого абсолютно ничего хорошего не вышло. Один журналист написал прекрасную книжку, у которой был один недостаток: она - не моя. И стиль, и голос - все чужое. Вот и пришлось целые три годы писать самой. Не могу сказать, что написала совершенно всю правду, но не наврала ничего.

- Вы всегда говорите правду?

- Это качество многие за мной знают. Иногда делаю это себе в ущерб. Скажем, никогда не льщу. Если что-то мне не нравится - обязательно это продемонстрирую, хотя куда проще поздравить с успехом. Но переделать себя, увы, не могу. Зато если уж мне что-то нравится - всегда скажу, не боясь перехвалить.

- Под каким знаком зодиака вы родились?

- Я "скорпион".

- Так вы коварны и злопамятны?

- Напротив. Порой забываю даже то, что надо бы помнить. Но зато занимаюсь самокопанием до умопомрачения - сама себя в зад кусаю.

- С вами легко работать?

- Мне кажется, да. Вообще-то, я не капризная, а если и создаю проблемы, то - только самой себе. Причем, непреодолимые.

- А мужу?

- О, это да. Покойный мой брат Александр когда-то сказал Щедрину, что за долготерпение он достоин звания Героя Советского Союза. Это правда: ему со мной нелегко.

- Майя Михайловна, а вы хорошая хозяйка?

- Так себе: жизнь меня к этому не приучила. Щедрин пришел ко мне не один, а с домработницей Катей, которая работала в его доме давным давно. Вот она и взяла на себя все хозяйственные заботы. А что я? Вечно в разъездах, по гостиницам. Какая на меня надежда? Плохая. Балетная жизнь.

- Вы увлечены чем-то, кроме балета?

- А балетом, кстати, я не увлекаюсь. Это просто моя профессия, за которую получаю зарплату. Ей-Богу, не могу назвать себя большой балетоманкой. Очень люблю живопись, музыку; скульптуру обожаю. Талантливо сделанные скульптуры танцуют, вы не замечали? Однажды, помню, я увидела в Италии на крыше дома мраморную фигуру - и неожиданно для себя самой воскликнула: "Ой, как она быстро повернулась!" Честное слово, я буквально видела это движение - вот что значит здорово сделано! Я вообще заметила, что в музеях дольше задерживалась у скульптур, чем у картин. Знаете, что я еще очень люблю? Цветы. Вот уж воистину - чудо природы! Каждый цветок - что-то особенное, неповторимое. А запах... Как пахнут лилии! Ни одни духи этого не передадут.

- Кстати, а какими духами вы пользуетесь?

- Самые мои любимые называются "Бандит". Их придумал очень знаменитый француз Робер Пиге.

- Я никогда о них не слышала.

- Просто их никто не рекламирует. Правда, далеко не все, что рекламируется, хорошо.

- Так может, не все нужно рекламировать?

- Как вам сказать... Однажды провели интересный эксперимент: прекратили рекламу кока-колы. Как вы думаете, что случилось? Ее прекратили покупать. И это - совершенно естественно.

- Тем не менее, вы ведь храните верность духам, которые не рекламируются?

- А я вообще рекламе не доверяю. Всю свою жизнь выбирала только то, что нравится мне самой. Хорошо это или плохо, но стадного чувства я не испытывала никогда. Как странно, что люди сами себе не верят. Например, человек слушает музыку прославленного и признанного композитора, и она ему не нравится. Тогда человек думает: "Наверное, я просто не понимаю". Своему вкусу, ощущениям не верит. Именно поэтому люди и делают рекламу. Искусственно создается имидж - хороший ли, плохой ли - и живет. Имидж и стереотип. Я, скажем, твердо уверена, что Сальери не травил Моцарта. Но ярлык наклеен - все, не отодрать. Сальери однажды сказали: "Говорят, что вы отравили Моцарта". Он так спокойно спросил: "Разве я похож на убийцу?" Просто удивился, другой реакции у него не было. К слову, он - единственный, кто дирижировал Моцарта в присутствии автора и обучал музыке моцартовских детей.

- В общем, вы против создания имиджа?

- Категорически. Это ведь все ложь. Представьте, что я сейчас начну кричать о том, что вы украли у меня пальто. А потом это пальто обнаружу в глубине шкафа и даже перед вами извинюсь. Но все-то вокруг знают: нет дыма без огня. И не отмыться вам никогда. А можно и просто человека оклеветать, из воздуха. Многие так и поступают.

- Как вы считаете, человек рождается со сложившимся характером или?..

- Нет, характер нужно, все-таки, воспитывать. И именно тогда, когда ребенок еще совсем крошечный. Этому можно поучиться у японцев: они, как никто, умеют воспитывать характер. Например, если в России ребенок орет, его или успокаивают, или бьют. В Японии же я наблюдала удивительную картину. Идет японка в кимоно, хорошенькая, как куколка, рядом - крошечный ребенок. И тут малыш начинает истошно вопить. Мамочка останавливается и замирает как статуя. А люди проходят мимо, совершенно не реагируя. Малый уже посинел от крика, а мать буквально "умерла", стоя на крошечных ножках. Проходит минут пятнадцать, ребенок, устав орать, замолкает, мать "оживает", берет его за руку - и они следуют дальше. Отныне он запомнит, что крик - не лучший способ постоять за себя.

- А вы можете постоять за себя?

- Знаете, я вдруг вспомнила историю, которая совершенно опровергает предыдущую: мне постоять за себя помог именно крик. Однажды мы с двумя дамами гуляли по Мадриду, а на плече моем висела вот эта самая сумка. И вдруг она полетела куда-то вперед, а вместе с ней - парень, здоровущий, головы на три выше меня. Реакция сработала молниеносно: я успела ухватиться за основание ручки обеими руками, да так, что выхватить сумку он не смог. Ручка сумки оказалась в ег о руке, а основание этой ручки - в моих двух. И мы с ним побежали... Бежали долго, и я громко кричала: "А-а"а!" Одна из моих приятельниц тоже кричала, а вторая стояла и молча наблюдала. Мы бежали до тех пор, пока парень ни понял, что ничего не выйдет: я ручку не отпущу, а его могут схватить. Он сумку бросил, а я по инерции еще долго бежала и кричала, пока ни вмазалась в какое-то дерево - оно только и смогло меня остановить и заставить замолчать.

- Непредвиденные ситуации случались и на сцене?

- Однажды в па-де-де во время адажио Одиллии и Принца из "Лебединого озера" у меня внезапно оторвалась тесемка от туфли. Бросить и Принца и заняться тесемкой я, как вы понимаете, не могла. И тогда я просто наклонилась, сбросила туфлю с ноги и швырнула ее на рампу. Весь финал, состоящий из пируэтов на левой ноге, я так и провела в одной туфле, а правая нога была босая. Самое интересное, что публика осталась довольна.